Биографические материалы

Посвящается 175-летию со дня рождения Елены Петровны Блаватской

Содержание

От издателя

Предисловие автора

Часть первая. Семья Фадеевых и Одесса

I. Елена Павловна Фадеева

II. Андрей Михайлович Фадеев

III.Елена Андреевна и Петр Алексеевич Ганы

IV.Вера Петровна Желиховская

V. Сыновья и дочери В.П. Желиховской

VI. Екатерина Андреевна Витте с семьей

VII. Борис Юльевич Витте

VIII. Сергей Юльевич Витте

IX.Софья и Ольга Витте

X. Ростислав Андреевич Фадеев

XI. Надежда Андреевна Фадеева

Часть вторая. Елена Петровна Блаватская и Одесса

I. “Вы не знаете меня”

II. Детские годы в Одессе (1835-1842, 1848)

III. Проездом в Одессе (1859-1864)

IV. Одесса – в последний раз (1872-1873)

V. “От нью-йоркского корреспондента “Правды”

VI. Одесские связи Е.П. Блаватской

VII. Прощание

Приложение:

Заметка о родословии князей Долгоруковых

Список литературы

Сотрудники Одесского Дома-Музея им. Н.К. Рериха к 175-летию со дня рождения Елены Петровны Блаватской (12 августа 1831 г.) подготовили и издали две книги: “Блаватская и Одесса” Ольги Витальевны Богданович и “Е.П. Блаватская – наследие” (жизнеописание, отзывы учеников, сочинения и письма Е.П. Блаватской в одесскую газету “Правда”).

Книга “Блаватская и Одесса” О. Богданович (краеведа, профессионального библиотекаря) издана по инициативе Одесского Дома-Музея им. Н.К. Рериха и является вторым изданием, дополненным и исправленным. В 2006 году Одесский Дом-Музей им. Н.К. Рериха основал серию “Содружество”, в которой предполагалось издание книг авторов, сотрудничавших с музеем. Так, в июне 2006 года состоялся первый выпуск книги означенной серии – сборник поэзии “Пустая страница” одесского художника В.В. Криштопенко (12.09.1930 – 20.11.2004). В июле 2006 года издана вторая книга серии – “Зов Алтая” И.Л. Чоппа, одесского краеведа, писателя, журналиста, альпиниста. Книга “Блаватская и Одесса” – третья в серии “Содружество”. Все авторы – настоящие и будущие – друзья Одесского Дома-Музея им. Н.К. Рериха. Всех их объединяет любовь к родному городу Одессе, бережное отношение к культурному наследию народов всех стран и духовно-нравственная позиция – как основа будущего.

Елена Петренко

Семья Фадеевых – ветвь известного в России рода Долгоруких, из которого вышла Елена Павловна Долгорукая, в замужестве Фадеева – бабушка Е.П. Блаватской (1, с. 1340). Заслуги ее мужа, Андрея Михайловича Фадеева, отдавшего всю жизнь государственной службе, были высоко оценены современниками. Книга начинается очерками об этих людях, поскольку они первыми проложили дорогу своей семье в Одессу. Их потомки внесли немалый вклад в сокровищницу духа южного города и всей России.

В истории семьи Фадеевых слово “Одесса” фигурирует настолько часто, что этот факт нельзя обойти молчанием: почти половина членов семейства Фадеевых похоронены в Одессе. Эту печальную летопись начала известная в свое время в России писательница Елена Андреевна Ган (псевдоним “Зенеида Р-ва”). Ее дочь, писательница Вера Петровна Желиховская. умерла в Петербурге, но завещала похоронить себя в Одессе, что и было исполнено. Похоронены здесь и видный российский военный деятель, писатель и историк Ростислав Андреевич Фадеев; его сестры Надежда Фадеева и Екатерина Витте; дети Екатерины Витте – сестры Ольга и Софья, их брат Борис Юльевич и один из сыновей В.П. Желиховской. Остальные члены семьи Фадеевых либо подолгу жили в Одессе, либо неоднократно бывали здесь, ходили по этим улицам и так же, как мы, любили смотреть в густую космическую даль моря. Они писали здесь свои книги, работали, любили, помогали бедным и увечным.

Меня могут обвинить в излишнем цитировании ограниченного круга источников. Я поступила так, потому что хотела донести людям хотя бы крупицы знаний о героях книги и в силу недоступности цитируемых изданий массовому читателю. Я считаю, что живое слово, сказанное на языке времени, когда происходили те или иные события, дает думающему человеку больше, чем их современный, беллетризованный пересказ.

Эта книга написана в Одессе в то время, когда выехать в другие города с целью сбора материалов для книги автору не представлялось возможным. Поэтому здесь собраны, систематизированы и проанализированы материалы, главным образом, опубликованные, – те, которые удалось найти в одесских библиотеках, и редкие, неопубликованные – из Государственного архива Одесской области (ГАОО).

Писать о таких замечательных людях, как Фадеевы, Витте, Желиховские, интересно и захватывающе. Особенное удовольствие доставляет поиск еще не открытого. Даже без архивов он зачастую оказывался удачным.

Хочется выразить благодарность всем, кто помогал мне собирать материалы. Особенно благодарю тех, кто взялся переиздать эту книгу, с исправлениями и небольшими дополнениями, к 175-летию со дня рождения Е.П. Блаватской – Одесскому Дому-Музею им. Н.К. Рериха, лично Е.Г. Петренко.

Ольга Богданович

Моей терпеливой маме с благодарностью посвящаю

СЕМЬЯ ФАДЕЕВЫХ И ОДЕССА

Вахренов В. Практическая гавань. Начало 70-х годов XIX в.

(11 (23). 10.1788, имение Низки, Могилевской губернии – 12(24).08.1860, Тбилиси)

В отделе редких изданий и рукописей Одесской государственной научной библиотеки имени М. Горького, в Пушкинском фонде, хранятся документы архива Фадеевых. В нем, в частности, имеются альбомы со стихотворениями А.С. Пушкина, написанными рукой Елены Павловны Фадеевой и ее детьми, отрывок из ее журнала, описывающий поездку в Крым – на русском и французском языках. Последний обрывается на 19-м листе, а следующий начинается так: “Родная моя, бесценная мать моя, отчего же вы не писали более, отчего остановились на этом месте? что прервало вас? что помешало вам? Почему вы не продолжили, и почему не кончили? Бог знает. Еще так недавно, всего несколько лет тому назад, вы бы ответили мне на этот вопрос, а теперь одна ваша могила, и, уже далекая для меня ваша могила, ответит на все. Что ж это за ответ? Кто его поймет!”

Здесь же хранится томик избранных стихотворений, песен, баллад, эпитафий, шарад, переписанных Е.П. Фадеевой в ранней молодости на русском, французском, немецком и итальянском языках. На листе 129 тем же почерком, что и на обложке альбома, написано:

“Перечень значительных научных работ Елены Павловны Фадеевой, оставшихся после нее:

Книги большого формата, величиною в лист, толстые.

По Ботанике: 17 томов, из коих замечательнейшие: “Саратовские растения” 3 тома, и “Кавказские растения” 4 тома рисунков растений, которые Елена Павловна сама собрала, срисовала с натуры и определила ботаническими названиями.

По Естественной истории: 10 томов рисунков с определен, названиями:

Бабочек, насекомых, птиц, ящериц, рыб, раковин и проч. – 1 том рисунков окаменелостей, с натуры и копии.

Книги меньшего формата.

По Естественной истории и Зоологии: 3 тома с рисунками птиц и рыб.

По Археологии и истории: 4 тома рисунков древних вещей, оружия, доспехов, утвари, ламп и проч. С натуры и копии.

• 6 томов рисунков древних монет.
• 2 тома рисунков Древних исторических костюмов и Головных уборов с древних времен.

1 том “Украинских песен, собранных Еленой Павловной в Киевской губернии от 1803-го до 1814-го года”.

Смесь: 2 книги с рисунками “Беседок, украшений для садов, видов и проч.”.

• 8 томов “Собрания старинных стихов, песен, баллад, шарад и проч.”.
• 2 книги по части Домашнего хозяйства.

Книг большего формата 28 томов.

Книг меньшего формата 29 томов: Всего 57 томов. Все собственноручной работы Елены Павловны Фадеевой рожденной княгини Долгорукой” (ОГНБ, фонд Пушкинский, рукопись 17/6, Л. 129).

Одна из книжечек, также содержащая стихи на разных языках, начинается записью, сделанной, скорее всего, рукой сына Ростислава, известного русского военного деятеля и писателя:

“Все содержащееся в этой книге, написано Еленой Павловной Фадеевой, рожденной княжной Долгорукой (в ее ранней молодости), дочерью князя Павла Васильевича, заслуженного Екатерининского генерала, и княгини Генриетты Адольфовны (рожденной Бандрю-дю-Плесси), – Долгоруких. Была замужем за Тайным Советником Андреем Михайловичем Фадеевым. Родилась в 1788 г. 11-го октября, скончалась 1860 г. 12-го августа на 72 году полезной, деятельной, чистой, исполненной серьезного труда и самоотвержения, страдальческой и благородной жизни. Елена Павловна почти с детства, всю свою жизнь, занималась серьезно и с преданностью к делу многосторонними науками, в особенности, историческими и естественными, составлявшими ее ежедневное, обычное занятие, до последнего часа ее жизни, несмотря на тяжкие удручавшие ее недуги и паралич, поразивший сторону тела и лишивший употребления правой руки, вследствие чего, чтобы не расставаться со своими занятиями, силою воли и терпением, она заставила себя приучиться рисовать и писать левой, больной, два раза изломанной рукой...” (ОГНБ, Пушкинский фонд, рукопись 17/9, Л. 3 –Зоб.).

Е.П. Фадеева умерла и похоронена в Тбилиси. В Одессе проживала не так уж и долго: в 1834-36 годах, в бытность мужа ее, A.M. Фадеева, членом Попечительного Комитета иностранных поселенцев южного края России, а так же в июне 1842 года, когда в Одессе умирала их дочь – известная писательница Елена Андреевна Ган, мать Е.П. Блаватской.

Альбомы эти и тетради членов семьи Фадеевых аккуратно переплетены и сохранились в Пушкинском фонде ОГНБ имени М. Горького, благодаря детям Фадеевых – Надежде, Ростиславу, Екатерине.

Через какое-то время после смерти Е.П. Фадеевой и A.M. Фадеева часть их архивов, как и многие другие вещи, включая, например, крест, принадлежавший великому князю Михаилу Черниговскому (1, с. 1348) и письма A.M. Фадеева, были переданы их родственниками для хранения Сергею Юльевичу Витте в Петербург.

Русский биографический словарь содержит статью о Елене Павловне, в которой, в частности, говорится об учреждении ею в Саратове детского приюта (2). Самый исчерпывающий биографический очерк о ней поместила газета “Кавказ” (3).

Эта замечательная, талантливая женщина, имевшая переписку с известными учеными-естествоиспытателями, воспитала троих своих внуков – Александра, Бориса, Сергея, и двух внучек – Веру и Елену (будущую Е.П. Блаватскую).

Вот как описывает пребывание своей семьи в Одессе в 1834-36 годах A.M. Фадеев: “Моя жена и дочери – старшая, Елена, приехала к нам гостить – принятые очень внимательно и любезно графинею Воронцовой, часто бывали у нее на балах и вечерах, насколько позволяло здоровье Елены Павловны. В Одессе нашлось много старых знакомых, между прочим, бывшие Екатеринославские губернаторы Шемиот и Свечин, градоначальник Левшин, барон Фрак, с семействами, и другие” (6,ч. 1,с. 110-111).

Неподалеку от Одессы A.M. Фадеев присмотрел для семьи и приобрел крошечную деревню Поляковку. “Но главное, что озабочивало меня, это усиление болезненного состояния моей Елены Павловны, – писал он. – Я надеялся, что одесские доктора искуснее екатеринославских и могут более принести ей пользы, что, отчасти, и сбылось. Однако, несмотря на свои немощи, Елена Павловна принялась с неутомимой деятельностью и разумным знанием дела за устройство нашей деревеньки. В самый короткий срок она сделала все, что было возможно и, при очень ограниченных затратах, достигла удивительно успешных результатов. Она развела прекрасный сад, большие огороды, посадила виноградники, рощу, построила мельницу, все необходимые постройки и службы, улучшила хозяйство и, в течение нескольких месяцев превратила дикую, запущенную деревеньку в образцовое хозяйственное учреждение и приятное летнее местопребывание” (6,ч. 1,с. 110).

След деревеньки Поляковки? Окраина с. Павлинка, 2006 год. Фото автора

Устройство Поляковки происходило весной – летом 1834 года. На зиму перебирались в город.

“Одесса находилась тогда в лучшей поре своего общественного развития, – писал A.M. Фадеев. – Много знатных богатых семейств селились в ней по причине южного климата, особенно из польской знати. Все они почти, начиная с Воронцовых, жили открыто, весело; прекрасная итальянская опера не уступала столичным; зимою, нескончаемый ряд всевозможных празднеств и увеселений следовал без перерыва. А потому немудрено, что молоденьким дочерям моим, – вторая едва вышла из детского возраста, — участвовавшим почти во всех этих удовольствиях, очень нравились оживление, роскошная обстановка балов, изысканность избранного общества, вообще, веселая, новая для них жизнь высшего одесского круга того времени. Для меня, конечно, все это представляло мало интереса, а Елена Павловна, по слабости здоровья и привычке к уединенной, сосредоточенной жизни, даже тяготилась частыми выездами в свет, на которые обрекла себя, чтобы не лишить удовольствия своих дочерей” (6, ч. 1, с. 111).

Весной 1835 года к родным приехала Е.А. Ган, мать Е.П. Блаватской, привезя с собой старшую дочь. В этот приезд Елена Петровна, в возрасте 3,5 лет, впервые побывала в Одессе. Здесь, при ней, родилась ее сестра Вера – будущая Вера Петровна Желиховская. Это произошло 17 апреля старого стиля 1835 года.

В мае 1836 года все семейство переезжает в Астрахань – на новое место работы Андрея Михайловича, сдав свою деревеньку в аренду (6, ч. 1, с. 115).

Лишь в июне 1842 года они опять побывают в Одессе – перед смертью и на похоронах Елены Андреевны Ган.

А в августе 1860 года Одесса появилась опять в связи с Еленой Павловной: здесь, на обратном пути из Киева в Тифлис, В.П. Желиховская с детьми и Е.П. Блаватская узнали о смерти бабушки в Тифлисе. Это известие им принес дядя – Ю.Ф. Витте, нарочно приехавший в Одессу для встречи с ними (7, с. 56-57).

С.Ю. Витте в своих “Воспоминаниях” говорит следующее: “Будучи на Кавказе, она (Е.П. Фадеева – О.Б.) составила громадную коллекцию кавказской флоры с описанием всех растений и научным их определением. Вся эта коллекция и весь труд Елены Павловны были подарены наследниками ее в Новороссийский университет” (4, с. 19).

Память подвела Сергея Юльевича. Как и многое другое в его воспоминаниях, этот факт не подтвердился. В Одесском национальном университете имени И.И. Мечникова (бывший Новороссийский университет) такой коллекции никогда не существовало. Зато в “Воспоминаниях Андрея Михайловича Фадеева, изданных в Одессе в 1897 году (на десять лет раньше написания С.Ю. Витте мемуаров), в комментариях говорится следующее: “Все эти книги с собранием рисунков цветов и растений Е.П. Фадеевой... в 1892 году... пожертвованы в Ботанический кабинет С.-Петербургского Императорского университета, принявшего этот ценный дар с большой благодарностью” (6, ч. II, с. 197). Последние слова могут служить свидетельством того, что у издателя этой книги, скорее всего, Н.А. Фадеевой, на руках имелся документ с благодарностью от С.-Петербургского университета. Сильвия Крэнстон часто ссылается на книгу В.П. Желиховской “Мое отрочество”, отсутствующую в одесских библиотеках. В части I, главе XIII, на странице 26 этой книги Вера Петровна вспоминает: “Часть этой богатейшей коллекции, содержащая рисунки растений, была передана в дар библиотеке Санкт-Петербургского университета ее дочерью Надеждой Андреевной Фадеевой” (8, с. 22).

Чтобы представить себе, каким человеком была Елена Павловна Фадеева, перечитаем еще раз биографический очерк, помещенный в газете “Кавказ” вскоре после ее смерти.

“ЕЛЕНА ПАВЛОВНА ФАДЕЕВА” (Биографический очерк).

...Такой пробел, мы уверены, должно было почувствовать в своей среде и здешнее общество после кончины Е.П. Фадеевой, одной из лучших личностей в том кругу, в котором судьба поставила ее действовать в течение долговременной жизни. О таких, так сказать, безмолвных деятелях на общественном поприще прекрасно выразился поэт, что они “много чувств и образов, и дум в душе глубоко погребли”, – глубоко, но не бесплодно и безвозвратно, а скромно и тихо проявляя их на пользу общую. Без сомнения, долго не забудется многосторонняя любознательность покойной, не ослабевавшая под бременем болезни и лет; ее живое, деятельное сочувствие нравственным интересам настоящего времени, – ее ум, обогащенный разнообразными познаниями, по которым она всегда могла стать в уровень с своим веком, – наконец, ее ровный и привлекательный характер, во всю жизнь руководимый самостоятельным взглядом на вещи, с помощью которого она сумела, в одно и то же время, любить природу и заниматься наукой – и быть достойной матерью семейства, в лучшем значении этого слова...

Еще в первой молодости она обнаружила благородную страсть к чтению и любознательность, – не ту бесплодную, мечтательную любознательность... с самого начала полюбила естественные науки и из них в особенности ботанику... памятником этой любви служат оставшиеся после покойной 50 томов собственноручных рисунков растений, которые она сама же и определила, при помощи библиотеки, составленной из всех замечательных сочинений по этой части. Кроме того, она успела оставить богатую орнитологическую коллекцию, часть которой еще при жизни подарила Кавказскому обществу сельского хозяйства. Минералогическая коллекция и палеонтологическая коллекция, а также собрание древних монет и медалей, весьма замечательных во многих отношениях, составляют и теперь собственность детей покойной.

Это бескорыстное, необыкновенное в женщине служение науке сделало имя Елены Павловны известным ученому миру. С нею были знакомы и вели переписку многие естествоиспытатели, между прочим, Мурчисон (президент лондонского географического общества), Вернель, Гомер де-Гель^*, назвавший в честь нее одну из ископаемых раковин (Venus Fadiefei), Бэр, Абих, Карелин и многие другие.

^* - В сочинении своем - Les steppes de da mer Caspienne, le Caucase la Crimee et la Russie meridionale - он во многих местах упоминает о прекрасных душевных качествах Е.П. - глубине ее ума и многосторонних познаниях, особенно по части естественных наук. И действительно, этот ученый, путешествовавший по южной России и на Востоке с семейством, многим обязан Елене Павловне, жившей в то время в Астрахани

Она постоянно переписывалась со Стевеном, сообщая ему порою редкие виды кавказских растений. Еще незадолго до своей кончины, Елена Павловна получила письмо от этого маститого ботаника и энтомолога, который благодарит ее “за драгоценный подарок – три огромные ящика с растениями” и выражает удивление, что “дама занимается ботаникой в таком объеме. Обыкновенно, и то немногия, – продолжал он, – довольствуются небольшим числом красивых цветов”...

...Она с не меньшим усердием занималась и другими науками – превосходно знала историю, археологию и нумизматику; языки немецкий, итальянский, французский, польский и, сколько нужно для занятий ее естественными науками, латинский, – и в довершение всего этого, отлично рисовала. Столь разнообразные занятия, при тяжелых, удручавших ее болезнях, конечно, должны были разрушительно подействовать на ее здоровье, тем более, что она всем занималась с равномерною любовью, в досуги, остававшиеся от исполнения священной обязанности матери семейства и внимательной хозяйки дома. Действительно, паралич лишил ее употребления правой половиной тела. Впрочем, это не мешало Елене Павловне продолжать рисовать левой рукой также хорошо, и хотя она жаловалась иногда на утомление, но не могла преодолеть в себе страсти к любимым занятиям. Надобно сказать при том, что покойная занималась наукою исключительно из любви к науке, обширность познания соединялась в ней с такою истинно-женственной скромностью, что человек, не интересующийся учеными предметами мог быть знаком с нею годы, пользоваться ежедневно душевною теплотою ее беседы и не подозревать ее знаний. Не одна наука – все, что возбуждает интерес в наблюдательном и серьезном уме, занимало покойную и врезывалось в ее память... Особенно замечательно то, что Елена Павловна при разговорах с личностями, стоящими далеко ниже ее по образованию, умела не дать понять этой разницы...

Елена Павловна воспитывала своих детей с самой нежной заботливостью, заменяя им большую часть учителей, и успела усвоить им свое серьезное направление... Скажем в заключение вместе с поэтом:

“О милых спутниках, которые сей свет
Своим присутствием для нас животворили,
Не говори с тоской: их нет,
Но с благодарностию – были”.

(31.12.1789 (12.01.1790), г. Ямбург, Петербургской губернии – 28.08 (09.09). 1867, Манглис, под Тифлисом)

Фадеев Андрей Михайлович, 1866 г.

Свадьба Андрея Михайловича и Елены Павловны состоялась 9 февраля 1813 года (6, ч. II, с. 234).

Так родилась семья Фадеевых, душой которой всегда была Елена Павловна, а образцом мужской добропорядочности и преданности делу – Андрей Михайлович.

Многолетняя жизнь в Екатеринославе была счастливой. Здесь родились трое младших детей – Катя, Ростя и Надя.

Но наступило время перемен – 1834-й год.

“Конторы иностранных поселенцев упразднялись, – вспоминал A.M. Фадеев, – а оставлялся один попечительный комитет под председательством Инзова, с крайне ограниченным штатом... Выяснилось, что я был определен членом этого комитета, с тем самым содержанием, какое я получал. Приходилось переезжать на жительство в Одессу, продавать за бесценок дом с прекрасным, огромным садом, со всеми, почти двадцатилетними обзаведениями, ... с огромной дворней, и перебираться жить в город, где все было несравненно дороже, нежели в Екатеринославе, – что, конечно, расстраивало нашу жизнь, составляло крупную неприятность. Но делать было нечего. Без службы обойтись я не мог” (6, ч. I, с. 109-110).

В служебной деятельности Андрея Михайловича Одесса была всего лишь эпизодом, но в его личной жизни она стала самой трагической вехой.

Поскольку состояние здоровья Елены Павловны не улучшалось, у семьи родился план показать ее одесским докторам.

“Мы решились переехать, – писал A.M. Фадеев, – и, дабы хоть немного уменьшить необходимые расходы на жизненные потребности и хозяйство, – купить в окружностях Одессы небольшое именьице. Я поехал в Одессу прежде всех один и приискал подходящее именьице в сорока верстах от Одессы, деревню Поликовку, по соседству с имением графа Потоцкого, Севериновкою... Весною 1834 года переехало в Одессу и мое семейство” (6, ч. I, с. 110).

С этого времени началась история семьи Фадеевых в Одессе.

Связь с Одессой у Андрея Михайловича была и ранее. Так, 6 сентября 1830 года газета “Одесский вестник” опубликовала биографию члена Попечительного комитета о колонистах южного края России С.Х. Контениуса со следующим к ней предисловием: “Усерднейше благодарим г. Старшего Члена Екатеринославской колонистской Конторы, Андрея Михайловича Фадеева, за сообщение нам биографии человека, принесшего истинную пользу здешнему краю”.

Удалось разыскать следы Поляковки – одесского гнезда семейства Фадеевых. Здесь жили: известная русская писательница Е.А. Ган и ее дети — будущие писательницы Е.П. Блаватская и В.П. Желиховская; дети Фадеевых – будущий видный военный деятель и историк, писатель Ростислав Фадеев; будущая мать министра финансов России Екатерина Витте; будущая основательница первого в России отделения теософского общества – Надежда Фадеева.

В “Списке населенных мест Херсонской губернии...” за 1896 год (17, с. 341-342) эти места описаны следующим образом.

В Севериновской волости Одесского уезда числились: местечко Севериновка, деревня Павлинка и хутор Поляковка.

Севериновка (Сухомлинов, Потоцкое) расположена на реке Большой Куяльник. В 1896 году в ней находилось волостное правление, православная и римско-католическая церковь, еврейская синагога.

Православный Иоано-Богословский храм Севериновки был открыт в 1805 году (само же селение заселено немного раньше графом Северином Осиповичем Потоцким) (18, с. 47). Очевидно, этот храм и посещали все члены семьи Фадеевых, проживая в Поляковке.

Хутор Поляков (ранее – Поляковка) состоял из одного двора, в котором проживало 6 жителей – 3 мужчин и 3 женщины, располагался он при деревне Павлинке. которая находилась в семи верстах от волостной и земской почтовой станции Севериновки. В 1896 г. в Павлинке проживало 547 жителей. Украшал селение пруд, а Лиманная балка километров через 10 заканчивалась Куяльницким лиманом.

