Лишь только Сиддарта достигнулъ счастливо
Восьмнадцати летъ, - три дворца
Построили царскому сыну на диво
По царственной воле отца:
Одинъ - для зимы, весь былъ сложенъ изъ кедра
И тепелъ; для лета - другой
Изъ мрамора - веялъ прохладою щедро;
Дворецъ для весны золотой -
Кирпичный - обложенъ былъ весь черепицей
И неженъ, какъ юность сама.
Звались эти дивные замки - темницы
Субха, Сурамма и Рамма.
Вокругъ на приволье сады расцветали,
Журчали потоки, ручьи,
И рощи волной ароматъ разливалъ
И пели въ садахъ соловьи.
Сиддарта тамъ могъ погулять на свободе;
Тамъ могь онъ на каждомъ шагу
Пить негу, кругомъ разлитую въ природе
Какъ пчелка пьетъ медъ на лугу.
Тамъ жилъ онъ, но грусти священной корона
Чело окружала, какъ тень,
Такъ облако яснаго озера лоно
Туманитъ въ задумчивый день.
Тогда, безпокойною мыслью тревожимъ,
Опять обратился отецъ
Къ своимъ приближеннымъ и вернымъ вельможамъ:
„Когда-то, - сказалъ онъ, - мудрецъ
Открылъ мне, что сынъ мой, наследникъ мой милый,
Царемъ надъ царями взойдетъ;
Могуществомъ славнымъ и мощною силой
Прославить свой царственный родъ.
Но, можетъ быть, онъ изберетъ отреченья
И подвиговъ благостныхъ путь?
Боюсь я, что эти мечты и стремленья
Проникли въ невинную грудь.
Вы - мудры. Скажите, какъ юнаго сына
Сдержать мне на благо судьбе,
Чтобъ славу и царственный скиптръ властелина
Приялъ онъ въ наследье себе?"
Старейший советникъ сказалъ: „Повелитель,
Покуда кипитъ его кровь,
Недугъ этотъ бледный, какъ ангелъ хранитель,
Шутя, уврачуетъ любовь.
Пусть женския чары пленятъ его душу:
Не знаеть царевичъ младой
Очей, что и море, и небо и сушу
Забыть заставляютъ порой;
Не знаетъ красы золотыхъ обаяний;
Ни усть ароматныхъ, ни долгихъ лобзаний!
Средь нежныхъ красавицъ душою унылой
Воспрянетъ царевичъ опять:
Нетъ цепи для мысли, но волосомъ милой
Легко ее можно сковать!"
Советники мненье одобрили сами.
Но царь возразилъ на советъ:
„Любовь выбираетъ своими глазами
Достойный вниманья предметъ.
Что, если красавицъ блистательнымъ хоромъ
Его окружимъ мы, а онъ
Отъ нихъ отвернется съ презрительнымъ взоромъ
И планъ нашъ разрушитъ, какъ сонъ?”
Другой отозвался: „Любви непреклонной
Для всехъ одинаковъ законъ:
Одной изъ красавицъ, намеченныхъ въ жены,
Царевичъ нашъ будетъ прельщенъ.
Одинъ обаятельный образъ предстанетъ
Ему, какъ во сне - божество:
Онъ дивной красою одинъ не обманетъ
Ни взоровъ, ни сердца его.
Послушай, о мой повелитель, совета:
Блистательный праздникъ устрой,
Пусть дочери Сакьевъ на немъ до разсвета
Себя потешаютъ игрой.
Пусть юный царевичъ, достойнымъ награды,
Самъ щедро дары раздаетъ,
И верь мне: изъ нихъ для любви и отрады
Онъ по сердцу деву найдетъ.”
Царь принялъ советъ, и толпою безпечной
Къ дворцовымъ воротамъ спешатъ
Какъ въ море - волна за волной быстротечной,
Красавицы съ жаждой наградъ.
Волшебное зрелище! Съ низкимъ поклономъ
Красавицы, после игры,
Потупивъ глаза, проходили предъ трономъ
И брали, краснея, дары.
Одна за другой, какъ гирлянда живая
Прелестныхъ и чистыхъ цветовъ,
Прошли предъ Сиддартой достойныя рая,
Но онъ былъ безстрастно суровъ.
Последней къ нему подошла Ясодара;
Она была вся торжество.
