СВЕТЪ АЗИИ.

КНИГА СЕДЬМАЯ.

Печально жилъ эти долгие годы царь Суддходана среди своихъ верныхъ Сакьевъ, томясь желаниемъ снова увидеть сына, услышать его голосъ.

Печально жила въ эти же годы и прекрасная Ясодхара—вдова живого мужа, не зная никакихъ радостей жизни, оплакивая своего повелителя-царевича.

При всякомъ известии о вновь появившемся отшельнике, встреченномъ въ дальнихъ странахъ вожатыми верблюдовъ или продавцами, выбирающими ради выгоды мало посещаемыя дороги, царь посылалъ гонцовъ, привозившихъ ему разсказы о какомъ-нибудь святомъ мудреце, жившемъ уединенно, вдали отъ родины; но никто ничего не говорилъ о немъ, венце славнейшаго рода Капилавасту, о немъ—гордости и надежде царя, предмете любви нежной Ясодхары,—никто ничего не зналъ о немъ—далекомъ страннике, забывшемъ теперь, быть можетъ, свою родину, изменившемуся, умершемъ.

Но вотъ однажды во время праздника Васанты *), когда сребристыя ветви появляются на деревьяхъ манго и вся земля облекается въ весенния одежды, , царевна сидела въ саду, на берегу светлой реки, блестящия струи которой, окаймленныя цветами лотоса, такъ часто отражали въ прежние счастливые дни ихъ сплетающияся руки, ихъ губы, ищущия поцелуя. Глаза ея были красны отъ слезъ, нежныя щеки исхудали, прелестныя губки приняли страдальческое выражение; роскошные волосы были крепко завязаны и спрятаны по обычаю вдовъ; она не носила украшений, никакой драгоценнын камень не служилъ застежкой грубаго траурно-белаго платка на груди ея. Тихо, болезненно передвигались эти маленькия ножки, которыя прежде, со скоростью газели, устремлялись на его любовный призывъ. Ея глаза, эти светочи любви, которые сияли какъ солнце, прорывающее густую тьму, освещая тишину ночи дневнымъ блескомъ, потухли теперь и, вечно скрытые подъ сенью шелковыхъ ресницъ, блуждали безцельно, едва замечая признаки приближающейся весны. Въ одной руке она держала вышитый жемчугомъ поясъ,—поясъ Сиддартхи, сохраненный ею съ той самой злополучной ночи— ночи его бегства (о горькая ночь! Мать печальныхъ дней! Когда же верная любовь была такъ безжалостна къ любви, разве только, когда не хотела , ограничить любовь одною жизнью?)—другою рукою она вела своего маленькаго божественно-прекраснаго сына, залогъ, оставленный ей Сиддартхою, — семилетняго Рагулу, который весело бежалъ рядомъ съ матерью, радуясь весеннимъ, едва начинавшимъ распускаться, цветамъ.

Они остановились на берегу пруда, поросшаго лотосомъ, и Рагула, смеясь, кормилъ голубыхъ и красныхъ рыбокъ, бросая имъ зерна рису, а она печальными глазами следила за улетавшею стаею журавлей.

— О вы, пернатая созданья,—говорила она,— если вы въ своихъ странствияхъ встретите место, где скрывается онъ, дорогой моему сердцу, скажите ему, что Ясодхара умираетъ отъ желания коснуться его руки, услышать одно слово изъ его устъ!

Такъ гуляли они, мать и сынъ, онъ—играя, она—вздыхая, когда къ нимъ приблизились придворныя девушки.

— Великая царевна,—сказали оне,—чрезъ южныя ворота приехали купцы изъ Хастинпура, Трипуша и Бхаллукъ; это—почтенные люди, они много путешествовали и теперь едутъ отъ самаго берега моря; они привезли замечательно красивыя материи, затканныя золотомъ, стальныя съ золотой насечкой клетки, кованныя чаши, вещи изъ слоновой кости, пряности, лекарства, неизвестныхъ птицъ, разныя сокровища дальнихъ странъ. И еще они привезли то, что дороже всего остального: они видели его—владыку твоего и нашего—надежду всей страны—Сиддартху! Они видели его лицемъ къ лицу, они преклонили предъ нимъ головы, они поднесли ему дары; онъ достигъ всего, что было предсказано, онь сталъ учителемъ мудрецовъ, всепрославленнымъ, святымъ, великимъ, Буддою; онъ освободитъ людей и спасетъ всякую плоть своими кроткими речами, своимъ милосердиемъ, всеобъемлющимъ какъ небо! И, внемли!—по ихъ словамъ, онъ направляется сюда!