От Павлинки до Одессы было ровно 40 верст (чуть больше 40 километров).

В материалах Всероссийской сельскохозяйственной переписи 1916 года хутор Поляков уже не числился, очевидно, либо перестав существовать (что сомнительно, ведь в нем находилось множество построек имения Фадеевых), либо слившись с уже значительно разросшейся деревней Павлинкой.

Севериновка и Павлинка существуют и по сей день.

Нынешняя Павлинка — довольно большое село с населением около 700 человек. По прошествии 170 лет здесь никто ничего не может сказать о Поляковке, об имении Фадеевых, но еще живы родственники людей, бывших в услужении у графов Потоцких. Павлинка расположена на берегах довольно протяженного пересохшего ложа озера. На западной его оконечности побывала группа энтузиастов из Одесской ассоциации “Мир через культуру”. Здесь они обнаружили остатки гребли, развалившиеся брошенные старые дома, ограды, сложенные из остатков еще более древних строений, и даже часть малого колеса жернова (вдруг той самой мельницы?) Жернов сделан из гранита, идеально проработана эвольвента, четко очерчен внутренний выступ по всей окружности, видно отверстие от заржавевшей оси.

Здесь очень красивые места - просторы, склоны, ясное небо.

В Павлинке сохранилось озерцо. В Севериновке продолжает функционировать храм – тот самый, в который ездили по воскресеньям, где не раз молилась Леночка Ган вместе с тетками, бабушкой, дедом.

В справочнике “Новороссийский календарь” на 1835 год, утвержденном цензурой в августе 1834 года, в разделе “Главное управление Иностранных Поселений Южного Края России” указан Попечительный комитет о поселенцах, а при нем для особых поручений – член комитета, коллежский советник и кавалер A.M. Фадеев.

Одесса 30-х годов XIX века – оживленный, стремительно растущий город, воспринятый Надеждой Андреевной Фадеевой следующим образом: “Одесса тогда была в апогее своего общественного развития и оживления; генерал-губернатор граф Воронцов и графиня Елизавета Ксаверьевна Воронцова, как магнитом, притягивали к себе со всех концов Европы людей, служивших украшением лучших обществ. Тогда в Одессу съезжалось много польской знати, многие и русские тузы селились в ней, привлекаемые южным климатом и морем. Большая часть из них жили открыто, широко, и зимой блестящие балы и увеселения всякого рода следовали одни за другими... начиная с еженедельных понедельников Воронцовых” (9, с. 461).

Фадеевы определили десятилетнего сына Ростислава в лучший в городе пансион Триттена (6, ч. I, с. 111), посещали дома старых знакомых.

“Из моей жизни в Одессе того времени, – вспоминал A.M. Фадеев, – мне остался также памятен один из вечеров у Алексея Ираклиевича Левшина (градоначальника), куда я сопровождал моих дочерей, часто там бывавших по старому знакомству с его женой, рожденной Брискорн. В этот вечер мы застали в числе гостей знаменитого нашего художника Брюлова, творца “Последнего дня Помпеи”, прибывшего в Одессу по пути в Петербург... Хозяйка дома, Елизавета Федоровна Левшина, пригласила вторую дочь мою Катю спеть что-нибудь по-русски. Катя, имевшая замечательно хороший, приятный, отработанный голос, села за фортепиано и, аккомпанируя себе, спела русскую народную песню... Брюлов так растрогался, что заплакал и, заливаясь слезами, бросился целовать ее руки...” (6, ч. I, с. 113-114).

Дочь A.M. Фадеева – Надежда – писала о нем: “Андрей Михайлович Фадеев в течение своего многолетнего служебного поприща несколько раз занимал такие места, на которых мог обогатиться... и оставить своим детям хорошее состояние. Но он никогда ничего не имел, кроме того, что давала ему служба; вел жизнь скромную, строго соразмерял ее с объемом своего содержания...” (39, с. 43).

Здесь, в Одессе, Андрей Михайлович был награжден.

Вот что писал 4 октября 1835 года министру внутренних дел Д.Н. Блудову главный попечитель об иностранных поселенцах южного края России, генерал от инфантерии И.И. Инзов: “Почтеннейшим отношением Вашего Высокопревосходительства 17-го сентября, Вы изволили меня известить об Всемилостивейшем пожаловании члену попечительного комитета об иностранных поселенцах южного края России, коллежскому советнику Фадееву, ордена Св. Анны 2-го класса, Императорскою короною украшенного, по представлению г. Новороссийского генерал-губернатора...

...На сие, имею честь объяснить, что ходатайство графа Михаила Семеновича о награждении г. Фадеева сим орденом было учинено собственно за успешные занятия его управлением Екатеринославских казенных садов... Мое же ходатайство о награде его пенсиею, от 22-го ноября 1834-го года, относилось к доставлению ему воздаяния за отличные заслуги непосредственно по части колониальной...

4-е. В нынешнем 1835-м году, по предписанию Вашего Высокопревосходительства, сделав разбор состояния еврейских колоний, для достоверного сведения о существенном их положении, весьма удовлетворительном, он после того личным настоянием и распоряжениями много содействовал успешному сбору податей в немецких и болгарских колониях, коих доныне уже в казну отправлено более 600 тысяч рублей...

...Г. Фадеев в последние три года совершенно жертвовал собою на пользу службы, тогда как весьма озабочен был по недостаточному состоянию семейными обстоятельствами, при болезненном состоянии жены и потребности воспитания троих детей... испросить ему в награду... пенсию на службе, по 1500 рублей в год. Иван Инзов” (6, ч. II, с. 222-223).

О буднях своей службы в Одессе Андрей Михайлович рассказывал следующее: “Разъезды мои по колониям продолжались; но эта служба, в своем новом виде, начинала мне наскучать. В управлении возникли безпорядки и запущения, как по слабости Инзова, так и по чрезмерному сокращению материальных средств к продолжению устройства колоний в тех видах, чтобы сделать их существенно полезными. Этой цели можно было достигать только внимательным и частым наблюдением на месте за ходом хозяйственного развития колоний. Конечно, самому администратору необходимо знать дело хотя в главных основаниях и что важнее всего, уметь внушить к себе доверие поселенцев; тогда действия его непременно принесут пользу, особенно, если подобных начальников ставят на их места продолжительное время...

Внимание Инзова было поглощено устройством Белграда и работами о умножении переселения в Бессарабию болгар, ныне отошедших вовсе из Российского владения. На прочия же дела и колонии он мало обращал внимания. Вследствие всех этих обстоятельств, мое служебное положение сделалось, так сказать, фальшивым. Инзов не совсем верил Контениусу, а мне еще менее. Меня это тяготило, я стал подумывать, не воспользоваться ли мне предложениями графа Воронцова перейти к нему на службу; но сама судьба позаботилась вывести меня из неприятного положения. Я получил письмо от графа Блудова, в котором он предлагал мне перевести меня на вновь учрежденную должность главного попечителя над калмыцким народом в Астрахани.

Министр настаивал на моем согласии... Такой далекий переезд, с семьей, со всей домашней обстановкою, дворовой прислугою, и оставление нашего небольшого хозяйства, только что устроенного в деревне под Одессою, – снова расстраивали меня. Но, во второй раз, делать было нечего...

В конце 1835 года последовал мой перевод, с порядочным пособием на переезд. Сдав нашу деревеньку в аренду, в мае 1836 года я отправился с женою и детьми в Астрахань. При прощании с Инзовым, он тронул меня теплыми словами сожаления о нашей разлуке и даже обильными слезами; обнял меня и заплакал” (6,ч. 1, с. 114-116).

В Государственном архиве Одесской области сохраняется дело “С формулярными списками о чиновниках и канцелярских служащих попечительного комитета и подведомственных ему мест, представленных за выслугу лет к награждению следующими чинами и особо с годовыми послужными списками 1833-09.03.1843”, в котором приведен послужной список коллежского советника Андрея Михайловича, сына Фадеева, члена попечительного комитета иностранных поселенцев Южного края России. Сведения в списке ограничиваются 1834 годом.

Весной 1835 года Фадеевы встретились со своей старшей дочерью Еленой Ган. У нее только что умер двухлетний сын Александр, к тому же она вот-вот должна была рожать. В трагическом состоянии духа одинокая Елена Андреевна приехала к отцу и матери со своей единственной дочерью Еленой (будущей Е.П. Блаватской), которой тогда шел четвертый год.

Как свидетельствует метрическая запись в книге Преображенского собора, 17 апреля старого стиля 1835 года Елена Андреевна Ган родила в Одессе дочь Веру – будущую известную русскую писательницу Веру Петровну Желиховскую. Во время обряда крещения восприемниками (крестными) Веры были Андрей Михайлович Фадеев и дочь его Екатерина. Окрепнув, Е.А. Ган уехала, теперь уже вместе с двумя дочерьми, к мужу...

Прошло 6 лет.

“Я собирался съездить со всем семейством моим на лето в Одессу, – писал A.M. Фадеев. – Я чувствовал потребность отдохнуть от многолетних тяжких трудов, и повидаться с моею старшею дочерью Еленою (г-жею Ган), которая тоже намеревалась провести лето в Одессе...

Она решилась весною этого 1842 года поехать в Одессу посоветоваться с врачами и полечиться морскими купаниями. Мы тоже имели давнее намерение побывать в Одессе, где у нас оставалась деревенька, покинутая почти на произвол судьбы, и условились с дочерью съехаться всем в Одессе, чтобы пожить несколько времени опять вместе” (6, ч. 1, с. 167).

Страшная реальность перечеркнула все.

Андрей Михайлович записал в своих воспоминаниях: “21-го мая 1842 года, я с семейством моим отправился в Одессу, через Воронеж, Курск и т. д. В Екатеринославе мы прогостили несколько дней у старушки моей матери, которую я видел уже в последний раз. Я предполагал пробыть у нее далее, но должен был поспешить с выездом, узнав об усилившейся болезни бедной моей старшой дочери Елены, которая по полученному нами известию, находилась в опасности и с нетерпением ожидала нас в Одессе. Ей не столько угрожала болезнь, сколько пагубная, общепринятая тогда метода лечения кровопусканиями; такой слабой, истощенной продолжительным недугом женщине, как она, в течение двух недель пустили восемь раз кровь и поставили более ста пиявок, что, конечно, привело ее в полное изнурение. Лечил ее врач, считавшийся лучшим в городе. Мы прибыли в Одессу 7-го июня и нашли дочь нашу, хотя тяжело больной, но не в таком дурном положении, как ожидали; ей казалось лучше, она была на ногах и чувствовала облегчение сравнительно с прежним, что продолжалось недолго. Вскоре приехал к нам сын мой Ростислав, произведенный из юнкеров в офицеры конной артиллерии. Не предвидя перемены к худшему в состоянии дочери, я с женой поехал на несколько дней в нашу деревню. По возвращении, мы застали дочь снова опасно больной и в крайней слабости. Двадцать четвертого числа июня она скончалась на 28-м году от рождения, оставив двух малолетних дочерей и одного сына, двухлетнего ребенка, на нашем попечении. Муж ее находился на службе в Польше. Много нам причинило горя это несчастное событие. Дочь наша Елена была женщина, каких не много, во всех отношениях. Предчувствуя свою безвременную кончину, она оставила нам предсмертное письмо, прекрасное отражение прекрасной души ее.

Похоронив дочь, нам уж долго оставаться в Одессе было нечего, да и не хотелось. Тем более, что по известиям, получаемым из Саратова, я узнал, что там дрязги и беспорядки... жена моя не могла переносить морской качки... решили: мы с сыном и дочерью Екатериной поехать на пароходе, а Елене Павловне с младшей дочерью и маленькими внуками туда же сухопутным путем и, съехавшись в Таганроге, продолжать дорогу уже всем вместе до Саратова. Мы выехали 16-го июля” (6, ч. I, с. 170-171).

Забрав с собой троих детей покойной дочери, A.M. Фадеев с семейством убыл из Одессы навсегда.

В Пушкинском фонде отдела редких изданий и рукописей Одесской государственной научной библиотеки имени М. Горького вместе с рукописными альбомами Елены Павловны Фадеевой хранятся два альбома A.M. Фадеева. В одном рукой Андрея Михайловича переписана ода “Вольность” А.С. Пушкина и две статьи: “Мнение Мордвинова о бюджете на 1.1821 г.” и “Мнение Шишкова о собственности”. Сделаны эти записи в 1817-1818 годах. Второй альбом заполнен мыслями о России иностранных писателей: о революции, о Екатерине II, о княжне Таракановой. На последней странице альбомов все та же дата: 21/11–1925.

Книга “Воспоминания Андрея Михайловича Фадеева: 1790- 1867” была издана в Одессе в двух частях в 1897 году, через 30 лет после смерти автора. Время располагало к тому: внук – Сергей Юльевич Витте – стал министром финансов России, а его родные, оставшиеся в Одессе, пользовались заслуженным уважением. Очевидно, издавала книгу Надежда Андреевна Фадеева; все примечания в “Воспоминаниях” подписаны либо A.M. Фадеевым, либо инициалами Н.Ф., причем компетенция Н.Ф. в фактах из биографии Андрея Михайловича не вызывает сомнений. Эти знания могли быть возможны благодаря дневникам автора, сохранившимся в его семье.

Надежде Андреевне Фадеевой довелось пережить всех своих сестер, брата и племянников. Теперь мы можем только догадываться о том, какие бури пронеслись над благородным семейством Фадеевых, практически каждая ветвь которого – как видно из схемы – оборвалась, не оставив никакой связи с нами, кроме газетных и журнальных статей, или недоступных по нынешним временам архивов, или полузабытых книг.

Похоронили Андрея Михайловича Фадеева в Тифлисе, в ограде Спасо-Вознесенской церкви, там же, где и его любимую жену. Но после революции 1917 года церковь снесли, и судьба могил нам остается пока неизвестной.

На прямоугольном кресте на могиле Елены Павловны золотыми буквами было выведено: “Паче всего стяжала любовь, яко любовь есть союз совершенства” (10, с. 211-212).

11 марта 2005 г. в газете “Голос Украины” появилась небольшая заметочка С. Коробки “Музейный центр в усадьбе, где родилась Елена Блаватская”: “Днепропетровск. Уже в этом году начнется реконструкция усадьбы и создание музейного центра семьи Фадеевых-Ган-Блаватской в Днепропетровске. Предложения об этом рассмотрены и приняты на правительственном уровне, а для их воплощения в жизнь из областного бюджета выделили 190 тысяч гривен и еще 320 тысяч. Материальную помощь возрождению национального исторического наследия и созданию в городе музейного центра семьи, давшей миру основательницу теософии Елену Блаватскую, хотят предоставить местные и зарубежные меценаты. Открытие центра планируется в 2008 году. В соответствии с проектом предусмотрены реставрация дома, расчистка окружающей территории, восстановление сада. В музее планируется создать постоянно действующие экспозиции, посвященные жизни и деятельности членов знаменитой семьи, а также научную лабораторию и библиотеку”.

В 2006 году Музейный центр Е.П. Блаватской и ее семьи уже создан – как отдел при Днепропетровском историческом музее. Дом, в котором жили Фадеевы, с помощью добрых помощников-энтузиастов реставрируется. Располагается он по адресу: ул. Ленинградская, 11.

(11(23).01.1814, г.Ржищев, Киевская обл. – 24.06(06.07). 1842. Одесса); (1799 – 15(27). 07. 1875. Ставрополь)

Мать и отец Елены Петровны Блаватской...

Ган Елена Андреевна

В 30-е годы XIX века Елена Андреевна Ган была довольно известной в России писательницей, талант которой отметил В. Белинский. Очень много статей, посвященных ее творчеству, появилось после смерти Елены Андреевны. Исчерпывающая – итоговая – работа Н.Н. Фатова (11) упоминает все такие источники, Одесса занимает в них довольно скромное место, как нечастое, недолгое пристанище писательницы и как последний ее приют. Конечно, Одесса оказала влияние на творчество Зенеиды Р-вой (псевдоним Е. Ган). Две ее повести “Номерованная ложа” и “Напрасный дар”, приведенные в четырехтомном собрании ее сочинений, написаны в Одессе.

Елена Андреевна умерла в 28 лет. Причем ее личная жизнь, семейные неурядицы стали общеизвестными благодаря хотя бы такому и по сей день уважаемому изданию, как “Энциклопедический словарь” Ф.А. Брокгауза и И.А. Эфрона. “Разлад в семейной жизни и нервозность были причиной ее ранней смерти”, – рассказывает статья словаря о Елене Андреевне.

Биография Е.А. Ган исследовалась и описывалась неоднократно. Всегда подчеркивалась эмоциональность ее натуры, так ярко проявившаяся в ее рассказах-раздумьях о женской судьбе. Практически все исследователи указывают на автобиографичность прозы Е.А. Ган.

Конечно, писательнице нелегко было жить кочевой жизнью жены артиллерийского офицера, который был к тому же на 15 лет старше жены, однако в то время такая разница в возрасте считалась нормальной.

“Мой отец, – писала В.П. Желиховская, – человек блестящего ума и образования, всю свою жизнь был скептиком, “вольтерьянцем” (12, с. 105).

“Петр Алексеевич Ган вел свою родословную от германских рыцарей. Получил воспитание в Пажеском корпусе, говорил на иностранных языках и был довольно начитанный; от природы умный, веселый... Прожив несколько лет с батареей в захолустье, среди товарищей-офицеров, коней, пушек, захолустных помещиков, он давно утратил потребность в поэзии, искусстве, литературе, в тех интересах, которыми жила его жена...” – пишет Е.С. Некрасова в биографии Е. Ган (13, № 8, с. 345).

Вот что говорит о своей сестре Н.А. Фадеева: “В “Романе одной забытой романистки” (оскорбительная статья А.В. Старчевского в “Историческом вестнике” – О.Б.) Елена Андреевна выставлена какой-то бестактной, неловкой, угрюмой, забитой провинциалкой, ничего не видевшей, не испытавшей, кроме нужд и лишений и к тому же некрасивой собой; в действительности Елена Андреевна была очень живого, веселого характера, исполненного юмора, остроумия, находчивости, очень красивая, прекрасно сложенная, страстная, совершенно светская женщина, всегда окруженная поклонниками и обожателями. Своим блестящим умом и образованностью, своей привлекательной, выразительной наружностию, она составляла красу общества и обращала на себя общее внимание. В 30-х годах она провела около трех лет у своих родителей в Одессе. Одесса тогда была в апогее своего общественного развития и оживления; генерал-губернатор граф Воронцов и графиня Елизавета Ксаверьевна Воронцова, как магнитом притягивали к себе со всех концов Европы людей, служивших украшением лучших обществ... Елена Андреевна была принята во всех этих домах, бывала на всех балах и празднествах, начиная с еженедельных понедельников Воронцовых, всем нравилась, все у нее заискивали и поклонники все были без числа” (9, с. 461).

В рассказе Е.А. Ган “Номерованная ложа” есть страницы, прямо посвященные Одессе: “Несколько лет тому назад, в Апреле месяце, на Одесском оперном театре давали в первый раз Беллиньову оперу Сомнамбулу. Ложи пестрели прекрасными личиками и легкими весенними нарядами дам; внизу между креслами волновались фраки, мундиры, волосы, взбитые пирамидально и небрежно рассыпанные по плечам, лица гладко выбритые и страшно обросшие; за креслами толпились Итальянцы – художники, лавочники, работяги, все страстные dilettanti в душе; а высоко под самым потолком виднелись головы в ермолках и пейсах потомков народа, рассеянного по лицу земли” (19, с. 361).

Описана здесь и знаменитая Бульварная, Гигантская, ныне Потемкинская, лестница, строительство которой тогда заканчивалось: “Они в молчании миновали бульвар и спустились по крутой лестнице на берег моря. Там все было пустынно и тихо; море раскинулось беспредельной темной равниной, как подножие также темного небесного свода, на котором светлели и искрились мириады звезд. Вдали чернели, как ночные привидения, колеблющиеся на волнах суда, в стороне от них на брант-вахте горел еще огонек, и отсвет его, играя в струях, мерцал и вился как змей с огненной чешуей. Из города едва доносился туда отгул гремящих по мостовой колес, по временам раздавалось в тиши протяжное “слушай” кордонных часовых, замирало в воздухе и снова не слышно было других звуков, кроме ровных всплесков прибоя, да шипенья пены, сбегающей с прибрежной ограды обратно в морскую пучину” (19, с. 375).

Вахренов В. Городской Театр. Начало 70-х годов XIXв.

В.П. Желиховская вспоминает: “Одним из лучших удовольствий матери моей были выставки картин и опера. Она всегда находила, что музыка не только развлечение, но и “лучшее утешение в этой жизни после религии”... Живя иногда в Одессе, она часто бывала в опере и находила, что тогдашние одесские певцы-итальянцы несравненно выше по голосу, обработке его и вкусу, нежели петербургский персонал” (15, с. 739). Об арии из оперы “Елиза и Клавдио” Е.А. Ган писала родным: “...последняя ария заставила меня еще более жалеть, что я не слыхала ее в Одессе. Как бы чудно разлились тассистро в этих прелестных вариациях!..” (15, с. 740).

И все-таки несправедливо отождествлять писателя с героями его произведений. Нельзя утверждать, что Елена Андреевна не жила (как думает героиня одного из ее рассказов). Прожить 28 лет, написать четыре тома художественных сочинений, самостоятельно воспитывать троих детей, общаться с людьми, восхищавшимися ею, которыми восхищались все. СИ. Сенковский – барон Бромбеус, редактор журнала “Библиотека для чтения” – первый оценил литературный дар Е.А. Ган, опубликовав ее повесть “Идеал”. Она состояла в переписке со “старым дружищем” – декабристом С.И. Кривцовым, познакомилась с Вл. Бенедиктовым; а случайная встреча в Петербурге, в 1836 году, с А.С. Пушкиным восхитила и окрылила ее. Разве справедливо оценивать такую богатую духовными радостями жизнь как не жизнь?

И среди этих дорог и встреч – Одесса, такая же юная, солнечная, как сама Елена. Здесь и Поляковка – деревенька отца. Тихие ночи с Млечным Путем, внезапный ветер из темной степи с запахом земли, полыни, близкого лимана – дыхание жизни вечной и счастливой.

Жить очень хотелось, потому что было необходимо: дети, книги.

Когда в 1835 году, в Романовке, у Елены Андреевны умер двухлетний сын Саша, она вместе с дочерью Еленой приезжает к родителям в Одессу, проживавшим там с весны 1834 года (13, №8, с. 348).

Н.Н. Фатов, вслед за Е.С. Некрасовой, утверждает, что именно здесь у Е.А. Ган родилась ее вторая дочь – Вера. Все остальные источники того времени называют местом ее рождения Екатеринослав (ныне г. Днепропетровск) (11, с. 222; 13, № 8, с. 347-348). Однако никто из них не делает это аргументировано. В метрической книге Одесского Преображенского собора, хранящейся в Государственном архиве Одесской области, за апрель месяц 1835 года я отыскала запись № 92, подтверждающую факт рождения в Одессе 17(29) апреля Веры Ган.

В апреле 1835 года Е.А. Ган жила в Одессе вместе со старшей дочерью Еленой, которая в этот год впервые ступила на одесскую землю. И уж непременно должна была побывать – отдохнуть в деревеньке Поляковке под Одессой.

В мае 1836 года семья Фадеевых уехала из Одессы. Однако Елена Андреевна еще не раз возвращалась сюда. Думается, что именно период 1834-1835 годов имела в виду Н.А. Фадеева, когда описывала жизнь своей сестры в Одессе. Чаще всего писательница вместе с дочерьми кочевала с мужем, как это и произошло в 1835 году (13, №8, с. 349).

23 апреля 1839 года Е.А. Ган пишет в письме к С.И. Кривцову: “Я еду в Одессу, где думаю пробыть до июля, оттуда отправляюсь прямо в Умань, где встречусь с мужем, и мы вместе двинемся в Орловскую губернию. Я еду в Одессу одна с детьми. Мое здоровье так расстроено, что здешние врачи советуют мне обратиться к одесским. – вот что заставляет меня оставить мужа и Каменское” (14, с. 72).

В.П. Желиховская так описывает период пребывания Елены Андреевны в Одессе в 1839 году: “К весне болезнь моей матери настолько осложнилась, что потребовала серьезного внимания; ее послали в Одессу, где только что открылось тогда учреждение минеральных вод. Она поехала туда, с нами и Антонией, охотно, потому что очень любила Одессу и, кроме того, рассчитывала там приискать для нас англичанку, – что составляло ее заветную мечту; но обессиленная болезнью и расстроенная нравственно многими тревогами и печалями, она впервые там скоро соскучилась.