Онъ вздрогнулъ, и краска, какъ пламя пожара,
Окрасила щеки его.
Станъ дивный богини; походка Парвати*,
Въ очахъ - необъятная власть.
Она создана для любви и объятий,
Она - упоенье и страсть!
Скрестивъ свои руки, съ улыбкой спокойной
Спросила Сиддарту она:
„Найдетъ ли царевичъ подарокъ достойный
Меня?” И светла какъ весна,
Потупясь, стоитъ передъ нимъ Ясодара.
„Я роздалъ подарки свои, -
Ответилъ царевичъ, - но этого дара
Вполне ты достойна. Возьми”.
И, снявъ ожерелье безценное съ шеи,
Онъ обвилъ ей станъ трепеща:
Такъ вьется вокругъ серебристой лилеи
Зеленая ветка плюща.
И встретились ихъ искрометныя очи,
И пламя любви огневой
Блеснуло въ нихъ ярко, какъ звездочки ночи,
Слетевшия въ сумракъ ночной.
Спустя много летъ, просветленнаго Будду
Спросилъ ученикъ: „Почему
Любви этой ты покорился, какъ чуду?"
И Будда ответилъ ему:
„Мы не были чужды другъ-другу: когда-то
Давно, одинъ юный стрелокъ,
У светлыхъ истоковъ Ямуны*, где свято
Стоить Нандадеви чертогъ,
Игралъ средь красавицъ лесныхъ безмятежно
На тучномъ цветущемъ лугу,
Оне состязались другъ-съ-дружкой прилежно
Въ игре, красоте и бегу.
Стрелокъ былъ судьею. Быстрей урагана
Носились оне; и одной
Изъ астръ онъ венокъ далъ; изъ перьевъ фазана
Безстрастно вручилъ онъ другой.
Но та, что последней пришла по условью, -
Въ глазахъ его первой была.
Онъ ей подарилъ свое сердце съ любовью,
И белаго крошку козла.
И много счастливые леть скоротали
Въ лесу, отъ волнений вдали,
Разбить его полное счастье едва-ли
Услия смерти могли!
Какъ после бездождья, сокрытое семя
Выходитъ на светъ, - такъ любовь
И зло, и добро, пережившее время,
На светъ возрождается вновь.
Стрелокъ тотъ былъ я, а прелестная дева -
Она. Роковой оборотъ
Рожденья и смерти, какъ участь посева,
Свершился: жизнь снова цвететъ.
Советники царские видели чудо.
Они разсказали царю,
Какъ грустенъ былъ царственный отрокъ, покуда
Вдали не увиделъ зарю;
Какъ отдалъ царевичъ свое ожерелье,
Какъ взоръ его нежилъ безъ словъ,
И царь улыбнулся и молвилъ въ веселье,
Что соколъ слетитъ съ облаковъ.
„Послать къ Ясодаре пословъ!”
--------------------------------Но издавна
Обычай у Сакиевъ былъ,
Что тотъ лишь женихъ всехъ достойней, кто явно
Соперниковъ всехъ победилъ.
Спросили избранной отца Супрабудду
И онъ отвечалъ: „Я не прочь
Вручить молодому царевичу буду
Свою ненаглядную дочь.
Но много князей чужеземныхъ и наши
Руки ея просятъ давно.
Коль юный Сиддарта сильней всехъ и краше,
Владеть ему ей суждено.”
Задумался царь, безпокойствомъ объятый:
Сиддарте-ль, съ девичьимъ лицомъ,
Въ стрельбе состязаться съ стрелкомъ Дэвадаттой,
Съ Арджуной и Нандой бойцомъ?
Но молвилъ Сиддарта съ улыбкою ясной:
„Готовъ къ состязанию я.
Отецъ мой, противники те не опасны.
Красавица будетъ моя!”
------------------
***
Изъ всехъ городовъ и селений окрестныхъ
Отважные Сакьи* пришли.
Все жаждутъ добыть въ состязанияхъ честныхъ
Светило Сакийской земли.
Въ цветномъ паланкине, на золоторогихъ,
Цветами увитыхъ быкахъ,
Явилась съ родными невеста, у многихъ
Любовь пробуждая въ сердцахъ.
Ея женихи: Дэвадатта съ Арджуной
И Нанда - гордились собой.