Кровь радостно взыгралась въ жилахъ Ясодхары, какъ воды Ганга, когда горные снега начинаютъ таять у его истоковъ; она захлопала въ ладоши, засмеялась, и слезы радости засверкали на ея ресницахъ.

— О, позовите скорей этихъ купцовъ,—вскричала она,—позовите ихъ въ мою горницу! Какъ жаждетъ воды пересохшее горло путника, такъ жаждутъ уши мои упиться ихъ благословенными вестями! Идите, приведите ихъ, скажите имъ, что если они разсказываютъ правду, я наполню ихъ мешки золотомъ и драгоценными камнями, которымъ позавидуютъ цари!.. Приходите и вы, девушки, я и васъ награжу, если можно выразить дарами благодарность моего сердца!

Купцы вошли въ увеселительный дворецъ въ сопровождении любопытныхъ служанокъ. Осторожно ступали они разутыми ногами по дорожкамъ, усыпаннымъ золотомъ, и удивлялись роскоши царскаго жилища; когда, раздвинувъ складки занавеси, они очутились въ комнате царевны, навстречу имъ прозвучалъ, какъ очаровательная музыка, нежный и нетерпеливый голосъ.

— Вы приехали издалека, почтенные господа, и вы, говорятъ, видели моего царевича, вы даже покланялись ему, такъ какъ онъ сталъ Буддою, всеми почитаемымъ, святымъ спасителемъ людей, и онъ теперь будто бы направляется сюда. Скажите! Если слова ваши окажутся истинными, вы будете приняты какъ друзья въ моемъ доме, какъ дорогие, желанные гости.

Въ ответъ сказалъ Трипуша:
— Мы видели святого учителя, царевна! Мы припадали къ ногамъ его, ибо тотъ, кто пересталъ быть царевичемъ, является ныне более великимъ, чемъ царь царей. Подъ древомъ Боди, на берегу Фальгу свершилось то, что спасетъ миръ, свершилось чрезъ его посредство — имъ, другомъ всехъ, владыкою всехъ. Твоимъ другомъ, твоимъ царевичемъ, великая царевна! Благодаря твоимъ слезамъ люди получатъ то благо, которое низведетъ на нихъ слово учителя. Знай, онъ теперь сталъ превыше всякаго зла, онъ, подобно богу, недоступенъ земнымъ страданиямъ, онъ сияетъ вновь открытой, лучезарной, светлой истиной! Онъ шествуетъ изъ города въ городъ, поучая людей следовать тому пути, который ведетъ къ миру; — и сердца людей следуютъ по стопамъ его, какъ листья, сгоняемые ветромъ, какъ овцы за своимъ пастыремъ! Мы сами слышали близъ Гайи, въ зеленой роще Тчирника, его чудныя речи и преклонились предъ нимъ. Онъ придетъ сюда, прежде чемъ падутъ первые дожди!

Такъ повествовалъ онъ, и Ясодхара отъ радости едва владела собой, едва могла проговорить:
— Будьте благословенны вы отныне и во веки вековъ, дорогие друзья, принесшие столь радостную весть! Но не знаете ли вы, какъ совершилось это великое событие?

Тогда разсказалъ Бхаллукъ то, что знали соседние жители о страшной борьбе той ночи, когда воздухъ омрачился отъ адскихъ теней и земля содрогалась, и воды поднимались отъ ярости Мары. И о томъ, какое лучезарное утро настало вследъ за ночью, о томъ, какъ оно сияло восходящею надеждою для человечества, и какъ учитель радовался, сидя подъ древомъ.