“Пыль, ветер, жар, – вот все, что могу сказать вам об Одессе! – пишет она в Астрахань от 1 июня 1839 года. – Всякое утро бегаю по саду (городскому – О.Б.), одна одинешенька в толпах разряженных дам и перетянутых кавалеров, пью горячую, препротивную воду; а, набегавшись до боли ног, сижу дома и читаю. А голова все болит! И болит!.. Et voila mes unigues plaisirs d'Odessa!.. На бульвар выхожу только ночью, когда все разойдутся. Не могу выразить, какое неприятное ощущение производит на меня толпа! Мне неловко, душно и тяжко! Все, кажется, будто враждебно смотрят на меня... К тому ж и здесь меня преследует мой cauchemar, – мое авторство!.. Не раз уж мне случалось слышать на водах: la voila! C'est elle!.. И затем название одного из моих литературных деток... Неприятно перестать быть самой собою, а сделаться общим достоянием и целью взглядов... На Кавказе случалось то же; но было больше русских и больше благоволения... А здесь смотрят просто как на крокодила во фланеле или на танцующую обезьяну...”

Она нигде не хотела бывать, хандря и болея, но ее разыскивали знакомые, осаждали приглашениями и не ловко, прямо высказывая, что зовут не ее просто в гости, а “писательницу на показ”, еще более ее раздражали...

– “Ecoutez! Ax, как я рада! Я уже слышала, что вы здесь, – поймала ее на улице одна знакомая. – Ecoutez! Без церемонии: завтра к нам обедать!.. У нас будут несколько человек, которые ужасно желают вас увидеть!.. Особенно наш родственник, Подолинский. Он только что вернулся из Петербурга. Там какой-то Сенковский ему так много говорил о вас, что он чрезвычайно желает познакомиться с вами”...

Мать моя отказалась от обеда-выставки и едва не потеряла случая познакомиться с поэтом, которого очень уважала. Любимым собеседником ее того времени был архимандрит Порфирий, лечившийся минеральными водами, также как и она. Он все уверял ее, что она больна, потому что слишком много работает мозгом, злоупотребляет духовными силами и читал целые лекции о влиянии воображения на организм человека.

Несмотря, однако, на свою временную нелюдимость, мать моя получала столько внимания и даже оваций от одесского общества, что ей пришлось пересилить себя и выезжать довольно часто, и самой принимать гостей всегда не званных, но часто очень интересных. Чаще других бывал у нее Княжевич, тогдашний попечитель одесского округа. Он приводил к ней многих представителей науки и литературы, желавших с нею познакомиться.

“Снова был у меня Княжевич, – пишет она в одном из частых писем к сестре. Сидел предолго и просил позволения представить мне Надеждина, бывшего издателя “Телескопа”, я, разумеется, очень рада... Вообще, я здесь столько получаю hommages и всякой лести, что не только за прошлую зиму в Каменском, но и в задаток на будущую, хватит, которую намерена провести также уединенно. Ты любишь стихи Бенедиктова? Потому я буду много говорить о нем, Княжевич привез его ко мне на другой же день после первого своего визита. Он был здесь проездом, я это знала, но совсем не ждала его посещения. Когда попечитель назвал его, у меня руки опустились... Я подумала: не мистификация ли это? ...Вообрази себе создание тощаго севера. Олонецкой губернии, – маленького человечка, с серыми блестящими глазами и русыми волосами. Он заговорил... Не вообразишь ничего карикатурнее!.. Нос выворочен, губы как-то странно завертываются!.. Еще молодой человек... Княжевич большой говорун, сидели они долго и о чем мы не переговорили?.. Но об уме Бенедиктова, по этому первому разу, я не могла судить: он так застенчив, даже не ловок. Говорит тихо, будто с боязнью взвешивает слова”... На другой день мать моя была очень занята по поводу прибытия из Лондона выписанной ею англичанки. У нее разболелась голова... Она перед обедом пошла пройтись и взять ложу в оперу; а когда возвратилась, ей подали визитную карточку Бенедиктова, о чем она очень сожалела, думая, что он заезжал проститься. Однако, нет: на следующий день он снова явился...

“Да! Можно забыть его дурноту! – говорит она далее. – Нельзя не полюбить его за любовь его к России, ко всему русскому... Много, много мы с ним говорили”...

На другое утро (29 июня) Бенедиктов снова был у моей матери, привез ей свои сочинения, простился и прямо от нее отправился на пароход, уходивший на Кавказ. На заглавном листке книги он написал ей стихи, которые мать мою очень порадовали.

Передаю их здесь, так как они, кажется, никогда не были напечатаны:

Письмо, в котором мать моя передает своим это стихотворение, оканчивается так:

“Ах, если бы скорее отсюда!.. Здесь я так разленилась, что ничего не могу ни делать, ни писать. Едва выучиваю свой английский урок в целый день... А мне надобно много работать, много трудиться, чтобы сделаться тем, чем провозглашают меня люди умные, но льстивые!..”

И чтоб достигнуть этого, мать моя, не жалея своего здоровья, трудилась день и ночь. Она находила время, зарабатывая средства, чтоб давать нам гувернанток и учителей, самой постоянно учиться и языкам, и музыке, ради того, чтоб свои знания впоследствии передать нам же.

Чем более оставляли ее физические силы, тем сильнее сказывалось стремление ее нравственного роста. Точно будто предчувствуя близкий конец земного существования, она спешила скорее достигнуть возможного усовершенствования. Да она и действительно предвидела близость своей кончины: беспрерывные намеки на это в письмах к сестре, а позже и прямые указания на уверенность в этом, ясно доказывают, что она сама ранее всех знала, что умирает. Она скрывала это от отца и матери, чтоб не огорчать их преждевременно, но других предупреждала года за три и ранее. Вот что пишет она осенью 1839 года:

“Я больна не одной душою, не говори никому, – но мое здоровье, видимо, разрушается. Мне кажется, я не наживу долго... Что будет с детьми?!..”

В двадцать четыре года эта женщина, перед которой едва открывалась жизнь, полная радужных надежд на успех, на славное будущее, зная, что умирает, ни разу не пожалела лично о себе, о своей гибнувшей молодой жизни!.. По крайней мере, нет на то нигде указания. В самых задушевных ее письмах к близким, если где порой вырывается по этому поводу искренний порыв отчаяния, он весь, безраздельно, принадлежит ее детям” (15, с. 754-759).

В начале июля 1839 года Е.А. Ган с детьми уезжает из Одессы в Умань (11,с. 242).

В июне 1840 года, в Саратове, у Елены Андреевны родился сын Леонид. Его связи с Одессой малоизвестны: ничего, кроме писем к теткам. Умер он в 45-летнем возрасте в Ставрополе, где служил мировым судьей (9, с. 459). Е.П. Блаватская в письме A.M. Дондукову-Корсакову от 25 июня 1882 года, называла брата Леонида честнейшим, справедливым человеком (25, с. 352). С.Ю. Витте, спустя 30 лет, охарактеризовал его как ничтожнейшую личность (4, с. 6).

В июле 1840 года Елена Андреевна заболела тем, что назовут “воспалением легких” – болезнь не оставила ее до 24 июня 1842 года – до конца...

В 1842 году, совсем больная, Е.А. Ган едет в Одессу уже с тремя детьми, гувернантками и доктором В.Н. Бензенгром (11, с. 248).

“Ранней весной 1842 г., – продолжает В.П. Желиховская, – мы все переехали в Одессу, ради здоровья матери моей; но тамошние доктора уж не могли ей помочь... Зная, что умирает, она писала отцу и матери, прося взять нас всех троих к себе, и они свято исполнили ее желание. Но перед кончиной она еще была порадована свиданием с ними; в конце мая они приехали в Одессу, а 24 июня 1842 г. она умерла на руках своей матери” (15, с. 766).

Горькие, по-мужски скупые воспоминания отца Е.А. Ган – A.M. Фадеева о последней его встрече с дочерью приведены в предыдущей главе.

Похоронили Е.А. Ган на городском кладбище, которое позже называли Старым. На могиле установили белую мраморную колонну, обвитую мраморной розой. “Сила души убила жизнь” – гласила надпись на колонне.

Родовое место захоронения членов семейства Фадеевых, начало которому положила Елена Андреевна Ган, утеряно. Старое кладбище стерто с лица земли в 30-е годы XX века. Вместе с прахом Е.А. Ган под слоем асфальта, на котором располагается ныне парк культуры и отдыха и прилегающий к нему зоопарк, навсегда остались лежать тысячи первостроителей Одессы. Лежат там: актриса немого кино Вера Холодная, брат А.С. Пушкина – Лев Пушкин, художник Н.К. Бодаревский, литератор И.П. Липранди, болгарский просветитель Н.Х. Палаузов, украинский композитор В. Пащенко, отец декабристов – В.Я. Поджио, генерал Ф.Ф. Радецкий. Из членов семьи Фадеевых: Е.А. Ган, В.П. Желиховская и сын ее Валериан, РА. Фадеев, Е.А. Витте, Б.Ю. Витте, Н.А. Фадеева.

22 августа 1842 года, спустя 2 месяца после смерти Елены Андреевны, газета “Одесский вестник” опубликовала небольшое “Некрологическое известие” о ней:

“22 июня скончалась в Одессе Елена Андреевна Ган, урожденная Фадеева, 27-и лет от роду. В Северной Пчеле напечатано о ней следующее: “Е.А. Ган известна в нашей литературе многими повестями, напечатанными ею в Библиотеке для Чтения и в Отечественных Записках, под вымышленным именем Зинаиды Р-вой. Оплакивая преждевременную кончину писательницы, от которой можно было ожидать еще многого, нельзя не удивляться жажде знания, которую она выказывала с самого детства. Вышедши замуж 16-ти лет, Е.А. Ган, без посторонней помощи, выучилась немецкому, итальянскому и английскому языкам (французский она знала прежде) и, проводя жизнь в уединении, предалась науке и музыке, много писала, но никакие просьбы и убеждения долго не могли склонить ее к печатанию ее сочинений. Наконец, при небогатом состоянии, желая дать детям своим хорошее воспитание, она решилась воспользоваться талантом своим для возвышенной цели. Все, знавшие покойницу, не могли надивиться ее скромности и тщательности, с какою она скрывала свои обширные сведения. С редким повествовательным талантом и блистательным умом, Е.А. Ган соединяла приятную наружность и крайнюю доброту душевную. Здоровье ее расстроилось тяжкою болезнью, которую она перенесла года за два перед сим, и в груди ее осталась слабость, так что ей были запрещены все сезонные занятия, и врачи особенно не позволяли ей писать. Но исполнить этот совет ей не было возможно: еще за два дня до смерти своей, она говорила, что в продолжении последних дней болезни у нее сложилась повесть, и что она желала бы скорее выздороветь, чтобы написать ее... Причиною смерти ее было воспаление оболочки сердца. Она переносила двухлетние страдания с необыкновенными твердостью и кротостью”.

2 февраля 1844 года в этой же газете под рубрикой “Из письма к Редактору” было напечатано “Воспоминание о Ел. А-е Ган” К. Лагоренко: “Года три тому назад, на одном великолепном бале, данном нашим губернским предводителем дворянства... я имел удовольствие познакомиться с знаменитой писательницей. ...Она без изысканных выражений, без затейливости, но простодушно, наивно и со всею пылкостию известного воображения передавала мнение свое о наших писателях. Вообще точность ее замечаний об них поражала меня справедливостью: она с увлекательным красноречием и неподдельным чувством отзывалась о тех из авторов, которые по мыслям ее заслужили предпочтение пред другими. Ее необычайно проницательный и меткий взгляд на вещи показывал, до какой высокой степени эта изумительная женщина обладала даром постигать человеческое сердце; она как бы волшебным вдохновением узнавала по наружности нрав и способности человека, виденного ею впервые... Видно было, что она много занималась испытанием людей и их внутренней и внешней жизни... Английским языком г-жа Ган занималась особенно и не только деятельно следила за постепенным успехом и развитием его, но изучала его с точностью и читала беспрерывно все новые сочинения, появлявшиеся на этом языке...

Истинно драгоценное воспоминание о личном знакомстве с женщиной писательницей, бывшей редким явлением в области отечественной словесности, побудило меня почтить сими строками ее память.

К. Лагоренко, Екатеринослав, в декабре 1843 года”.

Вот, пожалуй, и все, чем почтила Одесса память “русской Жорж Санд”...

Повести Елены Андреевны Ган производят впечатление чистого источника, из которого хочется пить, удивляют интригующим, стремительно развивающимся сюжетом и доставляют необычную радость чтения.

Через много лет после смерти жены Петр Алексеевич Ган женился повторно. Жена его – баронесса фон Ланге – умерла вскоре после рождения дочери Лизы.

Он безоглядно любил свою первую дочь, носящую такое прекрасное, но роковое для семьи Фадеевых имя – Елена, горькую участь которой предсказывала умирающая мать.

В.П. Желиховская много рассказывала о судьбе этой девочки. Вот, в частности, такой эпизод: “...через несколько месяцев после свадьбы Е.П. Блаватская неожиданно возвратилась к родным, объявляя, что жить с мужем не может, что едет к отцу, который встретит ее в Одессе. Она точно поехала Рионом и Черным морем (в то время не было железной дороги, ни даже прямого сообщения с Одессой), но доехала только до Керчи, откуда пересела на пароход, шедший в Константинополь” (16, № 11, с. 249).

Отец не оставил в одиночестве свою бедную девочку, он постоянно помогал ей материально: и когда сбежала от мужа в 1848 году, и когда навсегда уехала из Одессы в Америку в 1873 году.

Будучи крайним скептиком, он, в 1859 году в Ругодево, целые дни проводил в беседах с “Елениными духами” – писал под их диктовку генеалогию своих предков – “галантных рыцарей” Ган-Ган фон Роттерганов” (12, с. 105).

Проболев всего три дня, П.А. Ган неожиданно умер 15 (27) июля 1875 года в Ставрополе, где жил со своими младшими детьми. Дочь Петра Алексеевича вспоминает, как предчувствовала кончину отца и какие предзнаменования сопутствовали этому событию: “Та же история (движения ручек дверей, стук в оконные рамы и в углу, где образа – О.Б.) повторилась в 1875-м году, в комнате, которую я занимала на даче в Манглисе. Это было в июле месяце. Большого шума не было, но стук явственно слышала я, муж мой, Маша и дети.

... отец умер!” (7, с. 62).

(17(29). 04.1835, г. Одесса – 5(17). 05.1896, Петербург, похоронена в Одессе)

1.

Желиховская Вера Петровна.
С фотографии Д.С. Здобнова

Сестра Елены Петровны Блаватской, преданный друг и защитник, ее биограф, видная русская писательница В.П. Желиховская умерла в Петербурге, но тело ее перевезли в Одессу, в соответствии с завещанием, и похоронили в семейном склепе на Старом кладбище.

После Елены Петровны Блаватской Вера Петровна – ярчайшая звезда в созвездии семейства Фадеевых.

“Еще одной выдающейся даровитой русской женщиной стало меньше”, – писала “Всемирная иллюстрация” в 1896 году (№ 1424), помещая прекрасный портрет В.П. Желиховской (гравировал Б.А. Пуц с фотографии Д.С. Здобнова). “Признавая свою сестру духовно просветленным и потому совершенным существом, – продолжал далее журнал, – она предрекала людям, желающим изучить философию Блаватской, радость нравственного удовлетворения и успокоения в единении с великим духом природы. Она верила, что учение Блаватской гуманизирует человечество и тем исцелит его материальные и нравственные неудачи... Это увлечение некоторыми сторонами учения сестры не помешало, однако, В.П. Желиховской оставаться глубоко верующей православной христианкой, строго следовать обрядам и постановлениям нашей церкви... На алтарь любви к семье В.П. Желиховская, будучи примерной, нежной матерью, почти идеальной в наши дни, клала и свой ум, и свои познания, весь свой талант, и все силы физические и нравственные. Это была замечательная труженица, трудившаяся долгие годы без отдыха, писавшая по целым дням, не разгибая спины, это была добрая, хорошая, чуткая женщина, внушавшая к себе уважение и симпатии. В.П. Желиховская не обладала крупным дарованием, но была наделена от природы несомненным художественным талантом, живой наблюдательностью, довольно богатой фантазией и восприимчивостью. Все ее произведения, даже написанные поспешно – писательнице почти всегда приходилось работать на срок – носят вполне литературный характер; отличаются душевностью и говорят о выдающемся уме и прекрасном образовании писательницы...

Жестокая житейская необходимость вынуждала писательницу дробить свой талант, разменивать его на мелочи, и сознание крайней неотложности этого, сознание своего бессилия перед обстоятельствами страшно мучило и угнетало вдумчивую, привыкшую к самоанализу писательницу...

...Она превосходно владела простонародной речью, и несколько книжек ее, изданных для народного чтения, имели хороший, вполне заслуженный успех... П.Б.”

О преданности В.П. Желиховской сестре и при жизни Е.П.Б., и после ее смерти свидетельствует как их переписка, так и статьи Веры Петровны, ее книги и все статьи о ней, помещенные в дореволюционных энциклопедиях, и некрологи, и воспоминания современников.

После смерти В.П. Желиховской ее отношение к теософии интерпретировалось по-разному: “Мнение некоторых людей, будто Вера Петровна разделяла вполне теософические верования и убеждения своей сестры, Елены Петровны Блаватской, положительно ошибочно. Как женщина, склонная по своей натуре ко всему загадочному, чудесному, она чрезвычайно интересовалась всеми необъяснимыми явлениями природы и умственным движением, делами и журналами теософов. Но, во многом не сходясь с ними, она официально никогда не принадлежала к теософическому обществу, всю свою жизнь соблюдая строго обряды и постановления православной церкви, которой она принадлежала всей душой. Близким ея приходилось часто слышать от нея, что теософия в своем чистом, нравственном учении очень близка к христианству, но к несчастию люди всех религий и всех философских учений всегда сумеют затемнить и запачкать основную идею и сущность святой истины. “Я бы хотела быть теософкой и православной христианкой, отбросив от своей религии и теософии все людское, оставив только суть их, но я тоже человек мелкий, и мне трудно разобраться во всем этом!” – говорила она (20, с. 192).

Вот что написали сами теософы о В.П. Желиховской в июньском номере “Lucifer” за 1896 год: “Хотя она всегда оставалась православным членом греческой церкви, ее склонность к мистицизму делала ее искренним другом некоторых теософических идей” (21, с. 609).

“Она решительно отвергала основные принципы теософов, это нам достоверно известно, но как очень наблюдательная и духовно развитая женщина она действительно интересовалась таинственной, мистической стороной этого учения. Если рассказы и повести для детского возраста дали ей большую известность и имя, то вслед за ними идут по значимости ее фантастические рассказы, написанные до того увлекательно, что самых хладнокровных материалистов заставляют задумываться”, – писал далее автор (21, с. 609).

Он так описывает характер писательницы: “Вера Петровна перенесла безропотно много горестных разочарований и незаменимых утрат, но всегда была бодра и производила впечатление ясное, спокойное и даже веселое. В обществе она была незаменимою, остроумною собеседницей, в семье своей исключительно любящей и заботливой матерью. Она отдала детям своим всю жизнь и весь свой талант” (21, с. 611).

Некоторым оправданием увлечения Веры Петровны мистицизмом может служить тот факт, что абсолютно все члены семейства Фадеевых (после Елены Павловны и Андрея Михайловича), даже самые реакционно настроенные, увлекались таинственными явлениями человеческой психики, участвовали в спиритических сеансах, чему во многом способствовал приезд к ним в Россию зимой с 1858 на 1859 год Е.П. Блаватской. Книга В.П. Желиховской “Необъяснимое или необъясненное” (7) полностью посвящена теме чудес, происходивших в семье Фадеевых.

Как это ни странно, но о том, где родилась В.П. Желиховская, существуют противоречивые данные. Сама Вера Петровна нигде о месте своего рождения не говорит.

Все советские энциклопедии местом ее рождения называют Екатеринослав. Мнение энциклопедий серьезно, его трудно сравнивать с мнением одного-двух частных лиц, в данном случае Е. Некрасовой или Р. Николаева. Однако автор решила проверить именно неофициальное мнение о рождении писательницы в Одессе. Исследовательница истории Одессы писательница Доротея Атлас в 1911 году говорит, как об общеизвестном, факте рождения В.П. Желиховской в Одессе.

Вера Петровна родилась 17 (29) апреля 1835 года. В это время в Одессе уже существовал целый ряд храмов, где ее рождение могло быть зарегистрировано. Ее мать – Е.А. Ган – была дочерью видного сановника, и, скорее всего, они жили в центре города, тогда в метрической книге Преображенского собора за апрель месяц этого года могла сохраниться запись о рождении Веры.

В Государственном архиве Одесской области имеется одна-единственная метрическая книга за 1835 год и только одного из существовавших тогда в городе храмов – именно Одесского Преображенского собора. В ней на 43 листе автором была найдена запись № 92 за апрель месяц:

“Семнадцатого числа, у Штабе Капитана 21-й Конно-Артиллерийской батареи Петра Алексеева сына Гана и законной жены его Елены Андреевой дочери урожденной Фадеевой родилась дочь Вера. Молитвовал имя нарек и крещение совершил Одесского Преображенского собора Протоиерей Нестор Селинов сын Святенков. При Крещении был Диакон Иаков Гордиевский.

Восприемники: Коллежский Советник, служащий членом попечительного комитета колонистов южного края Андрей Михайлович сын Фадеев и его же Фадеева дочь девица Екатерина”.

Метрическая запись о рождении В.П. Желиховской (Государственный архив Одесской области)

Правы оказались не энциклопедии, а частные лица: Вера Петровна Желиховская родилась в Одессе (21а).

В биографическом словаре “Русские писатели: 1800-1917”, выпущенном издательством “Большая Российская энциклопедия”, помещена объемная статья о В.П. Желиховской, где в двух идущих подряд предложениях допущено две ошибки: “Раннее детство Ж. прошло в Одессе, – пишет автор статьи. – После смерти матери (1842) жила в Саратове у дяди, общественного деятеля и публициста A.M. Фадеева” (26, с. 262).

Раннее детство Веры Петровны прошло в странствиях с отцом-военным, а после 1842 года – в Саратове, и лишь изредка – в Одессе с больной матерью (до июня 1842 г.). A.M. Фадеев, взявший Веру, Лену и их брата Леню на воспитание в Саратов, был их дедушкой, а не дядей.

В.П. Желиховская дважды выходила замуж. С первым мужем – помещиком Псковской губернии Яхонтовым Николаем Николаевичем, братом известного поэта, она прожила всего несколько лет. Он скончался 15 (27) февраля 1858 года, смертельно простудившись на рубке леса, по дороге домой. Их младшему сыну Ростиславу в это время исполнилось лишь 5 дней (7, с. 39), старшему было не более 4 лет.

Через четыре года в Тифлисе Вера, вопреки воле родителей, вышла замуж за директора классической гимназии В.И. Желиховского. Этот человек очень серьезно потрудился на ниве просвещения Кавказа, учреждая школы и гимназии, когда стал помощником попечителя Кавказского учебного округа. Великая княгиня Ольга Федоровна в своем письме к нему выражала благодарность за благородную его деятельность (20, с. 191).

От второго брака у В.П. Желиховской родились три дочери – Вера, Надежда и Елена (имена, столь свойственные Фадеевым) и сын Валериан.

Вера Петровна была известной писательницей. Ее детские книги читала молодежь всей России. Очень популярны были ее воспоминания, написанные для собственных детей: “Как я была маленькой” и “Мое отрочество”. Эти две книги переведены во Франции и великолепно изданы там (21, с. 608). На сегодняшний день ни одна даже из русскоязычных книг не обнаружена в крупных библиотеках Одессы. Это весьма парадоксально, учитывая многократное переиздание указанных книг на русском языке и наличие их описаний в печатном каталоге ОГНБ им. М. Горького, а также в каталоге университетской научной библиотеки.

Рассказы для своих детей Вера Петровна писала давно, но не издавала. Однако с 1878 года ее призвание определилось окончательно. Нет необходимости приводить здесь ни перечень изданий, где она печаталась, ни библиографию ее трудов, – списки эти хорошо известны (20; 21).

Многие дореволюционные библиографические издания русской словесности и энциклопедии содержат статьи о Вере Петровне Желиховской.

* * *

Жизнь В.П. Желиховской в основном прошла на Кавказе и в Петербурге. Одесский период писательницы не так уж велик: детские годы с матерью Е.А. Ган (такие же, как и у Е.П. Блаватской), заезд в Одессу с Е.П. Блаватской в августе 1860 года и переезд в Одессу на постоянное жительство после смерти мужа В.И. Желиховского где-то весной 1881 года. Здесь Вера Петровна прожила только около четырех лет. В 1885 году она переехала в Петербург, где умерла в мае 1896 года.

В 1860 году В.П. Желиховская дважды проезжает через Одессу: по дороге с Кавказа и обратно, причем один раз – вместе с Е.П. Блаватской.