На беломъ Кантаке*, соперникъ ихъ юный
Явился, блистая красой.
Народныя волны сливались, шумели,
Какъ бурное море въ прибой.
Иное, чемъ царь они пили и ели,
Но равны съ нимъ были душой.
Царевичъ взглянулъ на невесту съ улыбкой.
Кантака подъ нимъ заигралъ,
И всадникъ, спрыгнувши съ спины его гибкой
На землю, въ восторге вскричалъ:
„О, тотъ не достоинъ жемчужины милой,
Кто всехъ не поборетъ сейчасъ.
На подвигъ отважный, померяться силой
Зову я, о юноши, васъ!”
Тутъ Нанда ему предложилъ состязанье
Въ стрельбе. Барабанъ далеко
Отнесъ онъ, и равное съ нимъ разстоянье
Арджуна избралъ. Но легко
Стреляя изъ лука, мишень Дэвадатта
Всехъ дальше поставилъ. Увы,
Мишень его юнаго, смелаго брата
Виднелась чуть-чуть изъ травы.
Звенящия стрелы вдали просвистели
Вотъ Нанда пробилъ барабанъ.
Арджуны стрела красовалась у цели,
И пустъ Дэвадатты колчанъ:
Стрела его сразу пробила въ мишени
Два самыхъ труднейшихъ значка,
И крикомъ восторга , и гуломъ хвалений
Толпа отличила срелка.
Но тутъ золотымъ покрываломъ закрыла
Глаза Ясодара, грустя.
Чтобъ только не видеть, какъ юноша милый
Дастъ промахъ…
---------------------- Сиддарта, шутя
Взялъ лукъ камышевый, тотъ лукъ, что сгибали
Лишь мощные только стрелки…
Звенитъ тетива… Вдругъ, концы задрожали
И лукъ разлетелся в куски.
“Не съ этой игрушкой любовь несравненной
Я долженъ сейчасъ приобресть.
Лукъ дайте другой мне съ стрелой окрыленной.”
Тутъ кто-то ответилъ, что есть
Средь древнихъ сокровищъ стариннаго храма
Лукъ Синхахану*, но досель
Никто не умелъ съ тетивою упрямой
Управиться: выстрелить въ цель.
“О, это оружье – достойное воина! –
Воскликнулъ божественный вдругъ. –
Несите его!..”
Принесли , и спокойно
Царевичъ попробовал лукъ.
Оправленный в золото, лукъ былъ изъ стали.
“Пустите стрелу эту вдаль.”-
Сказалъ онъ. Три Сакья оружие взяли;
Увы, не погнулася сталь.
Царевичъ нагнулся слегка, без усилья
Его тетиву натянул,
И издалъ лукъ, точно орлиныя крылья
В умолкнувшем воздухе – гулъ.
“Что это за звуки?”- спросили больные,
Оставшись невольно въ домахъ.
“Лукъ Синхахану;” – имъ сказали, - “впервые
Звенитъ у Сиддарты въ рукахъ”.
И выбрал царевичъ стрелу изъ колчана,
Пустилъ ее въ цель, и стрела
Мгновенно пронзила значки барабана
И въ даль голубую ушла.
Потом состязанье мечей началося;
И вотъ Дэвадатта мечемъ
Разсек сразу пальму красавца – колосса
В ладонь толщиною. Потомъ
Соперникъ Арджуна –въ семь пальцев, а третий
Нанда – в девять пальцевъ. Тогда
Две сросшихся пальмы, питомицъ столетий
Сиддарта разсекъ безъ труда.
Ударъ былъ такъ силенъ, что пальмы стояли
Недвижно. Нанда съ торжествомъ
Вскричалъ: “Онъ далъ промахъ!” Невеста въ печали
Сидела съ закрытымъ лицомъ.
Но боги въ то время неслись надъ землею.
Повеялъ слегка ветерокъ,
И пальмы, сраженныя мощной рукою,
Упали, дрожа, на песокъ.
Потомъ привели имъ коней быстробежныхъ.
Какъ ветры степные, легко
Помчалися Сакьи, но всадниковъ смежныхъ
Оставилъ одинъ далеко:
Сиддарта ихъ всехъ обогналъ безъ усилья,
И Нанда промолвилъ:“Съ конемъ
Такимъ, какъ Кантака, орлиныя крылья
Лишь могутъ поспорить вдвоемъ.