Онъ радовался, но все-таки мысль о томъ, что онъ достигъ безопаснаго берега истины, освободясь отъ всехъ бурь сомнений, много дней лежала золотой тяжестью на сердце его: “Какъ могутъ,—думалъ Будда,—люди, подвластные своимъ грехамъ, приверженные къ обманчивымъ призракамъ чувствъ и изъ тысячи источниковъ жадно пьющие заблуждения, какъ могутъ они, не имеющие разума, чтобы видеть, и силы, чтобы разорвать чувственныя сети, оплетающия ихъ, какъ могутъ они принять двенадцать Ниданъ и Законъ, всехъ освобождающий, всемъ служащий на пользу; ведь и птица въ неволе часто не решается вылететь изъ открытой клетки”. И вотъ, мы едва не лишились плодовъ великой победы, такъ какъ Будда, ступивъ на путь истины, считалъ его слишкомъ тяжелымъ для ногъ смертныхъ и хотелъ идти по немъ одинъ, безъ последователей. Долго колебался и размышлялъ нашъ милосердый учитель; но въ этотъ часъ вдругъ раздался резкий голосъ, точно вопль земли, стонущей въ мукахъ родовъ.

Затемъ молчание, и потомъ молящий вздохъ, принесенный западнымъ ветромъ:
“Святейший, да провозгласится твой великий Законъ”!

Тогда решилъ учитель дать плоть своему провидению и обдумалъ, кто долженъ услышать его теперь же и для кого время это настанетъ въ будущемъ; такъ всеведущее солнце, скользя по заросшему лотосомъ пруду, знаетъ, какой цветокъ распустится подъ его лучами и какой еще не доросъ до цветения; затемъ онъ произнесъ съ божественной улыбкой:
“Да, я пойду на проповедь! Кто хочетъ меня слушать, пусть тотъ и поучается закону”!

Дальше купцы разсказали, что Будда черезъ горы прошелъ въ Бенаресъ и тамъ открылъ истину пяти святымъ мужамъ. Онъ возвестилъ имъ упразднение возрождений и установление судьбы людей исключительно ихъ прошлыми деяниями, объяснилъ, что нетъ иного ада, кроме созданнаго самимъ человекомъ,— нетъ неба настолько высокаго, чтобы не могъ достигнуть его тотъ, чьи страсти могли быть препобеждены. Это было въ пятнадцатый день Вайшия, после полудня, и въ эту ночь светила полная луна. Изъ пятерыхъ риши, принявшихъ четыре истины, вступившихъ на стезю, первый былъ Каундинья, потомъ Бхадрака, Асваджитъ, Бассава и Маханама. Кроме пяти отшельниковъ у ногъ Будды сиделъ царевичъ Ясадъ съ пятьюдесятью пятью благородными юношами; они слушали святую проповедь учителя, они преклонились предъ нимъ и последовали за нимъ, ибо всяких, кто слышалъ его, почувствовалъ миръ въ душе, узналъ, что близится новая жизнь для людей; такъ внезапно появляются цветы и травы среди песчаной пустыни, когда тамъ заструится вода. Говорятъ, что нашъ учитель послалъ проповедовать стезю этихъ шестьдесятъ первыхъ учениковъ, освободившихся отъ страстей, достигшихъ совершенства въ самообуздании; самъ же высокочтимый направился къ югу отъ Бенареса и Исипатана въ Яшти, во владения царя Бимбисары, где онъ училъ много дней; после этого царь Бимбисара и весь народъ его уверовалъ, научился закону любви и жизни по закону. Бимбисара отдалъ учителю въ даръ, омывъ водою руки Будды, бамбуковый паркъ— Велувану, въ немъ есть и реки, и пещеры, и прелестныя рощи; царь велелъ поставить въ немъ камень съ следующею надписью: “Поддерживание течения и причины жизни объяснено намъ Татхагатою. Избавление отъ страданий открыто намъ нашимъ учителемъ”. Въ этомъ же саду, по словамъ повествователей, происходило большое собрание. Учитель проповедовалъ какъ мудрецъ и власть имеющий, привлекая души всехъ слушателей; девять сотъ человекъ облачились въ желтыя одежды, точно такия, какъ носитъ самъ учитель, и пошли распространять его учение. Вотъ какимъ изречениемъ закончилъ онъ свою проповедь: “Зло умножаетъ долгъ, который надлежитъ уплатить; добро избавляетъ и выкупаетъ; избегай зла, следуй добру, имей власть надъ собою! Въ этомъ и состоитъ путь къ спасению!”