Никаких подробностей об этих посещениях Одессы Верой Петровной мы нигде не находим, кроме нескольких строчек в воспоминаниях A.M. Фадеева и самой В.П. Желиховской: “Дочь (Е.А. Витте – О.Б.) поехала с маленьким сыном Борисом и племянницей Верой (В.П. Желиховской – О.Б.) – снова гостившей у нас – в Поти, откуда на пароходе в Константинополь, Одессу и Киев. Она бедная не предчувствовала, что уже более на этом свете не увидит мать свою” (6, ч. II, с. 18). “Летом 1860 года мы поехали из Псковской губернии на Кавказ, чтобы навестить наших бабушку и дедушку Фадеевых и нашу тетушку, г-жу Витте – сестру нашей матери, которые не видели Елену более одиннадцати лет”, – из воспоминаний В.П. Желиховской, опубликованных в журнале “Lucifer” в ноябре 1894 года. “Я была в Киеве в 1860-м году, когда в Тифлисе скончалась бабушка моя, Е.П. Фадеева (это произошло 12 (24) августа 1860 года – О.Б.). Через несколько дней на возвратном пути в Тифлис, мы прибыли в Одессу. Там нас встретил дядя, Ю.Ф. Витте, нарочно приехавший на встречу с известием о бабушкиной кончине” (7, с. 56-57).

Длительное время Желиховские живут на Кавказе, а в 1880 году, после смерти главы семейства В.И. Желиховского, было принято решение переехать в Одессу, чтобы быть всем вместе.

“Мне много раз случалось видеть сны пророческие и сны правдивые. Последними я называю те, которые буквально сбывались в жизни. Так, например, лет шесть тому назад (строки написаны в 1884 г. – О.Б.), живя в Тифлисе и никак не предполагая, что года через три четыре уеду в Одессу, я видела во сне комнату, до мельчайших подробностей именно ту, в которой мне пришлось первое время жить в Одессе”, – писала Вера Петровна в “Необъяснимом или необъясненном” (7, с. 5).

Эта книга была написана в Одессе. В конце ее стоит дата: “Одесса, 25 октября 1884”. Она – о чудесах, о том необычном, что происходило в семье Фадеевых и особенно во время приезда Е.П.Б. зимой 1858/59 годов в Россию. Но самое интересное – это рассказ Веры о себе, о своем сверхчувственном восприятии, о причинах, вызвавших его, – о том, что тогда называли медиумизмом. Во время чтения книги не покидает удивление смелостью женщины, не побоявшейся рассказать о себе и своих близких столь необычные вещи.

В книге много хронологического материала, но об Одессе – всего несколько строк – те, что были приведены выше и следующие: “В 1879, 1880 и начале 1881 годов мы занимались медиумическими опытами в Тифлисе, а по переезде в Одессу и здесь, до конца почти прошлого года” (7, с. 83).

Значит, переехали в Одессу где-то весной 1881-го, а окончательно покинули ее где-то осенью 1885-го года. Четыре одесских года.

Как протекала в это время жизнь семьи Желиховских? Взрослые сыновья Яхонтовы находились в других городах. Дочерям Вере, Надежде и Елене было соответственно 17, 15 и 14 лет, и они учились. Две последних – в Мариинской женской гимназии. А мать – глава семьи, кормилица – писала, писала, писала. То, что семья нуждалась, подтверждает следующий факт.

17 июля 1881 года В.П. Желиховская подает прошение в Попечительный совет Одесской Мариинскои женской гимназии. В нем она, как вдова человека, 25 лет прослужившего Инспектором Кавказского учебного округа, просила “об увольнении дочерей моих Надежды и Елены от платы, взимаемой за право учения”. Ее просьба была удовлетворена. Заявление это, написанное рукой Веры Петровны, хранится в Государственном архиве Одесской области.

31 января 1883 года на празднование дня рождения сестры Екатерины приезжает “дядя Ростя”, как называет его Е.П. Блаватская – Ростислав Андреевич Фадеев, генерал, выдающийся военный историк и публицист. Две недели радостных встреч. Но Ростислав Андреевич уже очень болен, слаб. Он еще раз приезжает сюда в октябре, на месяц, – ему одиноко в Петербурге без родных, без тепла, там он живет в гостинице.

В этом же году в Одессе отдельным изданием выходит пьеса В.П. Желиховской “Кто преступница?”

С 18-го по 28-е августа 1883 года в Одессе проходил съезд русских естествоиспытателей и врачей. Причем 27 августа, на третьем общем собрании съезда, петербургский академик Александр Михайлович Бутлеров прочитал доклад “Об изучении медиумических явлений” (22).

Городские газеты заполнены информацией о съезде, объемные статьи помещает “Одесский вестник”.

3(15) сентября в этой газете появляется заметочка о том, что в Лондоне “полька Блавацкая” создает журнал The Theosophist, и вскоре – благородный ответ на нее Ф.Т.с. – одного из членов теософского общества, о чем подробно можно прочитать во 2-й части этой книги. В это же время, как сообщает Сильвия Крэнстон, Надежда Андреевна Фадеева участвует в создании в Одессе первого в России филиала теософского общества и становится его председателем (8, с. 288). Очевидно, ко времени публикации заметки общество уже было создано, иначе Ф.Т.с. – аббревиатура английских слов “член теософского общества” – не могла бы появиться в одесской газете.

А 29 декабря 1883 года (9 января 1884 г.) после мучительной многолетней болезни здесь, в Одессе, умирает дядя Ростя...

О том, как в те годы в России было распространено занятие спиритизмом, могут поведать обложки книг, изданных тогда. Так, на обложке книги В.П. Желиховской “Необъяснимое или необъясненное” перечислены издания, имеющиеся в продаже в редакции журнала “Ребус” в 1885 году (в этом журнале печаталась В.П. Желиховская и ее дочери, Е.П. Блаватская, А. Бутлеров и другие). Среди обширного перечня книг находим следующие: “Разоблачения. История медиумической комиссии физического общества при Санкт-Петербургском университете с приложением всех протоколов и прочих документов” А. Аксакова; “Спиритуализм и наука” – его же; “Новейший спиритуализм, его феномены и учение” В. Маркова; “Спорная область между двумя мирами” – наблюдения и изыскания в области медиумических явлений Роберта Дель Оуэна; “Кое-что о медиумизме” – брошюра профессора А. Бутлерова и его же “Спиритический метод в области психофизиологии”; брошюра “Памяти Тургенева”.

Была и такая страница в истории человечества – повальное увлечение общением с “духами усопших” – середина-конец XIX века. Можно ли называть этот прецедент коллективным сумасшествием всех жителей Земли, если умнейшие люди – ученые, писатели, философы не боялись говорить открыто о необходимости изучать необычное явление?

На сегодняшний день спиритические явления перечеркнуты полностью и, наверное, справедливо: многие люди не смогли пережить контакта с неизвестной силой... Спиритизм осужден (в том числе самой Е.П. Блаватской). Но нет-нет да и услышишь о нем. Как все преждевременное и неизученное, он остался за бортом Земли. Некоторые современные ученые, медики ссылаются на мнение Е.П. Блаватской и Агни-Йоги, осудивших занятия спиритизмом, забывая, впрочем, что Е.П.Б. когда-то сама организовывала такие общества. И осудила их разобравшись. Но ее вел Учитель. Однако люди всегда остаются любопытными, жаждущими открытий детьми. И пока они не вырастут из колыбели, они ничего не смогут изменить.

2.

В 1884 году Е.П. Блаватская навсегда покинула Индию и переселилась в Европу. В этом же году, после многолетней разлуки, она наконец-то встретилась с родными...

Сестру Веру она видела последний раз еще на Кавказе – более 20 лет тому назад, теток – в 1872 году в Одессе, во время последнего приезда в Россию.

Весной 1884 года В.П. Желиховская и Н.А. Фадеева собираются ехать в Париж к Е.П.Б. Числа 29 апреля Вера Петровна пишет редактору газеты “Одесский вестник” П.А. Зеленому следующее письмо (хранится в Государственном архиве Одесской области):

“Милостивый государь Павел Александрович. Не угодно ли Вам будет, чтобы я доставила в редакцию Од. Вестника два-три письма из Парижа и Лондона, куда я еду через три дня, о тех явлениях спиритизма, гипнотизма и т. под., которые мне придется видеть. Думаю, что рассказ очевидца не был бы и здесь не безынтересен, – а интересного по этому предмету, вероятно, прийдется мне видеть не мало, так как я еду гостить к сестре своей Е.П. Блаватской, а она, как Вам известно, именно вращается в этом кругу. Условия мои обременительны не будут, – те же 3 к. со строчки, которые Вы и прежде мне давали. Новорос. Телегр., где я теперь работаю, такими фактами не интересуется, тогда как у Вас они в ходу. Прошу известить в случае согласия. В. Желиховская. Адр. Коблевск. ул. Д. Гроссул Толстого”.

Письмо В.П. Желиховской о поездке к Е.П.Б. 1884 г.

30 апреля редактор ответил согласием и просил сообщить адрес Е.П. Блаватской в Париже и Лондоне в связи с тем, что “некоторые лица спрашивают об нем” (это письмо также хранится в ГАОО).

Время пребывания в Париже у Е.П.Б. В.П. Желиховская неоднократно указывает в своих корреспонденциях, опубликованных газетой “Одесский вестник”.

О дате приезда она пишет: “...в середине мая приехали в Париж для свидания с Е.П. Блаватской” (№ 166 от 26 июня (7 августа)). В статье от 18 (30) августа написано следующее: “Вот простое изложение фактов, происходивших на глазах моих с 8 мая по 16 июня 1884 г.”. А в статье от 26 июля (7 августа) говорит: “Только что вернулись из Парижа, где мы провели шесть недель в ближайшем сообществе с представителями теозофического движения”.

Итак, после многолетней разлуки Н.А. Фадеева и В.П. Желиховская общались с Е.П. Блаватской в Париже с 8 (20) мая по 16 (28) июня 1884 года – почти шесть недель.

Вс. Соловьев, неоднократно обращавшийся в своей пресловутой книге “Современная жрица Изиды...” (23) к теме своих взаимоотношений с г-жой Y. (В.П. Желиховской), так описывает этот момент словами Y.: “Теперь вот, мы не виделись много лет, она пишет, просит меня приехать повидаться, у меня нет средств для такой поездки, но она высылает мне нужные для этого деньги – и вот я приехала” (23, с. 57).

Первая корреспонденция В.П. Желиховской “Е.П. Блаватская и теософисты (Заграничные письма)” была написана в Париже, 25-го мая (6-го июня). В начале статьи указан адрес проживания автора (и Е.П.Б.) Notre Dame des champs, 46. “Одесский вестник” опубликовал ее 5 (17) июня (полный текст статьи приведен во 2-й части книги). В статье, в частности, описывается факт появления второго портрета в однопортретном медальоне. Этот портрет – самой Е.П.Б. – впоследствии был найден на дне шляпы господина Вс. Соловьева, который и увез его с собою. (Во время феномена Вс. Соловьев наблюдал голубовато-огненный шар овальной формы.) Потом, после смерти Е.П.Б., феномен будет весьма своеобразно истолкован Вс. Соловьевым в его книге: “Современная жрица Изиды. Мое знакомство с Е.П. Блаватской и теософическим обществом”.

С данной статьей связан эпизод, рассказанный В.П. Желиховской в корреспонденции от 18 (30) августа. Уже 11 (23) июня Е.П.Б. сообщила о появлении в “Одесском вестнике” статьи “Е.П. Блаватская и теософисты”. Последовали удивленные вопросы окружающих. “Никто не присылал ничего, – отвечала она, – но рассказ был напечатан в фельетоне от 5 июня, и я его знаю”. И она продолжала говорить о нем с подробностями, действительно, подтверждавшими факт” (окончание статьи В.Ж. “В области оккультизма и магнетизма”, “Одесский вестник”, 1884, 18 (30) августа).

Очевидно, только статья “Е.П. Блаватская и теософисты” была послана Верой Петровной из Парижа. Остальные (четыре части под общим заглавием “В области оккультизма и магнетизма”) были написаны уже по прибытии в Одессу и появились на страницах “Одесского вестника” 26 июня (7 августа), 2 (14), 14 (26) и 18 (30) августа. Причем самая первая из них начиналась словами: “Только что вернулись из Парижа”.

Материальное положение семьи было затруднительно. 27 сентября 1884 года В.П. Желиховская в письме редактору “Одесского вестника” П.А. Зеленому просит прислать 66 рублей, причитающихся ей за 4 фельетона об оккультизме и магнетизме. И как бы смягчая неудобный разговор, пишет: “Вчера я видела удивительнейший сеанс магнетизма; советую обратить внимание на г. Зиффельда (служит в Телеграфном управлении) и его субъект. Тут и гипнотизм, и ясновидение, и Бог знает что!.. Если бы Вы пожелали, я бы могла, еще приглядевшись, написать об этом. Готова к услугам” (письмо находится в ГАОО). Статья так и не была написана...

Нет, не потому (как считает Вс. Соловьев) Вера Петровна пишет статьи, что ее заставляет Е.П. Блаватская, а потому что не хватает средств на жизнь. Если бы вас принуждали, вы бы написали в лучшем случае, коротко, а не на 66 рублей – огромная по тем временам сумма. И еще. Кроме статей по оккультизму, В.П. Желиховская пишет для другой одесской газеты – “Новороссийский телеграф” – серию статей “Письма из заграницы”. Под таким названием они появились в номерах от 1 (13), 6 (18), 10 (22) июня и 21 июня (3 июля); и под заголовком “Письма из Парижа” с 21 июня (3 июля). Содержат они обычное описание жизни столицы Франции и ни слова о Е.П. Блаватской.

Всеволод Сергеевич Соловьев сыграл трагическую роль в судьбе двух сестер. Желая развлечься, из любопытства или от скуки, или выполняя чье-то особое поручение (кто знает?), он вошел в судьбу Е.П.Б. как раз тогда, когда сестры встретились после многолетней разлуки.

Bс. Соловьев, сначала увлекшись Е.П.Б., а потом разочаровавшись в ней, продолжал, однако, дружить с Верой Петровной (в то время, кстати, сестры поссорились из-за него, развалившего Парижское теософское общество): “Когда осенью 1885 года г. Соловьев приехал в Петербург, он, в качестве глубоко преданного друга (каким высказывался в продолжение почти двухлетней усиленной переписки со мной и двумя старшими дочерьми моими), стал бывать у нас ежедневно”, – писала В.П. Желиховская (24, с. 118-119).

“Из-за сплетен Соловьева, ее (В.П. Желиховской – О.Б.) дочери, мои племянницы, крайне обозлены на меня за некоторые замечания, сделанные мною относительно их развязанности, а моя сестра – послушное оружие и жертва своих дочерей”, – писала Е.П. Блаватская А.П. Синнету (12а, с. 299).

“Она очень тщеславна и самодовольна и полная противоположность мне... она очень горда...” – характеризовала в то время Елена Петровна свою сестру (12а, с. 310) и продолжала: “Моя сестра сильно увлечена Соловьевым, который настроил ее против меня и Общества, и теперь она пишет мне письма... – исполненные фанатизма и столь же холодные и высокомерные, как лед на Монблане” (12а, с. 360).

Впоследствии, в своем пасквиле на сестер и их тетку – Н.А. Фадееву (23), Вс. Соловьев ухитрился так очернить замечательных женщин, что другого чувства, кроме отвращения – но именно к нему, к автору, у читателя его книги не остается. Естественно, что сестры нашли возможность помириться, ведь они любили друг друга и дружили с детства. Неужели Вс. Соловьев ожидал чего-то другого? Он высмеивал их как женщин, как писательниц, как личности.

Его книга вышла сразу же после смерти Е.П. Блаватской сначала в журнальном варианте (“Русский вестник”, 1892 г.). Вера Петровна тут же включилась в борьбу за честь своих близких. Она ответила книгой “Е.П. Блаватская и современный жрец истины” (24). Оба автора использовали письма Е.П.Б. и письма друг к другу, личные дневники. Вера Петровна и ее дочь Вера вели свои записи ежедневно (24, с. 2). Вс. Соловьев постоянно пытался уличить сестер во лжи, в сговоре и даже в антихристианстве. Еще при жизни Е.П.Б. писала A.M. Дондукову-Корсакову о своей сестре Желиховской, что ее “честность хорошо известна Великому Князю Михаилу и Великой Княгине Ольге Федоровне, на глазах которой она 22 года прожила в Тифлисе” (25, с. 419).

Сильвия Крэнстон цитирует воспоминания американского художника Эдмунда Рассела: “Я хорошо помню ее сестру, г-жу Желиховскую, которая, бывало, подолгу гостила у нее. Очень важная дама, седовласая женщина (В.П. Желиховской тогда исполнилось 50 лет – О.Б.) с аристократическими манерами, державшаяся с подобающим достоинством, была известна в русском высшем свете” (8, с. 501).

“Б.М. Цырков сообщает, – пишет Сильвия Крэнстон, – что после смерти Е.П.Б. и появления Современной жрицы в 1892-93 годах Вера “испытывала душевные страдания, подорвавшие ее здоровье и ускорившие ее кончину... Правда, во всем была и своя положительная сторона: Вера сообщает, что в России книга Соловьева вызвала также и волну интереса к теософской деятельности Е.П.Б., что она получала много писем, в которых ее корреспонденты спрашивали, где можно приобрести сочинения сестры” (7, с. 373).

Наверное, время рассудило их всех.

Что знаем мы о писателе Вс. Соловьеве? Какие его книги читали? Книги же Е.П. Блаватской пережили время, они вызывают восхищение масштабом личности писательницы.

Современники с удивлением восприняли книгу Вс. Соловьева. Так, “Северный вестник” (1893, № 9, с. 57-64) поместил анонимную рецензию на “Современную жрицу Изиды”, где, в частности, говорилось: “Она написана вульгарно, грубо, цинично, без того душевного благородства, которое необходимо при изобличении чужого обмана. Г. Соловьев не заслуживает в настоящем деле названия достоверного свидетеля, т. к. большинство фактов, переданных им теперь гласности, он приобрел более или менее странными, подозрительными средствами, путем притворства, вкрадчивостью коварной, фальшивой дружбы...” (там же, с. 61).

В это время Вера Петровна живет в Петербурге, сотрудничает с крупнейшими российскими периодическими изданиями, пишет и издает книги...

Но вернемся в Одессу, в 1884 год.

В этом году в творческой жизни В.П. Желиховской произошло знаменательное событие: ее пьеса “Назвался груздем – полезай в кузов” была удостоена премии имени Ивана Георгиевича Вучины. 20 августа состоялось заседание Совета Императорского Новороссийского университета, на котором, в частности, рассматривались работы, присланные на конкурс. Доклад о драматических произведениях сделал экстраординарный профессор Новороссийского университета Георгий Перетяткович. Вот некоторые выдержки из его выступления:

“В текущем году в историко-филологический факультет Новороссийского университета на премию И. Вучина поступило 24 пьесы... Среди немногих пьес с бытовым оттенком... комедия в 4 д. под заглавием “Назвался груздем...” по своим достоинствам является самою выдающеюся... Язык комедии, хотя в общем и хорош, но местами слишком пестрит обилием пословиц и поговорок в устах действующих лиц... Довольно талантливо очерчены автором комедии и некоторые из второстепенных личностей... Из вышеизложенного можно видеть, что комедия в 4 д. “Назвался груздем...”, несмотря на серьезные недостатки, в общем нами указанные, обладает также и некоторыми достоинствами, вследствие чего эту пьесу можно удостоить половиной премии в 250 р. (Автором пьесы оказалась г-жа Желиховская)” (28, с. 4,12-14).

Отзыв Г. Перетятковича был опубликован в 1885 году по распоряжению Правления университета. Газета “Одесский вестник” в статье от 1 (13) сентября 1884 года “Годичный акт в Новороссийском университете” также проинформировала читателей о результате конкурса.

А в 1885 году в Одессе появляется роман В.П. Желиховской “Было, прошло и быльем поросло” (27, с. 114). Живя в Одессе, Вера Петровна встречает здесь врача Н.П. Раевского, очевидно, знакомого ей по Кавказу, и записывает его рассказ о дуэли М.Ю. Лермонтова. Рассказ был опубликован в журнале “Нива” №7, 8 за 1885 год.

Последний – петербургский – период жизни Веры Петровны начинается осенью 1885 года. В ноябрьском номере “Исторического вестника” за 1886 год она пишет, что переселилась в Петербург год тому назад (9, с. 462).

Уезжая из Одессы, она подарила Одесской городской публичной библиотеке большую подборку своих книг. Среди них: “Необъяснимое или необъясненное”, “Кавказ и Закавказье”, “Пережитая жизнь”, “У вечных огней”. На всех этих книгах есть дарственная надпись: “В Одесскую Публичную библиотеку. В. Желиховская”.

Причина переезда в Петербург иногда указывается в некрологах: кончина мужа и изменившееся материальное положение, которое и вызвали оживление ее литературной деятельности – необходимость зарабатывать на жизнь.

Вера Петровна вспоминает, как легко Е.П.Б. могла сотворить драгоценности: “Мне случалось ей сердито указывать, что если она так легко творит золото и драгоценности, то пусть обогатит меня. В ответ на такие речи она только смеялась, говоря, что этого она не может, потому что это было бы колдовство, черная магия, которая всем бы принесла вред.

– Наша карма с тобою быть бедными, и мы должны ее нести. Если б я попробовала себя или тебя таким путем обогатить, то погубила бы нас обеих, не в здешней, минутной жизни, а на долгие, может, на вечные, века, объясняла она мне” (16, № 12, с. 569).

Весной 1888 года Вера Петровна пережила большое горе – смерть младшего, любимого сына Валериана. В раннем детстве отняв у Веры мать, теперь Одесса отняла у нее и сына. Была ли Вера Петровна на похоронах – неизвестно.

“Весной следующего года в моей семье случилось великое горе, – писала она об этом. – Когда все было кончено, сестра (Е.П. Блаватская – О.Б.), все время относившаяся ко мне с горячим участием, начала неотступно призывать меня с старшей дочерью к себе, и когда я ответила, она радостно откликнулась: “Ради Бога, не передумай! Надежда на твой приезд оживила меня. Это первая радость, первый свет во тьме горя и страданий, моего одиночного, несказуемого за тебя страдания!.. Приезжай, родная...” (16, №12, с. 598).

“Она никогда не падала духом, – писал о Вере Петровне Р. Николаев, – это была ее отличительная черта, как и сочувствие чужим бедам и горестям. Несмотря на очень ограниченные средства, много людей помнят Веру Петровну за ее помощь материальную, не говоря уже о поддержке нравственной” (20, с. 132).

3.

Весна 1896 года стала последней в жизни Веры Петровны Желиховской. Она предчувствовала свою кончину и незадолго до смерти написала одной из своих теток: “Вот смотрю я на портреты, меня окружающие, почти никого из них, слава Богу, уже здесь нет, но знаю я, верно знаю, что скоро всех их увижу, и эта уверенность освещает и осмысливает весь мрак и всю кажущуюся нелепость существования” (20, с. 193).

Писательнице шел 62-й год.

Она умерла в воскресенье 5 (17) мая 1896 года, в 11 часов утра, в Петербурге, от крупозного воспаления легких. Совершенно спокойно и тихо. Рядом с ней находились ее дочери Надежда и Елена и сын Ростислав.

В этот день на гроб Веры Петровны было возложено много венков: от журналов “Нива”, “Природа и люди” и других. 8 мая на панихиде по покойной в числе многочисленных присутствующих находились писатели П.П. Гнедич, В. Тиханов, художник С.С. Соломко (“Новое время”, 1896, 6 (18) мая, с. 1).

Петербургские газеты отмечали добросердечность покойной, ее чуткость и искренность, и то, что Вера Петровна пользовалась всеобщей любовью и дружбой.

Она завещала похоронить себя в Одессе.

Журнал “Нива” (1896, № 25, с. 645) отметил, что, принимая во внимание литературные заслуги покойной, министр путей сообщения разрешил бесплатный перевоз ее тела в Одессу – “честь, которая, кажется, выпала ей первой из русских литераторов”. 8 мая поезд с гробом Веры Петровны отошел с Варшавского вокзала в Одессу.

Одна из солидных газет Одессы “Одесский листок” (1896, 8 (20) мая, с. 2) так осветила последнюю дату в судьбе В.П. Желиховской:

“Корреспондент “Одесского листка”. 6 мая. С.-Петербург. Вчера скончалась в Петербурге известная писательница Вера Петровна Желиховская. Тело ее перевезено будет в среду в Одессу”.

“В.П. Желиховская (некролог).

Телеграф сообщает о смерти известной русской писательницы В.П. Желиховской. Покойная писала преимущественно беллетристические произведения. Ее повести, рассказы и драмы помещалися в общих журналах и газетах. Особенно много В.П. Желиховская писала для юношества, и эти ее рассказы, довольно живо и образно написанные, читались с немалым интересом. В.П. Желиховская выступала в печати также с горячей защитой памяти своей сестры, знаменитой теософки Е.П. Блаватской, по поводу тех разоблачений, которые делал еще в недавнее время г. Всев. Соловьев, писала много о различных таинственных явлениях, не исследованных наукою. В.П. Желиховская родилась в 1835 году, так что ей теперь было около 60-ти лет. Тело покойной будет перевезено в Одессу”.