Пусть дикую лошадь дадутъ намъ обоимъ.”
И слуги приводятъ коня:
Глаза его полны и страхомъ и зноемъ,
И весь онъ изъ бурь и огня;
Седло не касалось спины его стройной,
Копыта не знали подковъ.
Три раза на землю дикарь безпокойный
Съ себя повергалъ ездоковъ;
И только Арджуна рукою умелой
Сдержалъ на минуту его.
Цепь сброшена... Славится Сакья смелый,
Но кратко его торжество.
Животное вдругъ обернулось, зубами
Схватило Арджуну, и вотъ
Отважный ездокъ у коня подъ ногами...
Въ смятении царь и народъ.
Арджуну спасли. Но коня исполина
Вновь въ цепи велятъ заковать.
Народъ взволновался. „Нетъ, царскаго сына
До смерти нельзя допускать!”
Но молвилъ царевичъ: „Снимите оковы.”
Онъ лошадь за челку беретъ,
И гладить по бедрамъ, и пленникъ суровый
Предъ нимъ свою голову гнетъ.
Почуявъ властителя въ немъ, величаво
Идетъ онъ послушной стопой...
И дрогнула площадь отъ возгласа: „Слава
Тебе, победитель герой!”
Тогда Супрабудда, отецъ Ясодары,
Воскликнулъ: „Сбылися мечты!
Ты былъ всехъ милее душе моей старой;
Теперь всехъ достойнее ты!
Неведомымъ чудомъ, иль силой молитвы
Тебе удалося, - Богъ весть, -
Въ садахъ, среди розъ и мечтаний для битвы
Отвагу и мощь приобресть.
Бери-же, царевичъ прекрасную въ жены,
Мою Ясодару бери!..”
И встала, она, какъ цветокъ благовонный,
Съ улыбкой нежнее зари.
Изъ Могры цветущей венокъ ароматный,
Взяла и къ Сиддарте идетъ...
Царевичъ сияетъ красой благодатной,
Какъ яснаго утра восходъ.
И вотъ, передъ нимъ преклоняясь съ весельемъ,
Она открываетъ покровъ.
И нежнымъ венкомъ, какъ цветнымъ ожерельемъ,
Венчаетъ Сиддарту безъ словъ,
И прячетъ головку на грудь его страстно,
И пылко, любви не тая,
Она говоритъ горделиво и ясно:
„Царевичъ, возьми, - я твоя!”
И вотъ, когда много ужъ летъ миновало, -
У Будды спросилъ ученикъ:
„Скажи, почему, точно ночь, покрывало
Скрывало красавицы ликъ,
А поступь ея была такъ горделива?”
И Будда ему отвечалъ:
„Тогда еще я не постигъ это диво,
Но взоръ мой въ него проникалъ.
Свершило свой кругъ колесо роковое
Рожденья и смерти, и вновь
Съ нимъ къ жизни опять возвратилось былое:
Событья, дела и любовь.
Прошли мириады крылатыхъ столетий
Съ техъ поръ, какъ въ трущобе лесной,
Средь горъ гималайскихъ я, Будда, на свете
Жилъ въ образе тигра. Порой,
Следилъ изъ травы я светящимся окомъ
За стадомъ газелей средь скалъ,
А ночью, лишь звезды блеснутъ надъ востокомъ
Добычу я жадно терзалъ.
Средь топей, въ густыхъ тростникахъ, я тигрицу
Однажды увиделъ; она
Являла собою лесную царицу,
Была высока и черна,
Какъ то покрывало, которымъ когда-то
Невеста скрывала красу,
И полосы, точно колечки изъ злата,
Сверкали на самке въ лесу.
Желая тигрицу прельстить, межъ собою
Мы бились до смерти, пока
Не пали въ крови, утомяся борьбою
Соперники въ тень тростника;
И помню, мурлыча, красавица бодро,
Ласкаясь, ко мне подошла,
Слегка облизала вспотевшия бедра,
И гордо за мною пошла,
Чтобъ въ дикой трущобе насытить любовью
Бойца, обагреннаго вражеской кровью.
------------------
***
И вотъ лишь созвездье Овна заглянуло
Съ лазурнаго неба на миръ,
Былъ данъ среди игръ и веселаго гула
Блестящий, торжественный пиръ:
Поставили тронъ золотой, разостлали
Коверъ, возложили венки,
И алою лентой счастливцамъ связали
Две нежныхъ дрожащихъ руки.