Когда купцы кончили свой разсказъ, царевна осыпала ихъ благодарностью и дарами, предъ которыми побледнели бы алмазы.

— А по какой дороге направился владыко?—спросила она.

— Отъ здешнихъ городскихъ воротъ до Раджагрихи шестьдесятъ иожанъ, оттуда идетъ хорошая дорога черезъ Сону и черезъ горы. Наши волы прошли ее въ одинъ месяцъ, делая всего по шести коссъ въ день.

Узнавъ объ этомъ, царь избралъ изъ числа своихъ придворныхъ девять отдельныхъ посольствъ и на хорошихъ лошадяхъ разослалъ ихъ въ разныя страны, повелевъ каждому отдельному послу высказывать отъ его имени нижеследующее: “Царь Суддходана, приблизившийся къ погребальному костру на семь тяжелыхъ летъ, во время которыхъ онъ не переставалъ тосковать по тебе, проситъ сына своего вернуться домой, къ престолу и опечаленному народу, иначе онъ умретъ, не увидевъ более лица твоего”.

Ясодхара также послала девять верховыхъ и велела имъ сказать царевичу:

“Царевна твоего дома, мать Рагулы, жаждетъ увидеть лице твое, подобно тому, какъ цветокъ лунной травы, распускающийся лишь ночью, томится по сиянию месяца. Если ты нашелъ более, чемъ потерялъ, она хочетъ иметь свою долю въ найденномъ, долю Рагулы, а въ особенности хочетъ иметь тебя самого”.

Сакийские князья, избранные послами, не теряя времени отправились въ путь, но случилось такъ, что каждый изъ посланныхъ вступилъ въ Бамбуковый паркъ въ то, самое время, когда Будда проповедовалъ свое учение; услышавъ его, каждый изъ нихъ утрачивалъ память о томъ, что долженъ былъ сказать, забывалъ о царе и его поручении, забывалъ даже о печальной царевне; каждый жадно смотрелъ на учителя, всемъ сердцемъ слушалъ его речь, полную милосердия, величия, совершенства, чистоты, речь, слетавшую съ его священныхъ устъ и всехъ просвещавшую.

Подобно пчеле, вылетевшей за сборомъ меда и видящей разсеянные по равнине цветы могра, наполняющие воздухъ сладкимъ благоуханиемъ, и устремляющейся къ ихъ нектару безъ заботы о томъ, достаточно ли меду въ улье или нетъ, близится ли ночь, наступаетъ ли гроза, такъ и послы, услышавъ слова Будды, забыли цель своего приезда и, не думая ни о чемъ, смешались съ толпою, следовавшей за учителемъ. Тогда царь послалъ Удайи, главнаго изъ своихъ придворныхъ, вернейшаго слугу и товарища Сиддартхи въ прошлые более счастливые дни; онъ, подходя къ парку, сорвалъ несколько хлопьевъ съ хлопчато-бумажнаго куста и заткнулъ себе ими уши; благодаря этому онъ избавился отъ общей опасности и могъ передать поручение царя и царевны.

Выслушавъ его, учитель смиренно склонилъ голову и сказалъ при всемъ народе:
— Конечно, я приду! Это — мой долгъ и мое желание! Всякий долженъ оказывать уважение темъ, кто далъ ему жизнь и вместе съ этимъ средство не жить и не умирать больше, но спокойно, достигнуть благословенной Нирваны, если онъ сохранитъ законъ, очистится отъ прежнихъ пороковъ и не приобрететъ новыхъ, если онъ будетъ совершенъ въ любви и въ милосердии. Скажи царю, скажи царевне, что я отправляюсь къ нимъ!