Там же, 9 (21) мая, с. 3:

“По распоряжению и. д. городского головы Ф.В. Адаменко, кладбищенской администрацией отведено место для могилы писательницы В.П. Желиховской на Старом кладбище, на лучшем месте (в квартале против главных ворот). В.П. Желиховская будет погребена рядом с могилой ее сына”. 11 (23) мая, с. 1:

“Перенос тела скончавшейся в Петербурге В.П. Желиховской состоится в воскресенье, 12 мая, с вокзала “Куликово поле” на Старое кладбище, в 2 1/2 часа дня”. 11 (23) мая, с. 3:

“8 мая прах В.П. Желиховской отправлен в Одессу для погребения. Покойная во всех своих произведениях проводила идею бессмертия. Умирая, она, как сообщает “Новое Время”, все время твердила, как передают: “Это не бред, это правда; я верю в то, что мы все увидимся и будем счастливы”.

Прах В.П. Желиховской сегодня будет доставлен по железной дороге в Одессу. Погребение В.П. Желиховской назначено на завтра”.

14 (26) мая, с. 7:

“12 мая состоялось погребение писательницы В.П. Желиховской. В 2 1/2 ч. дня гроб с останками покойной был вынесен с вокзала “Куликово поле” и установлен на катафалк. На гробе находились венки: от г. Маркса, издателя журнала “Нива”, редакции журнала “Природа и люди”, от родственников. В Одессе число венков увеличилось еще двумя – из живых цветов, без надписей. Печальная процессия проследовала по Рыбной и Преображенской улицам на Старое кладбище. За катафалком следовали: прокурор судебной палаты д.с.с. Б.Ю. Витте, много студентов, родные покойной писательницы и др. лица. В.П. Желиховская погребена рядом с могилой ее сына.

Бесплатная перевозка тела покойной писательницы в Одессу для погребения в фамильном склепе была разрешена министром финансов в виду литературных заслуг покойной”.

“Потеряв мать свою в раннем детстве, Вера Петровна всю последующую жизнь от времени до времени видела один и тот же сон: кладбище в Одессе и у памятника своей матери открытую, новую могилу. Восемь лет назад она похоронила возле матери своего любимого сына, студента института инженеров путей сообщения, на которого возлагала много несбывшихся упований, как на единственную опору семьи, – и тем, казалось, вещий сон сбылся. Но теперь тело ее перевезли туда же, и этим исполнили ее желание, высказанное за несколько дней до ее болезни... оказалось, что земля эта, возле могилы ее матери, куплена 54 года назад ее родными...” – писало “Русское обозрение” (21, с. 615).

Печальную череду прощальных слов, сказанных Вере Петровне, завершал “Исторический вестник”: “Веру Петровну хоронили в Одессе, на первый день Троицы. Ее положили рядом с могилами матери ее и сына, прекрасного юноши, кончавшего уже почти курс института инженеров путей сообщения, на которого она возлагала все свои несбывшиеся надежды. Этим было исполнено последнее и чуть ли не единственное, высказанное когда-нибудь ею личное желание” (20, с. 194).

Так, после 60-летних странствий, Вера Петровна Желиховская навсегда вернулась на родину – в Одессу.

Наступили другие времена. И теперь мы вновь и вновь обращаемся к работам В.П. Желиховской, в частности, связанным с ее сестрой Еленой Петровной Блаватской как к практически единственному русскоязычному источнику сведений о жизни Е.П.Б.

У Веры Петровны Желиховской было шестеро детей – три сына и три дочери. В письме к одной из них, одиннадцатилетней Наденьке Желиховской, из Нью-Йорка 6 ноября 1877 года, Е.П. Блаватская перечислила их всех: “...Федю, Ростю, Верочку, тебя, Вальку и Леночку (фу ты, отцы мои, что за фаланга вас!) целую крепко...” (29, с. 93).

О первом сыне Веры Петровны – Федоре Николаевиче Яхонтове – нигде не встречается ни одного воспоминания, кроме того, что он уже был, когда родился Ростислав (именно Е.П.Б. указала на него, как на первого сына). И еще раз возникла мысль о Федоре, когда Лидия Беленькая рассказала о трости Е.П. Блаватской (65). В 1918 году в Одессе, скорее всего, жил Федор, поскольку в это время его брат Р.Н. Яхонтов проживал в семье Брусиловых в Москве, но об этом будет рассказано ниже.

Из воспоминаний А.А. Брусилова становится известно, что в 1920 году он спас от гибели сына Федора Яхонтова – Н.Ф. Яхонтова, который служил в армии Деникина (73, 1989, №2, с. 55).

Ростислав Николаевич Яхонтов – второй сын В.П. Желиховской, родился 10(22) февраля 1858 года (7, с. 39). Как пишет С.Ю. Витте, он был подполковником одного из драгунских кавалерийских полков (4, Т. 1, с. 13). Принимал участие в русско-турецкой войне 1876-1878 годов. “В начале войны, – пишет В.П. Желиховская, – я очень боялась за моего сына, который был в карсском отряде вольно-определяющимся. Елена Петровна постоянно меня успокаивала, утверждая, что она знает, что ей сказали, что он возвратится здоров и невредим... Так оно и было (16, № 11, с. 274). О нем, как о друге юности и человеке, жившем рядом в самые страшные годы (1918-1924) в Москве, вспоминал генерал А.А. Брусилов (30, с. 40; 30а, с. 23,24,33). Связь Ростислава Николаевича с Одессой началась в его детские годы, когда он вместе с матерью в августе 1860 года проехал через Одессу по дороге домой, на Кавказ, и продолжалась, очевидно, когда он приезжал к родным погостить. Так, по дороге на фронт русско-турецкой войны он мог остановиться у тетушек в Одессе.

В 1916 году он служил вместе с А.А. Брусиловым, который был главнокомандующим на Юго-Западном фронте, и находился недалеко от Одессы (72, с. 87), а в 1919 году – жил в его семье, в Москве (73, № 10, с. 67).

А.А. Брусилов вспоминал: “Яхонтов был удивительно чистой души, скромный и тихий человек. Прожил он 66 лет, и никто никогда не слышал, чтобы он с кем-нибудь поссорился или на него кто-либо серьезно сердился. Его любили и старые и молодые. Выйдя в отставку, он продолжал жить в Царских Колодцах и, будучи старым холостяком, был окружен громадной полковой семьей... Кроме книг и токарного станка, его страстью была охота. Охотники всего Кавказа хорошо его знали и любили... Историю Кавказа, нравы и обычаи, поверья и легенды множества народностей, его населяющих, он знал удивительно. Беседа с ним была крайне интересна, так как он был очень остроумный, наблюдательный и всегда добродушно-веселый собеседник. В революционные годы присутствие его было для меня большим утешением. Он был мистиком. Близость верований и убеждений, общие воспоминания, твердость его духа делали наши беседы большой для меня отрадой. В 1920 году он сильно болел, буквально погибая от истощения. Он провел в своей жизни три войны: Турецкую 1877/78 г., Японскую 1904/05 г., и Германскую – 1914- 1917 г., у него было много боевых наград и отличий, но так страдать от голода и холода, как в Москве 1918-1920 гг., ему раньше не приходилось... Яхонтов служил в Главкоже, в канцелярии Главного военно-инженерного управления, наконец покойный друг наш ...Логофет... устроил его в Туркпредставительство по конной части... Когда со службы его сократили, он был страшно потрясен. Начались хождения и часовые ожидания в очередях, в профсоюзе, на бирже труда и т. д. Не стало сил, и он, жестоко страдая от грудной жабы, туберкулеза легких и расширения сердца, скончался...

В последнее время (т. е. в 1924 г.) я часто стал бывать на кладбище Ново-Девичьего монастыря, так как там похоронили друга моего и племянника Блаватской Р.Н. Яхонтова” (30а, с. 24, 33).

В статье, посвященной В.П. Желиховской (21, с. 615), говорилось о том, что она похоронила возле своей матери своего любимого сына, на которого возлагала много надежд, как на единственную опору семьи (имея еще двоих сыновей!?).

31 мая (12 июня) 1888 года газета “Одесский листок” в очередном сообщении об умерших и погребенных на одесских кладбищах за последнюю неделю, с 22 по 28 мая включительно, известила, что на Старом кладбище был похоронен в эти дни дворянин В. Желиховский, 22 лет. Так приблизительно стал известен год его рождения – 1866-й.

Но сколько боли в скупых строках официальной статистики! Извещение о его смерти было опубликовано в газете “Новороссийский телеграф” 21 мая (2 июня): “Студент института инженеров путей сообщения Императора Александра Валериан Владимирович Желиховский скончался 20 мая в гостинице “Лондонская”. Погребение на Старом кладбище, в воскресенье 22 мая”. Причина смерти не указывалась.

Старшая дочь Веры Петровны, Вера Владимировна, в замужестве Джонстон родилась в 1864 году в Тифлисе. Умерла она, по одним сведениям в 1923 году в США (31, с. 492), по другим источникам – там же, но в 1921 году, что более вероятно, так как основано на воспоминаниях А.А. Брусилова, написанных вместе с женой Надеждой – сестрой Веры Владимировны (73, 1989, №12, с. 55).

С 1881 по 1885 года Вера Владимировна жила вместе с матерью в Одессе. Судьба этой женщины интересует нас потому, что она перевела на английский язык письма Е.П. Блаватской к членам семьи Фадеевых. Письма публиковались в нью-йоркском журнале “The Path” с декабря 1894 года по декабрь 1895 года.

Кто был ее муж? “Публицист, писатель, теософ, оккультист, переводчик древних манускриптов и книг с санскрита, индустанского, бенгальского языков, он очень заинтересовал меня, и мы провели с ним несколько интересных вечеров”, – вспоминал о Чарльзе Джонстоне А.А. Брусилов (30, с. 42), когда встретился с ним и его женой Верой в Люблине в 1911 году. В этом году В.В. Желиховская издавала в Нью-Йорке теософический журнал (29, с. 67). Здесь они жили с 1895 года. А в мае 1891 года в Лондоне к ней явилась полиция за разрешением на кремацию праха Е.П. Блаватской (16, № 12, с. 619).

В.В. Желиховская тоже писала рассказы и публицистику. В 1895 году русский журнал “Север” (№27-30) публикует ее очерк “На бенгальском базаре”, в котором она описывает будни английского чиновника и его жены в Бенгалии. Очерк был богато иллюстрирован индийскими фотографиями Веры Владимировны и ее мужа.

Вера Владимировна вышла замуж за Чарльза Джонстона в 1888 году (31, с. 492).

Чарльз Джонстон познакомился с Е.П. Блаватской весной 1887 года. Очевидно, там он познакомился и с Верой Желиховской. Еще раньше, в 1885 году, встретившись с А.П. Синнеттом, Чарльз Джонстон стал членом Лондонского теософского общества и тогда уже принимал участие в создании Дублинской теософской ложи (8, с. 2).

В Государственном архиве Одесской области, в фонде редактора “Одесского листка” С.Ф. Штерна хранится письмо Э.Х. Ухтомского Н.В. Желиховской от 30 ноября 1898 года. В нем, в частности, идет речь о рукописи Веры: “Сестра Ваша писала мне из Англии, что просит ее гонорар направлять к ней и спрашивает меня об участи (неразборчиво) какой-то (кроме Ирландии) огромной рукописи, которой у меня нет. Прошу засвидетельствовать мое почтение Вашей младшей сестре”. Речь идет, очевидно, о повести Веры Джонстон “Шри-Шанкара-ачария. Мудрец индийский”, вышедшей в том же году в Москве. Привет передается, очевидно, сестре Елене, так как Вера была самой старшей сестрой в семье. Это подтверждает рассказ ее матери о поездке в Лондон к Е.П.Б. в июле 1890 года; “Я с дочерьми приехала... и для свидания со старшей сестрой их, только что вернувшейся с мужем из Индии”, – писала В.П. Желиховская (16, № 12, с. 607).

Повесть Веры Джонстон “В Ирландской глуши: из дневника петербургской барышни”, основанная на личных впечатлениях, появилась в журнале “Вестник Европы” в августе 1892 года.

“Шри-Шанкара-ачария” начинается следующими пламенными словами: “Упанишады, Гаутама-Будда и Шри-Шанкара-ачария, или Шанкара-наставник, – вот три фактора, на которых основана вся история настоящей индусской Индии, еще не обезличенной и не истощенной мусульманскими и европейскими завоевателями...” (74).

Интересна небольшая статья Веры Желиховской “Опыты психометрии”, опубликованная в “Ребусе” (1886, № 3). Именно благодаря действующим в статье лицам понятно, что опыты эти проводились в Одессе: так, в частности, Густав Цорн был секретарем одесского отделения теософского общества. Если предположить, что речь в статье идет не об осени 1885 года, а об осени 1884 года, то в эти годы (и даже в начале 1885 г.) все описанное Верой могло происходить только в Одессе. Статья начинается словами: “Прошлой осенью...”. Очень вероятно, что она была написана в конце 1885 года, а опубликована в одном из первых номеров “Ребуса” за 1886 год.

После замужества Вера Владимировна покинула Россию.

Судьбы последних двух дочерей В.П. Желиховской – Надежды и Елены – слиты воедино.

Надежда Владимировна Желиховская (в замужестве Брусилова) родилась около 1865 года в Тифлисе, вышла замуж в конце 1910 года в Ковеле за выдающегося русского генерала, осуществившего летом 1916 года наступление на Юго-Западном фронте, широко известное как Брусиловский прорыв (30, с. 40-42; 75).

Она поселилась в Одессе в 1881 году. Как было сказано выше, училась вместе с сестрой Еленой в Одесской Мариинской женской гимназии среди 500 девочек. Отдельные предметы там читали преподаватели Новороссийского университета, в частности, историю – профессор А.И. Маркевич.

С 1881 по 1883 года в число почетных членов Общества пособия недостающим ученицам Мариинской гимназии входит князь A.M. Дондуков-Корсаков с супругой, бывший в это время Одесским генерал-губернатором. Именно сюда ему писала Е.П. Блаватская из-за границы.

Надежда Желиховская окончила общий курс гимназии в 1882 году (32, приложение № 3, с. 30).

С 1885 года Надежда и Елена вместе с матерью живут в Петербурге. А в 1901 году имя Надежды Владимировны опять появляется в одесских изданиях: она жертвует 3 рубля на нужды Одесского Дамского комитета для снабжения бельем и перевязочными средствами раненых больных воинов на Дальнем Востоке (33). Комитет был образован по инициативе графини А.И. Шуваловой, и граф М.М. Толстой любезно предоставил для комитета девять светлых комнат в доме на углу Софиевской и Преображенской улиц (33, с. 3). Членом комитета была Е.К. Витте – жена Б.Ю. Витте, дяди Надежды Владимировны.

Быть может, это стало первым шагом в деле благотворительности на пользу воинов православных, которое в конце концов привело Надежду Владимировну к Алексею Алексеевичу Брусилову.

В 1902 году, в феврале, из Канн в Одессу, по адресу: улица Торговая, 2, кв.4, госпожам Желиховским приходит открытка от Лидии Пашковой следующего содержания: “Навроцкий, заплативший 27 руб., взбесился, должен был мне еще 5 руб. и еще не прислал. Но мои дела с ним покончены. Никакие нервы не выдержут такого обращенья...” (хранится в ГАОО).

Навроцкий, о котором идет речь в открытке, это В.В. Навроцкий, редактор газеты “Одесский листок”, куда, очевидно, посылала свои корреспонденции Л.А. Пашкова, давнишняя знакомая Е.П. Блаватской. Так, именно она, узнав о болезни друга Е.П.Б., Агарди Митровича в Рамлехе, в 1871 году дала ей телеграмму, и Елена Петровна в последние дни его жизни успела приехать к нему и похоронить его. О Л.А. Пашковой пишет Мэри К. Нэф: “...г-жа Лидия Пашкова, русская княгиня, член Французского географического общества, проведшая много лет в путешествиях. Она... многие годы была знакома с Еленой Блаватской, которую встречала в Сирии... и др. странах” (12, с. 166).

Л.А. Пашкова – известная писательница. Одновременно с Е.П.Б., в 1878 году, она печатается в одесской газете “Правда”. Так, 25 ноября (7 декабря) появляется ее увлекательная статья “Современный Египет (о гареме египетского феллаха)”. Как видно, привязанность писательницы к семье Фадеевых была долгой и взаимной.

В 1903 году сестры Надежда и Елена живут в Одессе. В ГАОО существует письмо к Н.А. Желиховской, отправленное из Лондона в конце августа этого года. Это письмо, как и предыдущее, сохраняется в фонде редактора “Одесского листка” и выделено в отдельное дело: “Письма редакторов журналов “Русский вестник” и “Свет” Надежде Владимировне Желиховской с рецензиями на статьи (17 июня 1896 – 27 августа 1903)”. Надежда Владимировна серьезно занималась литературной работой. В 1904 году, в Москве, издаются ее “Женские рассказы” (33 а).

В Москве, где с 1905 года живут сестры Желиховские, Надежда Владимировна издает небольшую книжечку под названием “Братская помощь”. Она вышла в 1906 году. Всего три странички текста, остальное – списки пенсионеров и жертвователей. Шла русско-японская война.

“Наш небольшой кружок, – писала Н.В. Желиховская, – людей, совершенно не располагающих материальными средствами, но горячо желающих создать помощь пострадавшим солдатам и семьям их (тем более из неурожайных губерний), предлагает следующее: убедившись в горькой истине подорванного в обществе доверия ко всевозможным благотворительным сборам пожертвований, мы решили просить всех добрых людей спрашивать у нас только адресы солдат, неспособных к труду, и непосредственно посылать свою посильную ежемесячную помощь прямо в деревни на их имена. Пока правительством будут окончены все формальности по назначению весьма скромных пенсий нашим инвалидам, многим из них придется буквально голодать. В предпринятом нами деле основной капитал – это безграничная вера в духовную мощь, справедливость и милосердие русского общества... Люди, не имеющие возможности давать даже рубля в месяц, могут собираться группами в несколько человек и сообща посылать помощь по адресу одного солдата... Конечно, это дело совести и желания каждого человека. Контроля тут не может быть никакого. Такая добровольная христианская помощь сильно облегчит участь многих наших верных слуг отечества и избавит их от грустной необходимости питаться именем Христовым. Да и, кроме того, единение душевное общества с деревней создаст отрадное сознание в народе, что родина не забыла тяжелого положения инвалидов и воздала им за верную тяжелую службу братскую помощь... Мой адрес: Москва, Арбат, д. Чулкова, № 42, кв.27...

Только бы люди продолжали отзываться, поддержали бы нас и помнили, что из рубля выходят тысячи, а, осушая слезы одного несчастного, мы тем самым создаем, все вместе, великое благо и утешение для нашего народа, потрясенного жестокими испытаниями. Нам нужна, теперь дружная работа всех русских людей, во всех направлениях. Дружная, горячая помощь деревне и братски протянутая рука искалеченным солдатам, в особенности из крестьян неурожайных губерний, – вот цель нашей “Братской помощи” (34, с. 3-4). Одной из первых в списке жертвователей числится Елена Владимировна Желиховская, проживающая в Москве (34, с. 5).

Принимали участие в “Братской помощи” и одесситы. Так, в 1906 году, некто М.А. Фелькнер взял на себя обязательство платить по 5 рублей в месяц пожизненно унтер-офицеру Харченко (34, с. 11), а студент Новороссийского университета С.Ф. Штерн – по 24 рубля в месяц пожизненно ефрейтору Пашковскому (34, с. 11-12).

Так начиналось благотворительное общество “Братская помощь”, которое спасло жизнь многим оставшимся калеками воинам.

Одновременно с благотворительным обществом Надежда Владимировна создала журнал с таким же названием “Братская помощь”. “К сожалению, этот прекрасный журнал просуществовал очень недолго не по ее вине”, – вспоминал А.А. Брусилов (73, 1989, №10, с. 72).

В 1909 году сестры опять живут в Одессе. Сильвия Крэнстон описывает недоступную ныне рукопись Елены Писаревой “История русского теософского движения”, где говорится следующее: “В 1909 году вместе с группой российских теософов Писарева принимала участие в Пятом международном конгрессе ТО в Будапеште. Возвращались российские делегаты морем, через Афины, Константинополь и Одессу, где повидали двух племянниц Е.П., дочерей ее сестры Веры. Принимали их очень радушно, вручили им фотографии, портреты и другие ценные материалы, которые потом были помещены в огромный альбом, хранящийся в Петербургском теософском центре. Какое сокровище мы обретем, если найдутся эти материалы” (8, с. 624). В 1910 году Н.В. Желиховская становится кандидатом в члены одесского отделения Российского общества защиты женщин. Этот год принес ей долгожданное человеческое счастье.

Историю своей любви с Надеждой Владимировной рассказал сам Алексей Алексеевич Брусилов. Вспоминая события 1908 года, он писал: “С этой семьей я разошелся в свое время из-за интриг Всеволода Сергеевича Соловьева. Я знал Надежду Владимировну молоденькой девушкой. Я вспомнил о ней, всегда мне нравившейся, вспомнил ее брата Ростислава, моего друга юности, и потянуло меня узнать, где она, что с ними творилось за все эти долгие годы. Я написал в редакцию “Братской помощи”, запрашивая адрес Надежды Владимировны. Однако, получив его, я – не отдавая себе отчета почему – порвал эту открытку и запомнил только, что две сестры Желиховские живут в Одессе. Я читал статьи Надежды Владимировны о московских лазаретах... вполне одобряя все ее выводы и взгляды на положение наших раненых... Меня, безусловно, тянуло к этой энергичной девушке, но я боролся сам с собой и отдалял от себя мысль о том, что ее жизнь, полная самоотверженной работы, – именно то, что для моей жизни было бы самым подходящим и живым. Я откинул мысль о Надежде Владимировне... и уехал в заграничное путешествие.

Из Италии я вернулся в Россию через Одессу. Я помнил, что там живут сестры Желиховские, но решил проехать мимо, не заезжая к ним. Мысль моя постоянно возвращалась к Надежде Владимировне и к ее семье, к тому далекому времени, когда она была совсем молоденькой... девочкой, какой я знал ее еще в Тифлисе и затем в Петербурге...

В конце 1910 года я все-таки написал в Одессу, затем поехал туда и вернулся в Люблин уже женатым человеком. Но почему я должен был это сделать и кто мне это внушал – я не знаю...” (30, с. 40-41).

“Надежда Владимировна очаровала весь Люблин, наладила приветливый для гостей дом, была, что называется, душой общества” (37, с. 97).

С Алексеем Алексеевичем их роднили мистические корни.

“В то же время меня интересовали и оккультные науки, которыми я усердно занимался вместе с писателем Всеволодом Соловьевым, С.А. Бессоновым, М.Н. Гедеоновым и другими. Много лет спустя, изучая оккультизм и читая книги теософические и книги других авторов по этим отвлеченным вопросам, я убедился, насколько русское общество было скверно осведомлено, насколько оно не имело в то время никакого понятия о силе ума, образования, высоких дарований и таланта своей соотечественницы Е.П. Блаватской, которую в Европе и Америке давно оценили. Ее “психологические” фокусы – такой, в сущности, вздор. Они в природе вполне возможны, это нам доказала Индия, но если бы этих явлений даже и не было, если бы Блаватская на потеху людей их и подтасовала, то, оставляя их в стороне, стоит почитать ее сочинения, подумать о том пути, духовном, который она открывала людям, о тех оккультных истинах, с которыми она нас знакомила и благодаря которым жизнь человеческая становится намного легче и светлее” (30а, с. .33).

Алексей Алексеевич подробно описал свое участие в медиумических действиях: “Между прочим, я видел знаменитого медиума Энглингтона – англичанина, приезжавшего на время в Петербург. В наших сеансах участвовала баронесса Мейендорф с дочерью, лейб-гусар князь Гагарин, флигель-адъютант полковник князь Мингрельский, князь Барклай-де-Толли и многие лица, которых я теперь не помню. Сеансы устраивались иногда у меня, иногда у Мейендорф... Энглингтон был очень сильный медиум, и при нем происходили поистине необычные феномены. Летали под потолок тяжелейшие вещи, из другой комнаты при плотно закрытых дверях прилетали тяжелые книги и т. п. Подтасовки тут не могло быть никакой, и я впервые видя это, был буквально поражен” (30а, с. .34).

Но вернемся к одесским страницам семьи Фадеевых.