Пирогъ разломили; разсыпали зерна
Жемчужнаго риса: потомъ
Две тонкихъ былинки пустили проворно
Въ священный сосудъ съ молокомъ:
Былинки, сходясь, означаютъ собою -
До смерти любовь. В кругъ костра
Три раза потомъ обошли чередою,
И сделали много добра
Несчастнымъ и нищимъ... Въ украшенномъ храме
Пропели согласно Мантры*,
Связали счастливцамъ одежды узлами,
И сделали небу дары.
И вновь Супрабудда сказалъ: „Несравненный
Царевичъ! Покорный судьбе,
Мою Ясодхару, цветокъ мой безценный,
Вверяю для счастья тебе.”
Тогда Ясодхару подъ гимнъ вдохновенный,
Волнующий душу и кровь,
Въ объятья Сиддарты ведутъ... Во вселенной
Повсюду имъ вторить любовь.
Но царь преисполненъ иною мечтою:
Для юной счастливой четы
Велитъ онъ построить дворецъ - красотою
Всехъ выше чудесъ красоты,
Чтобъ этотъ дворецъ средь садовъ возвышался
На пышномъ холме, и ручей
Рохини, что съ Гангомъ священнымъ сливался,
Катился предъ нимъ межъ камней.
На юге, гирляндой небеснаго цвета,
Стеной тамариндовъ и розъ,
Дворецъ Вишрамванъ оградился отъ света,
Отъ мира печали и слезъ.
Здесь пели немолчно безпечныя птицы,
Далекия горя и золъ;
Сюда доносилось волненье столицы,
Какъ будто жужжание пчелъ.
На северъ вершинъ гималайскихъ уступы
Казалося, страстно рвались,
Сомкнувшись въ безмолвныя, гордыя группы,
Съ земли въ безмятежную высь.
Утесъ за утесомъ, взвиваясь надъ бездной,
Какъ мысль, восходя въ высоту,
Беседовалъ съ небомъ въ полуночи звездной
Про счастье, любовь, красоту.
А тамъ, подъ чертою снеговъ вековечныхъ,
Ревниво храня чудеса,
Въ плаще облаковъ то румянныхъ, то млечныхъ,
Тянулись глухие леса.
Тутъ пенились бурно потоки, сверкая,
Какъ страшныхъ чудовищъ несметная стая.
А ниже, - зеленые острые хвои,
Леса палисандровъ, где эхо безъ словъ
Мешаетъ въ таинственный хаосъ, порою,
Стенанья пантеры и клекотъ орловъ.
А вотъ и равнина въ цветочномъ уборе,
Какъ будто церковный коверъ;
У ногъ алтаря на священномъ просторе
Кадитъ она въ горний просторъ.
И царь приказалъ предъ картиной нетленной,
Волшебной и чудной, какъ сонъ,
Построить дворецъ Вишрамванъ несравненный
Съ кольцомъ драгоценныхъ колоннъ.
На стройныхъ столбахъ красовались, какъ змеи,
Древнейшихъ временъ письмена;
Тамъ былъ - Драупади, Сита* и феи
Лесовъ, и Радха и Кришна.*
А въ среднихъ воротахъ, свой хоботъ склоняя,
Съ сияющимъ дискомъ, съ жезломъ,
Податель богатсва и мудрости рая,
Сиделъ Ганеша* за столомъ.
За садомъ былъ дворъ: тамъ резныя ворота
Изъ мрамора; грань - бирюза,
Цветной алебастръ, на дверяхъ позолота
Повсюду ласкали глаза.
Чрезъ эти ворота, красою лелеемъ,
Шелъ путникъ въ покои дворца
По лестницамъ чуднымъ, сквознымъ галлереямъ,
Не видя чертогу конца.
Среди коллонадъ, по коврамъ шелковистымъ
Онъ шелъ очарованъ... Вокругъ
Фонтаны журчали, дождемъ серебристымъ
Снабжая искусственный лугъ.
Средь лотосовъ нежныхъ и розъ горделивыхъ
Бассейны съ прозрачной водой;
Въ нихъ стаи нарядныя рыбокъ игривыхъ
Резвились, блестя чешуей;
Скакали по скаламъ и нишамъ газели,
Щипали у розъ лепестки;
Красивыя птицы безъ умолку пели,
Порхали кругомъ мотыльки.