Когда решение это стало известно жителямъ белой Капилавасту и соседнихъ деревень, они приготовили все къ встрече царевича. Около южныхъ воротъ раскинутъ былъ великолепный шатеръ. Между увитыхъ цветами столбовъ развивались широкия складки шелковой красной и зеленой материи, затканной золотомъ. Дороги устланы были душистыми ветвями манго и нима, облиты благовониями жасмина и сандальнаго дерева. Всюду развевались флаги, заранее отдано было повеление о числе слоновъ съ серебряными седлами и позолоченными клыками, которые должны были ждать царевича на берегу, и о месте, откуда долженъ раздаться барабанный бой и крикъ: “Сиддартха едетъ!” Указано было и то место, где сановники сойдутъ съ коней и поклонятся ему и где танцовщицы начнутъ съ пениемъ и танцами бросать цветы, такъ чтобы конь его шелъ по колено въ розахъ и благовонныхъ травахъ. Все улицы должны были принять нарядный видъ; въ городе должны были раздаваться музыка и крики радости.

Таковы были приготовления, и каждое утро все съ нетерпениемъ прислушивались, не раздается ли барабанный бой, извещающий, что “онъ едетъ!”

Но онъ не появлялся.

Ясодхара, мучимая нетерпениемъ, отправилась въ носилкахъ къ городскимъ стенамъ, туда, где возвышался роскошный шатеръ.

Прелестный садъ—Нигродха, осененный кудрявыми финиковыми пальмами и другими красивыми деревьями, разстилался вокругъ; онъ былъ изящно расположенъ и веселилъ взоръ своими извилистыми дорожками и коврами своихъ цветовъ и плодовъ.

Южная дорога шла мимо его полянъ; съ этой стороны глазъ путника, проходившаго по ней, останавливался на зелени и цветахъ, а съ другой, противоположной—на убогихъ лачугахъ, въ которыхъ жилъ пригородный, бедный, выносливый людъ низкаго происхождения, не смевший своимъ прикосновениемъ осквернять кшатриевъ и жрецовъ Брамы. И эти бедняки также съ нетерпениемъ ждали его прихода: они до разсвета бродили по дороге и влезали на деревья, заслышавъ вдали крикъ слона или бой барабана, призывающаго во храмъ; видя же, что никого нетъ, они принимались за какия-нибудь работы, предназначавшияся для встречи царевича: мыли каменныя ступени передъ домами, поправляли флаги, плели венки изъ перистыхъ фиговыхъ листьевъ и украшали ими изваяния Лингама, заменяли вчерашнюю зелень на аркахъ новою, свежею и обращались ко всякому прохожему съ вопросами о всеми ожидаемомъ, великомъ Сиддартхе.

Все это замечала царевна, устремляя полные любви и томления глаза на южную долину, прислушиваясь подобно имъ, не принесутъ ли прохожие какихъ вестей съ дороги. И вотъ увидела она на этой дороги тихо приближавшагося путника, съ обритой головой, въ желтой одежде, въ поясе отшельника, съ глинянной чашей въ рукахъ; эту чашу онъ смиренно протягивалъ у дверей каждой хижины, принимая всякое подаяние съ кроткою благодарностью и также кротко проходя мимо техъ, кто ничего не давалъ.

Его сопровождали еще двое, подобно ему также облеченные въ желтыя одежды: но онъ, несший чашу, казался такимъ величественнымъ, выступалъ впередъ такою твердою поступью, распространялъ вокругъ себя нечто столь благодатное, гляделъ на всехъ такими кроткими, святыми очами, что некоторые изъ подававшихъ ему милостыню съ благоговениемъ глядели на него, другие почтительно кланялись, иные бежали за новыми дарами, досадуя на свою бедность.

Мало-по-малу за нимъ во-следъ собралась целая толпа детей, мужчинъ и женщинъ, они шли, тихо спрашивая другъ друга:
—Кто это? Кто? Онъ не похожъ на риши!—Но когда онъ подошелъ близко къ шатру, шелковая занавесь поднялась, и Ясодхара бросилась на дорогу безъ покрывала, съ крикомъ:
— Сиддартха! Владыко!

Слезы текли изъ глазъ ея, она охватила его руками, а потомъ, рыдая, упала къ ногамъ его.