Все члены этой семьи уделяли особое внимание Обществу пособия бедным больным на Куяльницком и Хаджибейском лиманах (35). С 1910 года Елена Владимировна Желиховская состояла действительным членом этого общества, а с 1912 – членом его правления. В этом же году Надежда Владимировна (уже Брусилова) жертвует для бедных больных 7 парусиновых халатов и 1 штуку полотна в 36 аршин. Ее муж в этом году уже является действительным членом Общества и остается им до 1915 года. От Н.В. Брусиловой постоянно поступают пожертвования. С 1916 года обе сестры исчезают из списка членов Общества пособия бедным больным на лиманах. И это не удивительно, с 1915 года сестры живут в Москве. До 1913 года справочники об Одессе указывают адресом проживания Е.В. Желиховской ул. Отрадную, 2 (позже, очевидно, с достройкой еще одного дома или переменой нумерации, номер ее дома меняется на 4).

9 августа 1916 года газета “Одесский листок” в объемной статье “Приезд в Одессу Н.В. Брусиловой” писала: “В Одессу прибыла хорошо знакомая одесситам по своей прежней благотворительной деятельности супруга главнокомандующего армиями юго-западного фронта Н.В. Брусилова. Н.В. Брусилова прибыла в Одессу вместе со своей сестрой, Е.В. Желиховской и поселилась во дворце командующего армией на Николаевском бульваре” (36).

В этой статье подробно рассказывается о деятельности Надежды Владимировны в Одессе. Ее трудами, в частности, было организовано Общество повсеместной помощи пострадавшим на войне воинам, которое явилось поистине ее детищем. “Н.В. Брусилова, – пишет далее “Одесский листок”, – состояла деятельным работником в качестве члена правления общества пособия бедным больным на одесских лиманах. Общество это и поныне считает Н.В. Брусилову одним из своих самых энергичных деятельниц, принесших обществу большую пользу. На последнем общем собрании общества по случаю 15-летия его деятельности Н.В. Брусилова и сестра ее Е.В. Желиховская единогласно избраны были почетными членами общества. Период... пребывания вне Одессы Н.В. Брусилова точно также провела в неустанной благотворительной работе... Одним из самых видных плодов глубоко симпатичных ее трудов является организация института “крестных матерей”. Институт этот возник в Москве и широко распространился теперь по всей России… В смысле организации такого же института на очереди теперь Одесса. Во время русско-японской войны маленький кружок лиц, в состав которого входила Н.В. Брусилова, организовал под названием “Братская помощь” общество, являющееся родоначальником института крестных матерей. Когда о возникшей организации узнала Великая Княгиня Елисавета Федоровна, она взяла себе десять пожизненных пенсионеров. Кроме того, для облегчения работы Великая Княгиня пожелала, чтобы при комитете Ее Высочества был дан Н.В. Брусиловой особый стол и оказано всевозможное содействие делу “братской помощи” (36).

В этот приезд в Одессу Н.В. Брусилова должна была стать во главе склада Юго-Западного фронта. “Жена моя от всей души помогала и старалась быть полезной ее благотворительным делам и складам на Юго-Западном фронте. Все это было поставлено на большую высоту, благодаря многим сотрудникам моей жены, работавшим не покладая рук”, – вспоминал А.А. Брусилов (30, с. 188-189).

В октябре 1916 года Надежда Владимировна спасла от смерти будущего героя революции Г.И. Котовского, о чем очень подробно рассказывается в ее опубликованных дневниках (72).

8 октября 1916 года, приговоренный к смерти через повешение, Г.И. Котовский пишет из одесской тюрьмы письмо жене командующего фронтом, известной в городе благотворительной деятельностью: “Я решаюсь обратиться к Вашему Высокопревосходительству с этой мольбой только в силу следующего: ступив на путь преступления в силу несчастно сложившейся своей жизни, но обладая душой мягкой, доброй и гуманной, способной также на высшие и лучшие побуждения
человеческой души, я, совершая преступления, никогда не произвел ни над кем физического насилия, не пролил ни одной капли крови, не совершил ни одного убийства... Если же Вы... не найдете возможным ходатайствовать перед господином главнокомандующим. Вашим высоким супругом, о даровании мне жизни, то... умоляю как о высшей милости ходатайствовать о замене им смертной казни через повешение смертной казнью через расстрел... Умоляю – заступитесь за меня и спасите мне жизнь, и это Ваше заступничество и милость будут до самой последней минуты моей жизни гореть ярким светом в моей душе, и будет этот свет руководящим, главным принципом всей моей последующей жизни” (72, с. 88- 89).

Надежда Владимировна пишет: “Живя в Одессе, я много слышала о нем, и мне он казался удалым молодчиной. Когда однажды в обществе я услышала в разговоре военных юристов, что Котовский опять попался и на этот раз “мы его держим крепко”, у меня невольно вырвались слова: “А я буду очень рада, если он опять удерет”. Мужчины засмеялись, а дамы были весьма шокированы...

Прошло несколько лет. В то время А.А. Брусилов был главнокомандующим Юго-Западным фронтом и ему подчинены были двенадцать губерний. Я жила во дворце на бульваре и играла большую роль во всевозможных тыловых делах. Работы у меня (и по благотворительности, и по снабжению войск подарками и медикаментами, и санитарные поезда-бани, лазареты, госпиталя и приюты для детей и беженцев) было бесконечно много... Как-то раз около полуночи я сидела за своим письменным столом, когда вошедшая горничная подала мне письмо со словами: “Это принес какой-то мальчишка из тюрьмы... Жизнь человека, говорит, от этого зависит”.

– Хорошо сделали, что взяли письмо, – одобрила я ее.

Это письмо было от Котовского, длинное, обстоятельное, красноречивое. Я очень сожалею, что не сохранила хотя бы копии с него. Но минуты были сочтены, наутро его могли повесить... Я читала это письмо и с жутким чувством сознавала, что в первый раз в жизни у меня в руках жизнь и смерть человека. Это была большая ответственность перед Богом, и мне очень жаль, что это письмо не сохранилось у меня.

...Думать не было времени, нужно было действовать. Я перекрестилась и стала звонить в телефон генерал-губернатору Эбелову, градоначальнику Сосновскому, Одесскому военному прокурору. Я умоляла задержать казнь Котовскому, дать мне возможность списаться с моим мужем. Надо мной смеялись... Наконец мне все же удалось уговорить отложить казнь Котовского на несколько дней. Я облегченно вздохнула и стала писать письмо мужу” (72, с. 86-87). Письмо было следующего содержания:

“16 октября 1916 года.

Дорогой мой, я позволяю себе телеграфировать об Котовском, так как никогда в жизни не была в таком тяжелом положении относительно жизни и смерти человека... Может быть можно отправить этого разбойника Котовского на фронт на суд Божий. Подумать только, как часто такие разбойники бывают честнее и благороднее всяких чинушек военных и штатских, обкрадывающих русское правительство и народ исподтишка...” (72, с. .90).

“И вот на другой же день к вечеру, – пишет Надежда Владимировна, – мне стало известно, что Алексей Алексеевич говорил по прямому телеграфному проводу с Одесским штабом, и что он совсем отменил смертную казнь Котовскому и заменил ее каторжными работами...” (72, с. 87).

В благодарном письме Надежды Владимировны мужу были следующие строки: “Милый мой, ты прости, что я такую суматоху подняла из-за приговора Котовского... устрой, чтобы на моих руках крови не было. Бог все разберет. Иной разбойник иногда лучше иного министра. Здесь все на меня рассердились, что я задержала исполнение приговора военного суда на целые сутки, пока не довела до тебя всей этой истории.

...И как удачно, что твой милый усатый жандарм заглянул ко мне прежде, чем на поезд, с экстренными бумагами из штаба. Я вижу в этом Божью волю. И вот жизнь человека спасена. Я даже не знала, что у тебя есть право совсем отменить смертную казнь, и только надеялась, что ты сможешь приказать пересмотреть дело вновь, все же он бы видел, что я сделала, что могла. Слава Богу, что так вышло. Спасибо тебе...” (72, с. 90).

Началась Февральская революция.

19 марта 1917 года газета “Маленький одесский листок” рассказала об одной весьма примечательной встрече.

Супруга главнокомандующего армиями юго-западного фронта Н.В. Брусилова приняла вчера во дворце главнокомандующего на Николаевском бульваре знаменитого героя уголовных процессов, рыцаря большой дороги Григория Катовского. История этого трогательного визита такова.

Когда Катовский был приговорен одесским военно-окружным судом к смертной казни за нападение и ограбление в степи, он решил подчиниться своей судьбе. – Не потому, что я упал духом или не мог найти способа бежать, рассказывает этот сильный человек пишущему эти строки. Я пришел к убеждению и сознанию, что все против меня. Обстоятельства создавались роковой силой, против которой я даже не хотел бороться. Началось моим нелепым арестом, – я попал глупо, как мальчишка. В тюрьме сидя, я провалился с записками, которые хотел тайно передать и которые говорили в суде против меня. И многие другие мелочи топили меня с фатальною неумолимостью.

Суд приговорил Катовского к повешению, и он был переведен в Одесский тюремный замок, где находился на положении “смертника”.

18-го ноября 1916 года его вызвали в кабинет начальника тюрьмы. Начальник Перелешин, – ныне арестованный, – протянул ему со злобой бумагу и проворчал:

— Вот вам замена. Распишитесь.

Это была бумага о том, что смертная казнь Григорию Катовскому заменена вечной каторгой. Возвращенный к жизни человек просил тюремщиков сказать ему, кто его помиловал, чьим заботам и хлопотам он обязан жизнью. Перелишин ответил, что кто-то его запрашивал, но что он ничего точно не знает.

Мартовские события раскрыли двери тюрьмы. Одни оттуда вышли навсегда, другие получили возможность отлучиться в город, видеть солнце и слышать свободные речи. В числе последних был и Григорий Катовский. И тут, на воле, он совершенно случайно узнал от корреспондента “Русского слова” – кому он обязан жизнью. Это – Н.В. Брусилова. И Катовский решил пойти к ней и поблагодарить ее за то, что он, по ее милости, ходит в живых.

Вчера в 3 часа дня Катовский и корреспондент “Русского слова” явились во дворец и были приняты Н.В. Брусиловой. Катовский, этот крепкий человек, переживший и суд, и каторгу, и смертный приговор, и жизнь в каменном мешке – предпоследнем обиталище “смертника”, заметно волновался. Здесь, в этих стенах, что-то делалось для спасения его жизни, тут решалась его судьба.

К Катовскому вышли Н.В. Брусилова и сестра ее Е.В. Желиховская. Катовский взял обеими руками протянутую ему Н.В. Брусиловой руку и крепко пожал ее. Он сказал, что глубоко сожалеет, что так поздно узнал, кому обязан своей жизнью. Н.В. Брусилова ответила, что счастлива тем, что ей удалось спасти хоть одну человеческую жизнь в эти скорбные дни, когда их гибнет так много. Н.В. Брусилова тут же рассказала Катовскому историю его помилования. Получив письмо Катовского, которое произвело на нее сильное впечатление, Н.В. написала своему супругу в Ставку подробное письмо о Катовском и просила смягчить его участь, указывая на то, что Катовский за всю свою бурную жизнь все же не пролил ни одной капли крови, не совершил ни одного убийства. Одновременно Н.В. Брусилова отправила письмо начальнику судной частью при ставке, генералу Батогу. Ответ от генерала А.А. Брусилова получился очень скоро. Главнокомандующий писал, что он ознакомился с делом Катовского, убедился, что он, действительно, не убивал и решил заменить ему смертную казнь вечной каторгой. Для человека, не пролившего чужой крови, всегда открыт по мнению генерала, путь к исправлению.

Н.В. Брусилова рассказала Катовскому эти подробности, выразила свое удовлетворение деятельностью Катовского в тюрьме (о чем читала в газетах), и спросила – чем может ему помочь в будущем.

Катовский ответил, что личной жизни для него больше не существует. В эти дни освобождения народа он хочет жить для других, чтобы искупить свое прошлое. Его мечта – обратиться к обществу с призывом простить всех уголовников, нужно, чтобы наряду с амнистией, дарованной государством, преступники получили бы и прощение от общества. Нужно, чтобы общество, только что бывшее свидетелем всемирного чуда над нашей родиной, уверовало в то, что такое же чудо может случиться и с отверженными было людьми. Нужно их простить и смотреть на них, как на новых людей, родившихся после 27-го февраля. Помочь ему в этом деле своими содействиями и просил Катовский Н.В. Брусилову. Н.В. Брусилова внимательно выслушала Катовского, тронутая его словами, обещала свою помощь и просила его жить теперь новой и красивой жизнью.

Г.” (Вне сомнения Г. – подпись журналиста Горелика).

А вот как вспоминала об этой встрече Н.В. Брусилова.

“Дня через два, когда у меня в залах было много дам и барышень, моих помощниц по делам благотворительности, мне позвонил журналист Горелик. Это был очень симпатичный еврей, газетный работник, и я много раз имела с ним дело. Он по телефону просил меня принять его вместе с Котовским. Я отвечала согласием.

Мои девицы и дамы – врассыпную, визжат и охают.

• Как Вы не боитесь, Надежда Владимировна, ведь он разбойник...
• Ну да, конечно, он сейчас ворвется и всех нас перестреляет, – трунила я над ними. Минут через двадцать швейцар докладывает лакею, тот мне, и появляется Горелик в обществе совершенно бритого человека с умным, энергичным лицом.

— Я пришел поблагодарить Вас, позвольте поцеловать ручку, которая даровала мне жизнь.

Я в свою очередь поблагодарила его за энергичную помощь властям в тюрьме в борьбе с уголовными преступниками...” (72, с. 87).

Во второй половине июля 1917 года последовал приказ об отставке А.А. Брусилова, и он сам привез потрясенную этим событием жену в Москву (30, с. 242). Вместе с Надеждой уехала и Елена. Последующие годы жизни сестры были неразлучными.

К концу 1917 года “из всех бывших главнокомандующих остался в живых на территории бывшей России один я”, – писал А.А. Брусилов (30, с. 246). Он отказался покинуть страну, как это сделали многие его соотечественники – отказался участвовать в Беге: “Я говорил всем, что считаю долгом каждого гражданина не бросать своего народа и жить с ним, чего бы это ни стоило” (30, с. 9).

С 1917 по 1926 год семья Брусилова жила в Москве по адресу: Мансуровский переулок, д.4, кв.2. В это время А.А. Брусилов начинает писать мемуары. “Считаю своим священным долгом писать правду для истории этой великой эпохи. Оставаясь в России, несмотря на то, что перенес много горя и невзгод, я старался беспристрастно наблюдать за всем происходящим, оставаясь, как и прежде, беспартийным... Скитаться за границей в роли эмигранта не считал и не считаю для себя возможным и достойным” (30, с. 246). 1919 год был особенно тяжелым, все голодали. “Моя жена превратилась в щепку, – писал Алексей Алексеевич о Надежде Владимировне, – ее сестра и брат (Елена и Ростислав) тоже. Любимые собаки сдыхали от голода одна за другой (73, 1989, № 10, с. 67). В 1919 году белогвардейцами был расстрелян единственный сын А.А. Брусилова Алексей (30, с. 11). По мнению автора документального повествования о генерале Брусилове, с женой у него тоже были нелады (как мы видели выше, автор все-таки ошибался...): “Было у Надежды Владимировны еще одно пристрастие, значение которого простодушный супруг не понимал. Желиховские усиленно увлекались оккультными знаниями, теософией. То было одним из распространенных в России в ту пору суеверий, тем более опасных и вредных, что ими увлекались не темные бабки, а высокообразованные интеллигентные люди. Мистические увлечения такого рода служили стародавним испытанным средством разложения декадентски воспитанного сословия. Самые бездуховные занятия объявлялись высочайшей духовностью, глубочайшая, сатанинская безрелигиозность – высшей, самой утонченной религией, полный антидемократизм – лицемерными словесами о “благе народа”. Из этих фанатиков готовились кадры в масонские ложи – эти орудия самых темных сил капиталистического мира.

Оккультные “науки”, получившие такое распространение в русском предреволюционном обществе, были одновременно и фактом разложения, и его очевидным признаком. Вскоре наша великая народная революция начисто вымела всю эту тайную и полутайную бесовщину. Как говорится, поделом вору мука. Жаль лишь, что многие достойные люди жестокой ценой заплатили за свое прикосновение к липким тайнам масонствующего подполья. К несчастью, в их числе оказалась и Надежда Владимировна” (37, с. 97-98). “Надежда Владимировна никак не могла принять новой России, – продолжает С. Семанов, – Надежда Владимировна и ее сестра (автор называет ее, очевидно, ошибочно, Верой – О.Б.) все более впадали в мистицизм” (37, с. 315).

17 марта 1926 года А.А. Брусилова не стало.

“В 1930 году Н.В. Брусилова и ее сестра Елена Владимировна добились разрешения выехать на лечение в Чехословакию. На Родину они уже не вернулись”, – пишет В.М. Шабанов (69, с. 63). “И тут пожилая и нервная женщина написала от имени покойного мужа вторую часть “мемуаров”, – пишет несправедливо С. Семанов. – После войны рукопись, сохранившуюся в архиве Чехословакии, прочли... Надежда Владимировна скончалась в 193 8 году в возрасте семидесяти четырех лет и похоронена в Праге на русском кладбище” (37, с. 315).

Хочется отметить некоторую неточность, как мне кажется, допущенную С. Семановым. Из воспоминаний матери Надежды Владимировны В.П. Желиховской известно, что Надежда родилась приблизительно в 1865 году (7, с. 89), и умерла она, соответственно, в возрасте не старше 73-х лет. Год рождения Н.В. Брусиловой можно сравнить с годом рождения ее младшего брата Валериана, умершего в возрасте 22 лет в мае 1888 года.

Вот они все – Желиховские: Вера – 1864 года рождения; Надя – 1865 года, Валя – 1866 года, а позже – Елена...

У российских теософов имеется фото Елены Владимировны Желиховской, сделанное в Праге в 1918 году. Надпись на фотографии утверждает, что она умерла в 1949 году.

(31.01 (12.02). 1819, г. Екатеринослав – 15 (27).04.1898, г. Одесса)

Витте Е.А. Около 1898 г

Екатерина Андреевна Фадеева (в замужестве Витте) – вторая дочь четы Фадеевых, мать весьма известного министра финансов России С.Ю. Витте, воспитавшая пятерых достойных детей.

Когда весной 1834 года A.M. Фадеев с семьей переехал в Одессу и вступил здесь в должность члена попечительного комитета Главного управления иностранных поселений южного края России, пятнадцатилетняя девушка Екатерина впервые появляется в южном городе. Они, конечно же, бывают в своей Поляковке – что в сорока километрах от города. Какое это счастье, отдыхать в собственном имении, лежащем в украинской степи, куда южные ветры по прилиманским балкам доносят запах штормящего моря. Потом садиться в экипаж и долго ехать, прижавшись к матери, в город, где прекрасная опера и где совсем недавно еще жил удивительный Пушкин. При сильном желании с ним можно познакомиться: старшая сестра Елена однажды встретила его на выставке картин в Петербурге...(15,с. 744).

В эти два года жизни в Одессе семья Фадеевых принята очень внимательно и любезно графиней Елизаветой Ксаверьевной Воронцовой – Фадеевы часто бывают у нее. В Одессе в те годы селилось много знатных семейств, нашлись и старые знакомые: бывший екатеринославский губернатор Шемиот, градоначальник Левшин, барон Фрак и другие.

Как хорошо описал в воспоминаниях ее отец, молоденькая Катя участвовала почти во всех беспрерывных празднествах и увеселениях, проходивших в высшем свете Одессы (6,ч. 1, с. 110- 111).

Однажды на вечере у градоначальника А.И. Левшина она познакомилась с художником Карлом Брюлловым. Он как раз прибыл в Одессу по дороге из Италии в Петербург после двенадцатилетнего изучения живописи за границей (6, ч. 1, с. 113). Катю попросили спеть по-русски. Она села за фортепиано и приятным отработанным голосом, аккомпанируя себе, спела русскую народную песню “Вниз по матушке, по Волге”. “Брюллов так растрогался, что заплакал и, заливаясь слезами, бросился целовать ее руки” (б, ч. 1, с. 114).

Новое назначение отца – главным попечителем над калмыцким народом – заставляет весной 1836 года оставить и Одессу, и именьице Поляковку, и Черное море, и балы у Воронцовых. “Когда дед был губернатором в Саратове, – пишет С.Ю. Витте, – министр внутренних дел того времени Перовский командировал в Саратовскую губернию моего отца, дворянина Витте, как специалиста по сельскому хозяйству. Там отец влюбился в мою мать и женился на ней. Отец мой окончил курс в Дерптском университете, затем изучал сельское хозяйство и горное дело в Пруссии. Он приехал на Кавказ вместе с семьей Фадеевых и кончил свою карьеру тем, что был директором департамента земледелия на Кавказе” (5, с. 5).

Свадьба состоялась в начале 1844 года. Юлий Федорович, “приехавший в Саратовскую губернию, был лютеранином; он был дворянином Псковской губернии, хотя и балтийского происхождения. Предки его, голландцы, приехали в балтийские губернии, когда таковые еще принадлежали шведам. Но семья Фадеевых была столь архиправославная, не в смысле черносотенного православия, а в лучшем смысле этого слова – истинно православная, что, конечно, несмотря ни на какую влюбленность моей матери в молодого Витте, эта свадьба не могла состояться до тех пор, пока мой отец не сделался православным... прожив многие десятки лет в счастливом супружестве с моей матерью, он и по духу сделался вполне православным” (5, с. 11).

Уже в 1847 году все семейство Фадеевых (и Витте в том числе) живет на Кавказе, в Тифлисе. “Там обе мои тетки, К.А. Витте и Н.А. Фадеева и много знакомых занимались уже не столько верчением столов, но и писанием”, – вспоминала В.П. Желиховская (7, с. 8).

Осенью 1860 года, во время пребывания Е.П. Блаватской в России, Ю.Ф. Витте приехал в Одессу, чтобы известить ее и В.П. Яхонтову (в будущем Желиховскую) о смерти бабушки, Е.П. Фадеевой (7, с. 57). О других фактах кратковременного пребывания Екатерины Андреевны и Юлия Федоровича в этом городе вспоминает A.M. Фадеев: 1860 год – “Дочь поехала с маленьким сыном Борисом и племянницей Верой – снова гостившей у нас – в Поти, откуда на пароходе в Константинополь, Одессу и Киев. Она бедная не предчувствовала, что уже более на этом свете не увидит мать свою” (6, ч. И, с. 218); 1865 год – “отец и мать повезли их (внуков Бориса и Сергея) в Одессу для приготовления к поступлению в университет” (6, ч. II, с. 246); 1865 год – “В том же месяце (сентябре – О.Б.) возвратилась из Одессы дочь моя Екатерина с мужем и старшим сыном Александром. Он отлично окончил учение в Московском Николаевском военном училище... перешел служить на Кавказ” (6, ч. II, с. 247).

В отделе редких изданий и рукописей Одесской государственной научной библиотеки имени М. Горького хранится альбом Е.П. Фадеевой, озаглавленный следующим образом: “Отрывок из журнала Елены Павловны Фадеевой. Поездка в Крым”. В нем, на 20-м листе, рукой может быть Екатерины Андреевны, сделана запись: “Родная моя!...”, приведенная полностью в главе “Елена Павловна Фадеева”. Полные раскаяния и невозможности исправить несправедливое, слова эти трудно забыть – так искренне горе, выраженное в них. Хранится здесь и альбом Екатерины Фадеевой. На внутренней стороне его обложки взрослым почерком написано “Книга Елены Фадеевой”, а поверх этой надписи детской рукой дописано “Книга Екатерины Фад...”. Альбом заполнен стихами А.С. Пушкина и других поэтов, на русском и французском языках.

У супругов Витте было пятеро детей: сыновья Александр, Борис и Сергей, и две дочери – Ольга и Софья. Александр, родившийся 22 мая (3 июня) 1846 года в Саратове и умерший в 1884 году на Кавказе, практически с Одессой связан не был, разве что переписывался с матерью, проживавшей здесь последние тридцать лет своей жизни. Дед характеризовал его как “отличного офицера, поручика Нижегородского драгунского полка” (6, ч. 1, с. 200). И тут же добавляла тетя Н.А. Фадеева: “отличившегося в войну 1877-78 годов, получившего за геройские подвиги орден Св. Георгия и золотую саблю. Умер в 1884 году в чине полковника, вследствие контузии в голову во время этой же войны” (б, ч. 1, с. 200). Именно в эти годы и мог Александр Витте приехать в Одессу. Выше было сказано, как он возвращался на Кавказ вместе с матерью через Одессу в 1865 году.

О нем много писал в своих воспоминаниях С.Ю. Витте (4, с. 14-19). В частности, его внешность он описал так: “Среднего роста, очень тучный, некрасивый – совершенный вахлак, но весьма симпатичный, добродушный человек, у которого в глазах постоянно сквозила доброта” (4, с. 14). Он был храбрец, о котором в полку слагали песни, которого не забывали и после его смерти. Вся жизнь Александра Витте была связана с Кавказом. “В один прекрасный день мой брат лег спать и не проснулся, т. е. с ним случился удар” (4, с. 17).