И гамомъ и свистомъ наполненъ былъ воздухъ.
Павлины гордились хвостомъ;
Зеленые голуби нежились въ гнездахъ
И цапли бродили кругомъ.
Кривлялись вдали обезьяны, и смело
Средь дивныхъ цветовъ, у ручья,
Где выхухоль робко резвилася, - грела
Холодныя кольца змея.
Согласной любовью и миромъ дышали
Его обитатели все,
И дни золотые въ дворце пролетали
Въ покое и дивной красе:
Такъ въ тихой равнине, средь лилий стыдливыхъ
И лотосовъ льется потокъ...
Тамъ лучшимъ цветкомъ средь цвътовъ горделивыхъ
Была Ясодхара цветокъ.
Въ приветливыхъ, дальнихъ покояхь чертога
Таился еще уголокъ:
Покоя прекраснее даже для Бога
Никто бы построить не могъ.
Передней служила квадратная зала,
А куполомъ ей небосводъ.
Въ бассейнахъ изъ мрамора нежно журчала
Вода съ Гималайскихъ высотъ.
Ступени, края и карнизъ въ водоеме
Блестели агатомъ. Лучи
Горячаго солнца чуть гасли въ истоме
И были не такъ горячи.
И все усыпляло тревожное чувство:
Царила кругомъ полутень.
Предъ спальней, пленительнымъ чудомъ искусства
Рделъ негою вечера день.
Тамъ светъ благовонныхъ лампадъ разливался
По тканямъ прозрачныхъ завесъ,
И робко въ коврахъ звездоносныхъ купался,
Какъ въ пологе теплыхъ небесъ.
Здесь ночь сочеталась съ полуденнымъ светомъ,
И веялъ стыдливый зефиръ,
Сливая свой шопотъ, дышавший приветомъ,
Съ волшебными звуками лиръ.
Тамъ ночью и днемъ подавались безсменно
Избранныя явства, плоды,
Печенья и вина съ душистою пеной,
И шербетъ, закованный въ льды.
Тамъ рои прислужницъ, певцы и певицы
Служили прекрасной чете,
Оне навевали имъ сны на ресницы
И пели хвалу красоте.
Когда-жъ просыпался царевичъ, - рабыни
Игрою и танцами вновь
Его возвращали къ прекрасной богине,
Будили дремавшую кровь.
И полные страсти сливались напевы
Съ движениемъ девственныхъ рукъ,
И струны звенели, и чудныя девы,
Какъ феи, кружились вокругъ.
Чампаки* и мускусъ струей благовонной
Вокругъ разливали свой дымъ,
И снова въ объятья царевны влюбленной
Онъ падалъ, желаньемъ томимъ.
Такъ жилъ онъ въ объятияхъ жизнью блаженной
И царь повелелъ, чтобъ въ дворце
Никто не напомнилъ о юдоли бренной
И смертнаго скорбномъ конце.
И если танцовщица, или певица,
Впадала порою въ печаль,
Иль кудри ея начинали сребриться,
Иль ножка срывалася, - вдаль
Отъ этого рая ее увозили,
Какъ будто сухую листву,
Какъ розъ лепестки облетевшие, или
Какъ смятую грубо траву.
А те предавались немедленно казни,
Кто смелъ намекнуть во дворце
О мире страданий, печали, боязни
И смертнаго грустномъ конце.
И царь размышлялъ: „Если сынъ мой прекрасный
Всю юность свою проведетъ
Вдали отъ сомнений и мысли опасной,
Вдали отъ житейскихъ заботъ, -
Быть можетъ, его назначенье изменить
Капризный безсмысленный рокъ,
И онъ поневоле величье оценитъ
И царский оденетъ венокъ.
Вкругъ, этой темницы, где сладкому плену
Служила любовь, красота,
А крепкой оградой - блаженство, онъ стену
Велелъ возвести... Ворота -
Тройныя, литого железа и стали,
Такия, что съ страшнымъ трудомъ
Сто сильныхъ привратниковъ ихъ отворяли,
И шумъ раздавался кругомъ
За полъ иоджаны*… Сквозь эти ворота
Не смела проникнуть печаль и забота.