Впоследствии, когда царевна вступила уже на путь спасения, у Будды спрашивали, почему онъ, давший клятву отказаться отъ всехъ земныхъ страстей и отъ нежнаго, какъ цветокъ, всепокоряющаго прикосновения женской руки, почему онъ допустилъ заключить себя въ объятия, учитель отвечалъ:
—Великий долженъ переносить любовь малаго, чтобы легче возвысить его. Старайтесь, чтобы никто изъ васъ, освободившись отъ узъ, не огорчалъ связанныхъ душъ, величаясь своей свободой. Вы тогда скорей можете считать себя свободными, когда будете распространять свою свободу терпеливымъ воздействиемъ, мудрою кротостью. Три ступени трудныхъ испытаний приводятъ къ спасению Бодисатвъ— техъ, кто беретъ на себя руководительство и помощь въ этомъ темномъ мире: первая называется “намерение”, вторая “попытка”, третья “познание”. Знайте, я жилъ въ периоде “намерения”. Я желалъ добра, искалъ мудрости, но глаза мои были закрыты. Сочтите все серыя семена на томъ кусте клещевины: вотъ столько летъ тому назадъ я жилъ въ образе купца Рама на южномъ берегу, противъ Цейлона, близъ техъ местъ, где ловится жемчугъ. Въ это далекое время Ясодхара жила со мною въ нашей деревне, на берегу моря: она была такъ же нежна, какъ и теперь, и звали ее Лакшми. Я помню, какъ я покидалъ домъ, уезжая въ видахъ заработка для поправления нашего убогаго положения. Она съ горькими слезами просила меня не разставаться съ нею, не подвергаться опасностямъ на суше и на море. “Какъ можно, любя, покидать любимое?” - вздыхала она. Но я решился. Я поехалъ въ проливъ. Я вытерпелъ бурю, разныя опасности, страшную борьбу съ водяными чудовищами, я мучился днемъ и ночью, обыскивая морския волны и, наконецъ, нашелъ жемчужину, чудную, подобную луне, такую, за которую цари не пожалели бы всехъ своихъ сокровищъ. Тогда я съ радостью направился назадъ въ свои горы, но въ это время голодъ опустошалъ всю страну. Трудно было мне найти пропитание на обратномъ пути, и я едва добрался до дому, изнемогая отъ голода, тщетно скрывая въ поясе мое белое морское сокровище. Дома не было пищи, и на пороге нашего жилища лежала та, ради которой я трудился, лежала безмолвно, умирая отъ голода. Тогда я возопилъ: “Если у кого-нибудь есть хлебъ—вотъ вамъ целое царство за одну жизнь! Спасите мою жену и берите мою блестящую жемчужину!”— Тогда одинъ изъ соседей принесъ свои последние припасы — и взялъ красивую жемчужину. Но Лукшми ожила и, возвращаясь къ жизни, вздохнувъ прошептала: “Ты въ самомъ деле любишь меня!” Я хорошо распорядился съ жемчужиной, продавши ее: я успокоилъ сердце и душу, не знавшия покоя, но те чистыя жемчужины, которыми я владею теперь и которыя я обрелъ въ более глубокихъ волнахъ—двенадцать Ниданъ и Законъ — не могутъ быть ни проданы, ни уничтожены, — оне должны сохранить свою совершеннейшую красоту и передаваться, какъ свободный даръ. На сколько гора Меру выше кучи земли, нанесенной муравьями, на сколько капли росы, скопившияся въ следе ногъ бегущей лани меньше безбрежнаго моря, на столько мое тогдашнее сокровище ничтожнее настоящаго, но любовь, которая стала обширнее, когда освободилась отъ оковь чувственности, поступила разумно, отнесясь снисходительно къ более слабому сердцу; такимъ образомъ нежная Ясодхара подъ влияниемъ кротости перешла на путь мира и благословения!