Дела Юлия Федоровича Витте никак не налаживались, наоборот, его деятельность по управлению Четахскими заводами стала причиной полнейшего разорения всего семейства Витте (4, с. 47).

В мае 1868 года Ю.Ф. Витте умер. “Это был неожиданный и тяжелый удар семье и всем нам, горячо любившим этого прекрасного, честнейшего и добрейшего человека, неожиданно вырванного из жизни, в которой он был так нужен, так полезен!” – вспоминала В.П. Желиховская (7, с. 2). Он скончался в должности главного управляющего государственным имуществом на Кавказе.

Сразу же после этого печального события Витте переезжают в Одессу, где уже учатся Борис и Сергей. Все заботы о доме навалились на плечи Екатерины Андреевны. “С помощью денег, доставшихся матери вследствие отказа дяди (Ростислава Андреевича – О.Б.) от участия в наследстве, все же перейти на скромную жизнь в Одессе было для нее крайне тяжело”, – вспоминал С.Ю. Витте (4, с. 47).

В Государственном архиве Одесской области хранится “Дело о всемилостивейше пожалованной земле действительному статскому советнику Витте”, в котором на первом же листе указывается адрес проживания семейства Витте в Одессе 31 октября 1868 года: “На углу Ремесленной и Базарной в доме Беридо, №31”.

Время шло, дети росли. 1 мая 1870 года сын Сергей поступил на службу в управление Одесской железной дороги (40, с. 235), но жалованье ему не платили. В это же время устроился работать в судебное ведомство сын Борис. Летом 1870 года в Одессу приехал и прожил здесь более года их известный в России родственник – военный историк, писатель Ростислав Андреевич Фадеев (39, с. 46). И хотя жил он по соседству, но все вечера проводил с сестрами Катей и Надей, до поздней ночи беседуя с ними.

7 ноября 1870 года дом, где жили сестры, посетил с письмом посланник Учителя Кут Хуми. Это было самое раннее письмо от Учителя, написанное за пять лет до основания теософского
общества (41, с. 235-236), и пришло оно в Одессу, Н.А. Фадеевой. В письме сообщалось, что через 18 лун Е.П. Блаватская вернется к семье.

8 1871 году перед Е.А. Витте вплотную встал вопрос обеспечения будущего двух младших сыновей. В Государственном архиве Одесской области хранится черновик письма Новороссийского и Бессарабского генерал-губернатора П. Коцебу в Тифлис, барону А.П. Николаи: “В ответ на отзыв Вашего Превосходительства от 20 прошедшего апреля... об устройстве в Одессе служебного положения двух сыновей вдовы действительного статского советника г-жи Витте, я просил председателя Департамента Одесской судебной палаты Д.с.с. Мордвинова и Д-ра распорядителя Одесской железной дороги контр-адмирала Лихачева о предоставлении сыновьям г-жи Витте должностей на содержание в Одессе одному по судебному ведомству, а другому по управлению железной дороги. Коцебу” (42).

Как видим, сам генерал-губернатор принимал участие в судьбе Сергея и Бориса Витте. В июне 1872 года сын Е.А. Витте Борис Юльевич уже работает товарищем прокурора Одесского окружного суда (43, с. 73). В это время Сергей Юльевич был помощником начальника эксплуатации по техническому движению Управления Одесской железной дороги (43, с. 101). В дальнейшем жизнь этих людей будет тесно связана с Одессой и вся пройдет на глазах Екатерины Витте, вплоть до ее смерти в апреле 1898 года.

В июне 1872 года семья проживает на Полицейской улице, в доме Гааза (ныне на его месте стоит здание бывшего ресторана “Киев”). Подробно об этом доме, где в том же году останавливалась Е.П. Блаватская, рассказывается во второй части книги.

21 июня 1872 года в газете “Одесский вестник” появилось объявление “Нужна квартира, недалеко от центра к сентябрю, о 9-ти, 10-ти комнатах, или о семи с прибавкой 3-х, 4-х комнат отдельно в том же дворе. Спросить на Полицейской улице, в доме Гааза, во втором этаже, в квартире г-жи Витте. Без посредников”. Переезд был необходим либо потому, что Екатерина Андреевна уже была осведомлена о приезде Е.П. Блаватской и поэтому искала другую, более вместительную квартиру, либо потому что владельцы многострадального дома №36 менялись часто и соответственно менялись, и не в лучшую сторону, условия найма квартиры.

В этом, ныне не существующем, доме вместе с Е.А. Витте и двумя ее дочерьми Софьей и Ольгой проживала еще и Надежда Андреевна Фадеева, сестра Екатерины Андреевны. Именно здесь, в период 1872-73 годов состоялся разговор между Е.П. Блаватской и ее тетей Екатериной, резко изменивший отношение Е.П.Б. к ортодоксальному христианству, и повлиявший на ее судьбу. В своем письме к другой тете – Надежде Андреевне Фадеевой – Е.П.Б. вспоминала:

“Я никогда не забуду один вполне обычный день или, скорее, вечер в Одессе, когда мы все сидели в Вашем доме за ужином. Тетушка спорила со мной о религии, безоговорочно утверждая, что ни один иудей или идолопоклонник не сможет войти в Царство Небесное, что там нет ни одного подобного грешника. С того самого момента я начала размышлять над этими ее словами. И я подумала тогда: “Если даже тетушка, такая хорошая, благородная и справедливая женщина, настолько ослеплена христианской верой, что способна поверить в такую ужасную несправедливость со стороны Бога, то какими же тогда должны быть другие христиане, многие из которых не стоят даже ее мизинца”? До этого момента я по-прежнему немного верила в христианство. Но через несколько месяцев после этого разговора я стала просто теистом, если не полным атеистом. Затем я поехала в Америку” (25, с. 218-219).

Именно из этого дома 26 декабря 1872 года Блаватская написала письмо в Петербург шефу жандармов с предложением своих услуг – грустное и трагическое письмо, последняя попытка переменить образ жизни и остаться в России, с семьей, вопреки иной воле (38). Вот что сообщала она о родных: “Может быть, узнав об этом письме, родные в слепой гордости прокляли бы меня. Но они не узнают, да мне все равно. Никогда, ничего не делали они для меня. Я должна служить им медиумом домашним так же, как их обществу...” (38, с. 112).

Таким образом, становится наглядной роль, которую сыграли близкие, особенно Екатерина Андреевна Витте, в судьбе Елены Петровны Блаватской. Несмотря ни на что, семья оставалась главной в жизни этих людей.

Сильвия Крэнстон в своей монографии приводит следующий факт: “Олькотт передает, что спустя два дня после смерти Е.П.Б., еще не зная об ее уходе, тетушки “по обыкновению сидели вечером в большой гостиной, пытаясь читать, но на самом деле напряженно думая о далекой дорогой племяннице. Внезапно г-жа Витте, пристально глядя в тот же темный дальний угол комнаты (откуда прежде доносились громкие стуки – О.Б.), прошептала: “Я вижу ее! Она там!” Она сказала, что призрак одет в белое, с большими белыми цветами на голове – именно так выглядела она (Е.П.Б. – О.Б.) в гробу. Это было ее прощание с землей” (8, с. 493).

В конце весны 1881 года в Одессу переезжает племянница В.П. Желиховская с детьми, и Фадеевы опять все вместе. И опять занимаются медиумическими опытами (7, с. 83).

В 1882 году к 31 января, ко дню рождения Екатерины, к ней приезжает брат Ростислав (39, с. 50). “В это время собрались все дети его старшей сестры, Екатерины Андреевны Витте: с Кавказа старший сын, драгунский полковник, второй – прокурор из Симферополя и третий – начальник эксплуатации железной дороги из Киева. Семейство было в полном комплекте. Давно уже этого не было. Екатерина Андреевна пророчески заметила, что лучшие минуты семейного благополучия всегда отравлялись мыслью, что они переживаются в последний раз. Оживленно и весело текло время и незаметно по очереди наступили грустные дни отъездов каждого из них...” (39, с. 55-56).

В конце сентября 1883 года Р.А. Фадеев возвращается к сестре, чтобы умереть здесь, в родной семье. Страшные мучения этого человека сильно тревожат Екатерину Витте. Она приглашает лучших докторов Одессы, но их диагнозы оказываются ошибочными, Ростиславу Андреевичу становится хуже. “Однажды он спросил у своей старшей сестры, о чем она задумалась. Она призналась, что болезнь его очень огорчает ее. Он строго заметил ей: “Катя, твоя непокорность судьбе возмущает меня”. И точно, в продолжение всей его болезни, никто не слыхал от него ни стона, ни жалобы, ни ропота...” (60, с. 61). 29 декабря 1883 года (10.01.1884) Ростислав Андреевич умирает.

Дальнейшую жизнь Е.А. Витте составляют следующие, известные нам, события.

В марте 1889 года младший сын – Сергей – переезжает в Киев, приняв предложенную ему должность директора департамента железнодорожных дел (40, с. 246). 1 января 1893 года С.Ю. Витте утверждают министром финансов России (40, с. 247). В 1894 году – в честь столетия города – ему присваивают звание почетного гражданина Одессы (Екатерина Витте, соответственно, становится почетным гражданином города). Вскоре Бориса Витте назначают прокурором Одесской судебной палаты.

Скончалась Екатерина Андреевна Витте в среду, 15 (27) апреля 1898 года, в своей квартире, в доме Ведде (ныне ул. Дерибасовская, 27, на первом этаже которого располагается “Дом книги”). Одесские газеты поместили о ней следующие материалы:

“Одесский листок”, 1898 г., 16 (28) апреля, с. 3:

“ Е.А. Витте

Вчера скончалась в Одессе, на 79-м году жизни мать нынешнего министра финансов статского секретаря Сергея Юльевича Витте, почетного гражданина нашего города, вдова дейст. ст. сов., Екатерина Андреевна Витте. Покойная месяц тому назад получила удар и в течение 16 часов находилась в бессознательном состоянии. Лучшие врачи Одессы в течение этого месяца лечили ее, но спасти от смерти не могли, и вчера, в час дня, в присутствии сына своего, прокурора одесской судебной палаты Бориса Юльевича Витте и двух дочерей своих Ольги Юльевны и Софьи Юльевны она тихо скончалась. Вчера же о смерти Екатерины Андреевны сообщено было по телеграфу в Петербург г. министру финансов. В 5 ч. вечера в присутствии близких и родных совершена была первая панихида по покойной. Похороны состоятся в пятницу...

В Одессе Е.А. Витте проживала более 30 лет. Она известна, как всесторонне образованная и высокогуманная женщина”.

“Одесский листок”, 1898 г., 18 (30) апреля, с. 3:

“Похороны Е.А. Витте

Вчера опустили в могилу останки матери министра финансов вдовы д.с.с., Екатерины Андреевны Витте. Еще задолго до выноса тела весь тротуар против дома Ведде, а также большая часть Дерибасовской улицы были запружены народом. К 2 часам дня в квартиру усопшей прибыли: г.и.д. од. градоначальника граф П.П. Шувалов, почетный опекун по учреждениям Императрицы Марии генерал-лейтенант П.А. Зеленой, командир 8-го армейского корпуса генерал-лейтенант В.Д. Скалой, бывш. гор. голова д.с.с. П.А. Крыжановский, т.е. Г.Г. Маразли, д.с.с. А.Е. Егоров, прокурор окружного суда д.с.с. Н.М. Левченко, члены судебной палаты и окружного суда, председатель земской управы В.В. Якунин, управляющий одесской таможней д.с.с. И.П. Борковский, начальник одесского почтово-телеграфного округа д.с.с. М.И. Маевский, члены городской управы, гласные думы, представители биржевого комитета, купечества и многих других учреждений ведомства министерства финансов. Ровно в 2 часа дня началось отпевание тела, совершенное духовенством трех церквей при хоре певчих. По окончании заупокойной литургии, гроб с останками усопшей был вынесен на руках и поставлен на печальную колесницу, запряженную шестеркой лошадей. При пении “вечная память”, траурная процессия направилась по Дерибасовскои ул. на Преображенскую ул. За гробом следовали: сын покойной прокурор од. судебной палаты д.с.с. Б.Ю. Витте, сестра покойной Надежда Андреевна Фадеева, дочери Софья и Ольга Юльевны, затем граф П.П. Шувалов, генерал-лейтенанты В.Д. Скалой, П.А. Зеленой и др. почетные лица, а также дамы высшего общества. В начале 4-го часа печальный кортеж прибыл на Старое кладбище, где тело предано было земле в фамильном склепе. На свежую могилу возложено много изящных венков из живых цветов – от близких знакомых, родных, детей и внуков покойной”.

Немало сделала для Отечества Екатерина Витте – одна воспитала пятерых достойных детей. Эта ее работа сердца и духа принесла много пользы Одессе, в которой она прожила последнюю – самую значительную часть жизни, и где осталась навсегда.

(17(29). 06.1848, г. Пятигорск – 12(25).01.1902, г. Одесса)

Витте Б.Ю.Около 1898 г.

Практически вся жизнь и деятельность второго сына супругов Витте прошла в Одессе.

Пока мы знаем о нем не так уж и много. Например, С.Ю. Витте в своих воспоминаниях характеризует его следующим образом: “Второй мой брат, Борис, ничего особенного собою не представлял; он был любимец матери и отца и более других избалован. Борис кончил курс вместе со мною, но он был на юридическом факультете. Затем все время он служил в судебном ведомстве и кончил свою карьеру тем, что умер председателем одесской судебной палаты” (4, с. 19).

Никаких вещественных свидетельств того, что он был писателем, автору не известно, хотя об этом есть данные в указателе имен к “Избранным воспоминаниям” С.Ю. Витте (5, с. 684). Ничего удивительного в этом нет: в семье Фадеевых писали все. С.А. Венгеров в своей книге “Источники словаря русских писателей” (Санкт-Петербург, 1900 г., с. 592) дает сведения о Борисе Юльевиче Витте, указывая на его писательскую деятельность в 90-х годах XIX века в качестве сотрудника “Журнала министерства юстиции”.

Летом 1860 года Борису исполнилось 12 лет. Путешествуя вместе с матерью, он посещает Поти, Константинополь, Одессу, Киев (6, ч. II., с. 218). В 1865 году родители привозят братьев Бориса и Сергея в Одессу – для поступления в Новороссийский университет (6, ч. II, с. 246). Но здесь их ждала неудача. Как вспоминает С.Ю. Витте, Бориса не приняли за то, что он имел единицу по поведению (как, впрочем, и злостный прогульщик Сергей Витте, которого к тому же подвел его возраст) (5, с. 39).

Братьев поместили в Ришельевскую гимназию, причем Борис все-таки определился, но вольнослушателем, в Новороссийский университет и гимназию не посещал (5, с. 40). “Когда мы остались одни, – пишет С.Ю. Витте, – у нас, в сущности, у меня, явилось сознание того, что я никогда ничему не учился, а только баловался, и что таким образом мы с братом пропадем. Тогда у меня явилось в первый раз сознание. Вследствие этого я, до известной степени, забрал в руки моего брата, который был на год старше меня... Я уговорил моего брата поехать в Кишинев и там поступить пансионером к какому-нибудь учителю, который подготовил бы нас так, что мы могли снова выдержать выпускной экзамен в гимназии... В Кишиневе мы поступили пансионерами к... учителю гимназии Белоусову, о чем дали знать отцу, который был всем случившимся крайне удивлен. Он начал присылать нам надлежащие деньги, и мы взяли себе соответствующих учителей. С этих пор мы с братом более полугода занимались, можно сказать, и день, и ночь, и все-таки этих занятий было недостаточно, потому что в действительности мы с братом были полными невеждами, решительно ничего не знали, потому что никогда ничему серьезно не учились, а только умели хорошо болтать на французском языке” (5, с. 40-41).

Когда в 1899 году Б.Ю. Витте назначили старшим председателем одесской судебной палаты, “Одесские новости” поместили небольшой очерк о его деятельности: “... Б.Ю. окончил курс юридических наук в Императорском Новороссийском университете в 1870 г. и за сочинение на тему “Право помилования” получил звание кандидата права. Свою судейскую деятельность он начал в одесской судебной палате в звании кандидата на судебную должность. В 1872 г. он был назначен товарищем прокурора одесского окружного суда, а в 1878 г. уже был назначен на должность прокурора симферопольского окружного суда, в каковой должности пробыл 6 лет и затем в 1884 г. получил место товарища прокурора одесской судебной палаты. В 1892 г. Б.Ю. получает должность председателя кишиневского окружного суда, а через два года назначается прокурором одесской судебной палаты, в каковой должности пробыл 4 года до назначения его Высочайшим приказом на должность старшего председателя одесской судебной палаты. Б.Ю. награжден орденами св. Станислава 1-й и 2-й ст., св. Анны 2-й ст., св. Владимира 3-й и 4-й ст., и в январе настоящего года награжден орденом св. Анны 1-й степени... Б.Ю. намерен, по вступлении на новую должность, ходатайствовать об усилении наличного состава нашей судебной палаты. Это вызывается неотложной необходимостью, в виду заметной медленности в разрешении гражданских дел в нашей палате. К январю 1899 г. неразрешенных дел в нашей палате осталось свыше 1000. Впредь до удовлетворения ходатайства об усилении наличного состава судебной палаты, Б.Ю. будет устраивать специальные заседания под своим председательством для скорейшего рассмотрения еще не разобранных дел...” (45).

Окончив университет, братья поступили на службу без содержания. В Государственном архиве Одесской области хранится письмо Новороссийского и Бессарабского генерал-губернатора П. Коцебу председателю Одесской судебной палаты С.А. Мордвинову с просьбой предоставить содержание Борису Витте:

“...Мать г. Витте, вдова служившего продолжительное время в Закавказском крае и занимавшего последнее время должность начальника Управления государственными имуществами... обратилась к Государю Великому Князю Наместнику Кавказскому с просьбою об оказании ей покровительства по устройству служебного положения ея сына в Одессе, в месте ея жительства, так как при таком только совместном жительстве они могли бы оказывать обоюдную поддержку в материальном своем существовании. В виду принимаемого Его Императорским Высочеством и Начальником Главного Управления Наместника Кавказского статс-секретарем Бароном Николаи участия в означенном ходатайстве, я покорнейше прошу Ваше Превосходительство не отказать в благосклонном содействии к предоставлению, если можно, сыну г-жи Витте места... и о последующем меня уведомить”. Аналогичное письмо решило судьбу и Сергея Витте. Теперь их будущее было обосновано материально.

Имена Бориса и Сергея начинают фигурировать в адресных книгах Одессы с 1872 года. Так, уже в июне этого года коллежский секретарь Б.Ю. Витте является товарищем прокурора Одесского окружного суда, осуществляя прокурорский надзор. С.Ю. Витте занимает должность кандидата в помощники начальника эксплуатации железной дороги по техническому движению (43).

В это время в Одессу приезжает 41-летняя Елена Петровна Блаватская. Чопорному Сергею Витте она не пришлась по душе...

В 1878 году братья живут рядом: С.Ю. Витте по ул. Херсонской, 29, Б.Ю. Витте по ул. Херсонской, 27. В этом же году Борис Юрьевич покидает Одессу на шесть лет.

В 1886 году он является директором правления Одесского попечительного комитета о тюрьмах и проживает в Малом переулке, дом Абамелика, № 4. Его должность та же, что и четырнадцать лет тому назад – товарищ прокурора Одесской судебной палаты.

По данным на ноябрь 1891 года (утверждение цензурой Адрес-календаря на 1892 год) Борис Юльевич живет по тому же адресу и занимает ту же должность. В 1894 году – Вице-президент одесского попечительного общества о тюрьмах, прокурор Одесской судебной палаты, действительный статский советник Б.Ю. Витте живет в доме Рафаловича по Воронцовскому переулку, № 4 (до 1902 года - до конца жизни).

15 ноября 1898 года в Одессе для нуждающихся в работе открывается Дом Трудолюбия. Только за год в нем обрели приют и работу 899 человек, в том числе 32 женщины и 24 несовершеннолетних, причем 393 человека не имели паспортов (46, с. 1). Отчет Правления Попечительного общества о Доме Трудолюбия в Одессе за 1902 год начинался следующими словами: “В отчетном периоде Попечительное общество о Доме Трудолюбия понесло тяжелую, незаменимую потерю в лице скончавшегося 12-го января 1902 года Товарища председателя, старшего председателя одесской судебной палаты Бориса Юльевича Витте. Покойный был “душой” Дома, вся организация Дома, как во внутренней жизни, так и с финансовой стороны, дело его инициативы и неослабевающей, до рокового дня, деятельности. Имя покойного Бориса Юльевича Витте навсегда связано с летописью Одесского Дома Трудолюбия и с благоговением вспоминается ныне, как теми, кто заменил его... так и всем призреваемым людом, привыкшим связывать с этим именем представление о добродушном и ласковом покровителе бездомных...”

Несколько слов об устройстве Дома Трудолюбия (кто знает, может, это доброе начинание будет иметь продолжение и в наши дни). В этом доме люди находили приют и работу. Их трижды в день кормили. Они работали до 12-ти часов в день, им предоставлялись рабочие места. Стоимость скромного питания удерживалась из заработка. Их день был организован. Дом становился первым шагом на надежном пути.

Свободное время призреваемых заполнялось либо коллективным чтением книг (при Доме была библиотека), либо посещением спектаклей. Делалось все возможное, чтобы люди, “встав на ноги”, смогли выйти из Дома Трудолюбия со сбережениями, доходившими у мастеровых до 40 рублей. Многие призреваемые выпивали. Но с ними вели беседы, их доходы контролировались. При Доме Трудолюбия была школа для детей призреваемых и для тех, кто хотел учиться. Амбулаторией при Доме бесплатно заведовал врач Г.Л. Кибрис. Ежедневно утром и вечером призреваемых опрашивали о состоянии их здоровья, больных направляли в городскую больницу.

Самым главным органом Дома Трудолюбия была посредническая контора к доставлению работы нуждающимся рабочим. Эта же контора облегчала рабочим, даже тем, кто еще не поступал в Дом, устройство на заводы и фабрики. В 1899 году в Доме открылась своя пекарня, которая поставляла хлеб и сухари для нужд Добровольного флота. Некоторые работали внутри Дома: уход за садом и огородом, уборка двора и здания. При Доме функционировали столярная и слесарно-кузнечная мастерская, производившие столы, табуретки, вешалки, шкафы, кружки, тазы, ботинки, холодильные шкафы, письменные столы.

Председателем Правления Попечительного общества о Доме Трудолюбия состояло официальное лицо – градоначальник П.П. Шувалов. Среди прочих в разное время членами Правления состояли: Н.А. Фадеева (тетка Б.Ю. Витте), П.А. Зеленый, А.А. Борзенко, Л.Л. Влодек, М.И. Доливо-Добровольский (сын И. Доливо-Добровольского, редактора газеты “Правда”, в которой Е.П. Блаватская печатала свои статьи), B.C. Кандинский (отец знаменитого художника) (46).

С 1898 года в городских адресных книгах появляется новая личность с фамилией Витте: Екатерина Ксаверьевна. И если председателем одесского отделения попечительства Императрицы Марии Александровны о слепых была супруга исполняющего должность одесского градоначальника графиня А.И. Шувалова, то вице-председателем – супруга прокурора судебной палаты Е.К. Витте. Обе дамы жили в Воронцовском переулке.

13 января 1902 года на первой странице газеты “Одесский листок” появилось обведенное черной рамкой объявление, извещавшее о смерти 12 (25) января в 8.35 утра после тяжелой болезни старшего председателя Одесской судебной палаты. Уже в этот день “Одесский листок” публикует отклики на смерть Бориса Юльевича и некролог. Отклик под названием “Две смерти” был подписан псевдонимом “Знакомый”, в нем говорилось следующее: “Даже на своих смертных одрах оба бредили: Б.Ю. Витте – предстоящим громким процессом об ольгопольских беспорядках, а другой – Н.Н. Соловцов – своими театральными делами... Б.Ю. Витте большую часть своей служебной карьеры прошел в Одессе и здесь же достиг по иерархической лестнице самой высокой ступени, какая возможна для судебной деятельности в провинции. Будущий историк судебной реформы в провинции отведет, без сомнения, видное место среди судебных деятелей и Б.Ю. Витте, связавшему неразрывно свое имя с организацией нового, передового суда.

Как судья, Б.Ю. Витте был всегда нелицеприятен, не забывал, что имеет дело с живыми людьми, не был похож на судей, которые стараются, по выражению знаменитого нашего юриста А.Ф. Кони, “запугивать и инквизиторски выпытывать у подсудимого то, что ему мучительно сказать”.

И в качестве прокурора Б.Ю. Витте удовлетворял идеалу того же Кони, “не охотился на подсудимого и не видел в нем личного врага, как известные своей суровостью французские прокуроры”.

Как человек, Б.Ю. Витте отличался большою доступностью. Он не был чужд и общественной благотворительности. Став во главе Дома Трудолюбия, когда последний переживал кризис, Б.Ю. Витте спас это учреждение чуть не от гибели, угрожающей ему. Он не только упорядочил все дело, но основал при Доме Трудолюбия образцовую школу.