Когда царь услышать, что Сиддартха возвратился обритый, въ печальномъ одеянии нищаго. Что онъ протягивалъ чашу и просилъ подаяния у черни, гневъ и горе вытеснили любовь изъ его сердца. Трижды плюнулъ онъ на землю, рвалъ свою сребристую бороду и затемъ вышелъ изъ дому въ сопровождении трепещущихъ придворныхъ. Нахмурясь, вскочилъ онъ на своего боевого коня, пришпорилъ его и гневно поскакалъ по улицамъ и переулкамъ города, среди удивленнаго народа, едва успевавшаго вымолвить: “Вотъ царь! Кланяйтесь!”—а всадники ужъ съ шумомъ пролетали мимо. При повороте къ стене храма, около южныхъ воротъ, они встретили громадную толпу. Со всехъ сторонъ къ ней притекали все большия и большия массы народа, пока дорога покрылась ими, двигавшимися во-следъ того, чей ясный взоръ встретилъ взглядъ царя. Гневъ отца не устоялъ противъ кроткаго взора Будды, съ почтениемъ устремленнаго на его мрачное чело, противъ гордаго смирения, съ какимъ сынъ преклонилъ предъ нимъ колени. Онъ не могъ не чувствовать радости, видя царевича живымъ и здоровымъ, видя его въ славе, превосходящей земной блескъ,—въ славе, принуждающей всехъ людей безмолвно и благоговейно идти за нимъ воследъ. И все же царь, обращаясь къ сыну, воскликнулъ:
— Неужели должно было кончиться темъ, что великий Сиддартха возвращается въ свое царство въ рубище, съ бритой головой, съ сандалиями на ногахъ, выпрашивая пищу у низкаго народа,—онъ, чья жизнь была подобна жизни бога! Сынъ мой! Наследникъ моего обширнаго царства! Наследникъ царей, которому стоило только протянуть руку, чтобы получить все, что могла дать земля, что могли доставить самые усердные слуги! Ты долженъ былъ явиться въ наряде, приличномъ твоему званию, съ блестящими шпорами и со свитою пешихъ и конныхъ слугъ. Взгляни! Все мое войско выстроено около дороги, весь мой городъ ждетъ тебя у воротъ! Где же, скажи, прожилъ ты эти тяжелые годы,— годы скорби по тебе твоего венценоснаго отца? А она, та, которая жила здесь какъ вдова, забывая о всехъ радостяхъ, не слыша ни единаго звука песни или музыки, ни разу до сегодняшняго дня не надевъ праздничнаго одеяния, она во всей пышности своей златотканной одежды, должна приветствовать возвращение мужа — нищаго, одетаго въ лохмотья! Сынъ мой! Чего ради случилось все это?

— Отецъ,—отвечалъ Будда,—таковъ обычай моего рода!

— Въ твоемъ роде. — сказалъ царь, — насчитывается сотня государей, но нетъ никого, кто поступалъ бы подобно тебе.

— Я говорю не о смертномъ роде,—отвечалъ учитель,—я говорю о невидимыхъ предкахъ и потомкахъ, о Буддахъ, которые были и которые будутъ, и одинъ изъ которыхъ—я, совершающий то же, что и они совершали; то, что происходитъ теперь, произошло и въ давния времена; тогда также у этихъ вороть царь, въ одежде воина, встречалъ своего сына въ рубище отшельника,—сына, который силой любви и самообладания сталъ выше самыхъ могущественныхъ и державныхъ владыкъ и прежде, какъ и теперь, предопределенный свыше спаситель мировъ преклонялся, какъ преклоняюсь теперь я, и съ почтительною нежностью, какъ исполнение долга сыновней любви, принесъ въ даръ первые плоды своихъ сокровищъ. То же приношу тебе теперь и я!

Удивленный царь спросилъ:

— Какия же это сокровища?

Учитель кротко взялъ его за руку, и они пошли по улицамъ, покрытымъ благоговейнымъ народомъ; царь и царевна шли подле него, и онъ объяснялъ имъ пути достижения мира и чистоты;—объяснялъ четыре высокия истины, заключающия въ себе мудрость, подобно берегамъ, замыкающимъ море, и восемь правилъ, следуя которымъ всякий — царь или рабъ — можетъ ступить на путь спасения, на совершенную стезю, имеющую четыре ступени и восемь законовъ—ту стезю, следуя которой всякий, знатный и простой, мудрый и неученый, мужчина и женщина, старецъ и юноша, рано или поздно освободится отъ колеса жизни и достигнетъ благословенной Нирваны. Такъ вошли они въ ворота дворца, Суддходана съ просветленнымъ лицемъ упивался великими речами и собственными руками несъ чашу Будды; новый светъ загорелся въ прелестныхъ глазахъ кроткой Ясодхары и засверкалъ въ ея слезахъ. Въ эту ночь оба они— царь и царевна—вступили на стезю мира.