Стоя близко к литературе и будучи хорошо знаком с нуждами своих сослуживцев и подведомственных ему чинов, Б.Ю. принимал близкое участие в кассе для служащих. По одесскому судебному округу Б.Ю. Витте связал свое имя и с другими благотворительными делами.

Вообще в лице Б.Ю. Витте судебный мир и одесское общество лишились видного судебного и общественного деятеля!”

Хочется максимально полно привести некролог памяти Бориса Юльевича, поскольку вряд ли где-то еще можно найти столь исчерпывающую информацию о видном одесском юристе.

Одесский судебный мир потерял одного из самых видных своих представителей. Вчера утром скончался старший председатель одесской судебной палаты д.с.с. Борис Юльевич Витте. Смерть его последовала в то время, когда он, оправившись от постигшего его удара, находился на пути к полному выздоровлению и как врачи, так и окружавшие его родные, были вполне убеждены в благополучном исходе болезни. Однако последовавший второй мозговой удар отнял сразу все надежды.

Б.Ю. Витте скончался, как солдат на своем посту. Чувствуя себя нездоровым и испытывая усталость, он, несмотря на запрет врачей и просьбы близких родных, все-таки выехал в Елисаветград, где должен был участвовать в выездной сессии, но за несколько часов до разбора заболел и слег.

В 10 часов утра, находясь в своем номере и одеваясь, Б.Ю. вдруг почувствовал себя плохо и упал на постель... Приглашенные врачи констатировали мозговой удар с незначительным кровоизлиянием и потерей чувствительности оконечностей правой стороны. Сознание все время функционировало и речь была чиста. В Елисаветград был вызван постоянный врач Б.Ю. – приват-доцент Новороссийского университета доктор медицины Я.Ю. Бардах. Последний начал лечить Б. Юльевича и вскоре пораженные конечности стали прогрессивно восстанавливаться настолько, что больной начал делать движения пальцами на ноге и руке. Оправившись, больной по совету врача и по желанию родных решил вернуться в Одессу. Поездка была обставлена полными удобствами.

Больному был предоставлен отдельный санитарный вагон, в котором все время дежурил врач. Путешествие не утомило Б. Ю-ча и выздоровление его шло быстро вперед. Больной проявлял необычайную силу воли и сохранил полную ясность ума. Приход не его успокоил, а он сам успокоил окружавших его. Он мечтал о скорейшем вступлении в должность, все время живо интересовался делами палаты, порядком назначения дел, и врачам приходилось принимать все меры к тому, чтобы отвлечь больного от этих дел. Особенно Б.Ю. интересовался рассмотрением громкого дела о беспорядках в Ольгоном...10 января Б.Ю. с утра стал чувствовать себя нехорошо...

Явившемуся для охраны имущества покойного мировому судье г. Березовскому предоставлено было Н.Н. Лагода духовное завещание, на основании которого все имущество покойного завещано супруге его, Екатерине Ксаверьевне. Вследствие такого заявления охрана имущества не была произведена.

...Б.Ю. Витте происходил из дворян Псковской губернии. Родился он 17 июня 1848 г. в г. Пятигорске. По окончании курса юридических наук в Императорском Новороссийском университете со степенью действительного студента прав, Б.Ю. в 1870 г. вступил в число кандидатов на судебную должность при одес. суд. палате. В том же году, представив рассуждение на тему “Право помилования”, он был признан достойным степени кандидата юридических прав. 1 мая 1871 г. он был допущен к исправлению должности судебного следователя 1 уч. г. Одессы, 1 сентября был командирован к временно исполняющему обязанности товарища прокурора одесского окружного суда, а 23 марта следующего года был назначен товарищем прокурора того же суда. С этого времени Б.Ю., благодаря своим способностям криминалиста, быстро двигался по службе вперед. 30 марта 1878 года он был назначен прокурором симферопольского окружного суда. 19 декабря 1884 года – товарищем прокурора одесской судебной палаты, 21 октября 1892 года—председателем кишиневского окружного суда, 1 января 1894 года Б.Ю. был произведен в действит. ст. советники и 27 апреля того же года был назначен прокурором одесской судебной палаты. На высокий пост старшего председателя одесской судебной палаты, который он занимал по день смерти, Б.Ю. был назначен 15 февраля 1899 года. Покойный имел ордена... принимал самое деятельное участие в благотворительных учреждениях г. Одессы... состоял товарищем председателя попечительного общества о “Доме Трудолюбия”...

В кругу своих знакомых; и друзей Б.Ю. считался замечательным обходительным человеком и интереснейшим собеседником. Как начальник, Б.Ю. был требователен, но крайне справедлив. Он не допускал упущений по службе и требовал от служащих такой же аккуратности и точности отношения к своим обязанностям, какими отличался сам” (“Одесский листок”, 1902, 13 (26) января).

Как гласило сообщение в “Одесском листке” 14 января 1902 года, все одесские нотариусы в этот день закрыли свои конторы до 2-х часов дня “по случаю похорон высокоуважаемого... Бориса Юльевича Витте”.

Среди множества венков выделялись: венок из живых цветов от Г.Г. Маразли, от графини Е.Г. Толстой и графа М. Толстого и венок с надписью “Незабвенному отцу и благодетелю от служащих и призреваемых “Дома Трудолюбия”, венок от графов П.П. и А.И. Шуваловых, венок громадных размеров, перевитый траурной материей с надписью “Праведному судье судебных уставов – от нотариусов г. Одессы”, от херсонского дворянства, от подольского губернского предводителя дворянства А.И. Волгина, от Николая Левченко: “Незабвенному и дорогому Б. Витте от искренно преданного Николая Левченко”, “Незабвенному – генеральша Эрдели”, были венки от семейства князя Н.В. Аргутинского-Долгорукова, от семейства Бураковых, от А.А. Анатра, от князей Урусовых и другие. Эти надписи на траурных венках говорят о дружеских связях Бориса Юльевича и об отношении к нему в обществе.

В 8 часов утра 14 января на квартире покойного собрались представители высшей администрации города и судебного ведомства, почти все иностранные консулы и многие видные граждане Одессы. Гроб с телом Бориса Юльевича был перенесен в Кафедральный Собор, где и состоялась заупокойная литургия. (В метрической книге Одесского Преображенского Кафедрального Собора за 1902 год имеется запись о смерти Б.Ю. Витте. Книга хранится в ГАОО.)

“Из собора процессия направилась по Преображенской ул. на Старое христианское кладбище. Впереди процессии на бархатной подушечке несли ордена, знаки отличия покойного, затем шел усиленный хор Кафедрального собора.

... За катафалком, запряженным шестерней лошадей, следовала убитая горем вдова Е.К. Витте, сестры покойного, почетные граждане Одессы... На всем протяжении следования процессии горели фонари, обтянутые траурным флером...

По доставке тела на Старое кладбище, оно было предано земле, после краткой литии, в семейном склепе Фадеевых, где погребена мать Б.Ю. Витте...”. Так описала последний путь Бориса Юльевича газета “Одесский листок” 15 (28) января 1902 года.

Его жена

Витте Е.К. Около 1900 г.

Сказать, что она была достойной продолжательницей дела своего мужа, значит сказать мало. Борис Юльевич, как думается, стал заниматься благотворительностью именно под влиянием жены.

В Государственном архиве Одесской области хранятся документы первой всеобщей переписи населения Российской империи, проведенной на основании высочайшего положения в 1897 году. Представлен там и состав жильцов квартиры № 4 по Воронцовскому переулку. Из него мы узнаем, что хозяин квартиры, Б.Ю. Витте является прокурором Судебной палаты. Его жена – Витте Екатерина Ксаверьевна – на 11 лет младше мужа. Родилась в Витебске. Потомственная дворянка. Окончила Витебскую гимназию. Вероисповедание – католическое, в отличие от православного у мужа. С ними вместе проживают служащие: потомственный дворянин Станкевич О.П., 34 лет, лакей; горничная Фоти М.И., 23 лет; прачка Сорокина М.И., 25 лет и повар Карпов СМ., 23 лет.

Находясь на содержании у мужа, Екатерина Ксаверьевна ведет большую общественную работу. Совет общества попечения о больных детях Одессы на общем собрании 22 февраля 1904 года единогласно избрал председателя Общества Е.К. Витте Почетным членом общества (об этом сообщает отчет Совета Общества за 1903 год). Такого звания удостаивались только люди, имевшие большие заслуги перед обществами. Благодаря энергии Е.К. Витте была осуществлена постройка детской больницы, что, несомненно, говорило о серьезности ее работы.

Из отчетов этого же Общества за другие годы видно, как много внимания уделяла Екатерина Ксаверьевна делу заботы о больных детях, устраивала лотереи и даже скачки для сбора средств. В 1901 году по инициативе графини А.И. Шуваловой был организован Одесский Дамский Комитет для снабжения бельем и перевязочными средствами раненых больных воинов на Дальнем Востоке. Как видно из отчета о его деятельности, изданном в том же году, Е.К. Витте вошла в его состав, начав с пожертвования крупной суммы денег.

Особенно большую работу вела Екатерина Ксаверьевна в Одесском отделении попечительства Императрицы Марии Александровны о слепых, в котором она председательствовала многие годы, вплоть до 1917 (последний год издания Адрес-календаря одесского градоначальства). За двадцать лет существования этого общества Е.К. Витте постоянно жертвовала вещи, деньги и продукты для нужд призреваемых в попечительстве. За это время главным жертвователем общества М.Ф. Маврокордато при училище слепых, выстроенном на его участке на Малофонтанской дороге, была сооружена церковь. Ныне известный в Одессе храм во имя святых мучеников Адриана и Наталии (которую посещал и поддерживал академик В.П. Филатов) был выстроен по планам архитекторов Л.Л. Влодека и Л.Ф. Прокоповича, что подтверждают отчеты Совета попечительства о слепых за 1898 и 1899 годы.

Средства на постройку детского приюта слепых изыскивали Е.К. Витте и А.И. Шувалова. В работе этого попечительства участвовала и Софья Витте, пожертвовавшая ему, например, в 1899 году 300 рублей.

Но не только материальные заботы о слепых волновали Екатерину Ксаверьевну. Она посещала экзамены в их училище, организовывала музыкальные вечера, устраивала на лечение больных детей, собирала средства на оборудование новых отделений – для слепых девушек и стариков.

Одно время Е.К. Витте входила в женское благотворительное общество. Была она также и членом Одесского общества борьбы с туберкулезом вместе с Софьей Витте, основавшей его. В это же общество входила и Н.А. Фадеева. Е.К. Витте была членом комитета одесского общества покровительства отбывшим наказание и бесприютным, членом центрального комитета общества для помощи бедным.

Много ли информации могут дать о человек простые отчеты обществ? Хотелось бы видеть лица этих благородных людей, знать что-то об их дружбе и привязанностях, прикоснуться к их вещам...

Все унесло время, как ветер разнес по полям прошлогодние запахи трав и листвы, лишь на микрон увеличился плодородный слой почвы. Но этого никто не заметил.

(17 (29). Об. 1849, Тифлис – 28.02 (13.03). 1915, Петроград)

С.Ю. Витте

Сергей Юльевич Витте – единственный представитель семейства Фадеевых, которому посвящена статья во всех трех изданиях Большой Советской Энциклопедии.

Существует огромное количество статей (да и книг) о жизни и государственной деятельности бывшего министра финансов России, так значительно повлиявшего на ее судьбу. Чтобы можно было себе представить масштаб личности Сергея Юльевича, хочется назвать только несколько книг о нем, изданных еще при жизни министра. В 1896 году в Париже И.Ф. Цион опубликовал две книги: “С.Ю. Витте и его проекты злостного банкротства пред Государственным Советом” и “Куда временщик Витте ведет Россию?”; Г.М. Клейнов “Граф С.Ю. Витте” (СПб, 1906); Г. Шевченко “Суд гр. Витте над самим собою” (Харьков, 1908), – эти издания вышли еще при жизни великого реформатора. А вот две книги, изданные тогда же в Одессе: “Граф Сергей Юльевич Витте: его личность и деятельность” (1905 г.) и брошюра А.Б. “Сергей Юльевич Витте, как главный виновник нарушения высочайшего Повеления от 4-го марта 1891 года и его совместного участия с Госуд. б. в деле ограбления крымского помещика К.А. Дуранте и хищения казенной земли”, которая была составлена на основании документов и обличительных статей, взятых из газет “Русское Знамя”, “За Царя и Родину” (1908 г.) и так далее. Кстати, именно в газетах сразу после смерти графа появилось значительное количество статей, посвященных его памяти. После 1917 года вышло достаточно книг о С.Ю. Витте: В.В. Водовозов “Граф С.Ю. Витте и император Николай II” (1922 г.); А.А. Лопухин “Отрывки из воспоминаний (по поводу “Воспоминаний” гр. С.Ю. Витте)” (1923 г.); А.Ф. Кони “Сергей Юльевич Витте: Отрывочные воспоминания” (1925 г.); Е.В. Тарле “Граф С.Ю. Витте. Опыт характеристики внешней политики” (1927 г.) и другие. В наши дни тоже было опубликовано достаточное количество книг и статей, связанных с Сергеем Юльевичем. Уже дважды переиздавались его “Воспоминания”, впервые увидевшие свет в 1924 году, за рукописью которых еще при жизни автора охотилась царская охранка и разведки других стран. В фондах ОГНБ имени М. Горького хранятся десятки его работ, такие как, например, “Записки по крестьянскому делу”, “Принципы железнодорожных тарифов по перевозке грузов”, “По поводу непреложности законов государственной жизни”.

Но больше всего, конечно, написано о С.Ю. Витте статей. Нет смысла повторять работу, которую уже проделал Б.Б. Глинский, собравший все известные ему по печатным источникам материалы. Он опубликовал их в объемном и значительном труде “Граф Сергей Юльевич Витте (Материалы для биографии)”, начиная апрельским и кончая декабрьским номером журнала “Исторический вестник” за 1915 год. Это готовая энциклопедия жизни и деятельности видного человека. “Сошел с исторической сцены, не только русской, но, можно сказать, мировой, крупный деятель, внимание которому уделяли современники в течение многих лет, к голосу которого прислушивались государственные люди и общественные круги, всегда ожидая от него оригинального, талантливого выступления по поставленному на очередь разрешения вопросу... родоначальника русской конституции” (47, апрель, с. 232). На страницах того же “Исторического вестника” А.Е. Кауфман сказал то, что может заставить замереть от восторга сердце истинного одессита: “Колыбелью карьеры графа С.Ю. Витте была Одесса” (48, с. 220).

Конечно, основной источник, откуда мы узнаем об одесском периоде жизни Сергея Юльевича, это его “Воспоминания”. К сожалению, они не документальны, граф писал их по памяти, находясь за границей. Бывший с 1902 по 1905 года директором департамента полиции А.А. Лопухин в “Отрывках из воспоминаний” так характеризует эту книгу бывшего министра финансов России: “Трудно найти не только в мемуарной литературе, но даже в литературе вообще произведение отличающееся таким субъективизмом... Проявленная в них страстность заставила его в некоторых рассказах допустить весьма существенные умолчания, в других неверно осветить факты, а в иных и совершенно исказить их. Вот это и побуждает меня взяться по поводу них за перо... “Воспоминания” С.Ю. Витте таковы, что как бы ни смягчать мнение о них, их нельзя рассматривать иначе, как свидетельство полной потери их автором малейших признаков достоинства” (4, с. 2).

В своих воспоминаниях о двоюродной сестре – Е.П. Блаватской Сергей Юльевич “поведал” много очевидно абсурдного. А.А. Брусилов так охарактеризовал эту страницу его воспоминаний: “С.Ю. Витте – очень умный, государственного ума человек, но в оккультных науках – полный невежда. Смешно читать чепуху, которую он написал о Блаватской. И вообще в его воспоминаниях на страницах, где он говорит о своих двоюродных сестрах Блаватской и Желиховской, очень много предвзятых неточностей” (30а, с. 34). Хочется верить, что вспоминая себя, он не допустил грубых ошибок. Ну разве что сместил акценты или ошибся в должностях отдельных лиц – все это мелочи по сравнению с той атмосферой Одессы, которая вскормила не одного гения. Видит Бог, Одессу Витте любил.

Многие авторы воспоминаний о С.Ю. Витте отмечали, что он всю жизнь не мог избавиться от южнорусского говора. Как говорилось выше, все начиналось в 1865 году, когда Сергея и Бориса привезли в Одессу. По причине несерьезного отношения к учебе, их в университет не приняли. Когда у Сергея Витте явилось сознание того, что так дальше жить нельзя, он уговаривает брата выехать в Кишинев. В “Воспоминаниях” Сергей Витте пишет, что он сдал на “отлично” все математические предметы и директор кишиневской гимназии выдал ему хороший аттестат. Документ этот сохраняется в ГАОО, в нем буквально написано следующее: “оказал успехи: в Законе Божием, русской словесности и математике удовлетворительные, физике и географии весьма удовлетворительные, истории удовлетворительные и языках: латинском и французском удовлетворительные”. И здесь память слегка подвела Сергея Юльевича.

Вместе с братом, также сдавшим экзамены, они вернулись в Одессу и поступили в университет, Сергей – на математический факультет (5, с. 40-42). Сергей Юльевич вспоминал: “По окончании курса в университете я должен был получить золотую медаль... Сначала я написал диссертацию на получение звания кандидата “О бесконечно малых величинах...” Затем мне нужно было написать диссертацию на получение золотой медали. Диссертация эта была дана по астрономии, но в это время я влюбился в актрису Соколову, а потому не желал больше писать диссертации. Таким образом, хотя я первым кончил курс в университете, но золотой медали я не получил... Тем не менее я твердо решил остаться при университете. Одним из моих ближайших товарищей был Лигин (будущий попечитель учебного округа в Варшаве), хотя он и был курсом старше меня...

...Будучи студентом, я мало занимался политикой, потому что постоянно занимался учением, по моему воспитанию был крайним монархистом, каким остаюсь и до настоящего времени, а также человеком религиозным...

Вследствие моей серьезности и моих знаний я пользовался уважением в среде студенчества, как-то был поднят вопрос о незаконности существования студенческой кассы. Касса была закрыта, и все старосты (в том числе я...), которые ею руководили, были преданы суду. Был составлен обвинительный акт, по которому мы все должны были быть сосланы в Сибирь на поселение... В конце концов судебная палата, как окончательная обвинительная камера, рассмотрев это дело, не утвердила обвинительного акта, а передала это дело к новому расследованию, нас судил уже мировой судья, приговоривший каждого из нас к 25 руб. штрафа” (5, с. 42- 45).

В “Воспоминаниях” С.Ю. Витте много рассказывает о студентах, профессорах и преподавателях университета, философствует о профессии математика, о необходимости свободной науки. И это не просто слова. Сергей Юльевич, будучи министром финансов, стал одним из основателей Петербургского политехнического института (5, с. 53).

Б.Б. Глинский часто цитирует статьи о связях С.Ю. Витте с Одессой. Так, его студенческие годы описаны следующим образом: “Двое его товарищей сделали ученую карьеру и состоят теперь в университете в качестве профессоров. Один из них С.П. Ярошенко... Другой – В.Н. Палаузов. Среди товарищей Витте по университету, примкнувших к кружку, в котором главенствовал Витте, находился и Желябов. Из профессоров Витте уцелел и проживает в Одессе только один Е.Ф. Клименко. Друзья Витте вспоминают, что в тогдашнее время в университете было всего около 250 студентов. В большинстве они увлекались светлыми идеями шестидесятых годов. Витте всегда отрезвлял товарищей своего кружка, проповедуя в университете только науку. Однако, он никогда не забывал своих товарищей впоследствии, помогая им, пострадавшим из-за политических убеждений...

Занимался он в университете с завидной прилежностью, поражая профессоров своими успехами и ярко выделяясь среди товарищей. Однако первая попытка Витте на поприще науки – большая ученая работа – окончилась неудачно, и с этого момента в нем произошел перелом, изменивший его взгляды” (47, апрель, с. 235).

В Государственном архиве Одесской области хранятся документы, освещающие период учебы С.Ю. Витте в Новороссийском университете. Есть здесь и заявление студента С. Витте о выдаче ему метрического свидетельства, и его доверенность на имя Евгения Максимовича о получении аттестата кандидата математических наук, и справка о том, что за С. Витте нет недоимок по книгам университетской библиотеки. Среди документов имеется аттестат об окончании С.Ю. Витте курса четырех академических лет в университете:

“АТТЕСТАТ.

Витте Сергей, из дворян, 21 года, православного вероисповедания, по выдержании экзаменов из предметов гимназического курса в Кишиневской гимназии, поступил на первый курс физико-математического факультета разряда математических наук Императорского Новороссийского университета, где, при отличном поведении слушал лекции в течение 1866-67,1867-68,1868-69 и 1869-70 академических годов. На окончательном испытании оказал следующие успехи: в высшей алгебре, аналитической геометрии, дифференциальном и интегральном исчислениях, механике, теоретической астрономии, теории пертурбаций, сферической астрономии, практической астрономии и геодезии, физике, физической географии и православному богословию – отличные (5); неорганической химии – удовлетворительные (3). Посему г. Витте удостоен звания действительного студента с правом получения степени кандидата, по представлении в узаконенный срок диссертации. В удостоверении сего дан сей аттестат от Императорского Новороссийского университета за подписью и с приложением печати, с предоставлением г. Витте прав, определяемых §§142 и 143 Высочайше утвержденного 18 июля 1863 года общего устава Императорских Российских университетов, а именно: при вступлении в гражданскую службу он имеет право на утверждение в чине двенадцатого класса; относительно же определения в военную службу и производства потом в офицеры, пользуется правами, определенными существующими по военному ведомству правилами. Одесса 29 июля 1870 года”.

Здесь же хранится решение Совета Новороссийского университета о присуждении Сергею Витте степени кандидата за диссертацию “Выяснение понятий о пределах”.

Новороссийский университет навсегда вошел в жизнь Сергея Юльевича и никогда не забывался им. В 1885 году в Одессе было создано Общество вспомоществования бывшим воспитанникам Императорского Новороссийского университета и Ришельевского лицея. Из отчета этого общества видно, что С.Ю. Витте стал одним из четырех его пожизненных членов (вместе с Г.Г. Маразли).

5 мая 1899 года в залах Русского собрания в Варшаве бывшие студенты лицея и университета впервые собрались, чтобы отпраздновать годовщину университета. Действо проходило так: “В.Н. Лигин упомянул о тех препятствиях, с которыми ему пришлось бороться, как бывшему одесскому городскому голове, в вопросе открытия медицинского факультета...” Было предложено “почтить бывшего студента С.Ю. Витте, положившего материальною поддержкою главное основание медицинского факультета” (Отчет правления общества вспомоществования бывшим воспитанникам Императорского Новороссийского университета и Ришельевского лицея с 1-го мая 1899 по 1-е мая 1900, с.4-5). Собравшиеся послали телеграмму Министру финансов и получили от него благодарственный ответ.

Как свидетельствует “Адрес-календарь одесского градоначальства на 1906 год” (с. 238), статс-секретарь С.Ю. Витте состоял также почетным членом Общества столовых для недостающих студентов Новороссийского университета.

После окончания высокого учебного заведения необходимо было устраиваться на работу.

Хочется напомнить о письме Новороссийского и Бессарабского генерал-губернатора Павла Коцебу от 10 мая 1871 года барону А.П. Николаи в Тифлис, в котором он отвечает на просьбу барона помочь в устройстве на работу сыновей Е.А. Витте. В этом же году П. Коцебу пишет письмо директору управления Одесской железной дороги Н.М. Чихачеву с просьбой предоставить место Сергею Витте в ведомстве Н.М. Чихачева и уведомить об этом генерал-губернатора. Точно такое же письмо было послано и старшему председателю Одесской судебной палаты С.А. Мордвинову. Оно сыграло свою роль в судьбе Бориса Юльевича Витте, причисленного ранее к Одесской судебной палате без содержания.

1 июля 1871 года кандидат Императорского Новороссийского университета Сергей Витте был принят на должность старшего писца в 4-е отделение канцелярии генерал-губернатора.

Его заявление от 22 июня 1871 года о поступлении на работу в канцелярию также хранится в ГАОО. Приведем формулярный список о службе помощника столоначальника канцелярии Новороссийского и Бессарабского генерал-губернатора, коллежского секретаря Сергея Витте, составленный 10 января 1874 года (год упразднения должности генерал-губернатора):

“Коллежский секретарь Сергей Юльевич Витте, из дворян, двадцати двух лет, вероисповедания православного. Жалованье 250 р. По окончании курса наук в Императорском Новороссийском университете, по физико-математическому факультету с степенью кандидата, в службу вступил в канцелярию Новороссийского и Бессарабского Генерал-губернатора канцелярским чиновником тысяча восемьсот семьдесят первого года июля первого дня. Холост.

Указом Правительствующего Сената от 5 апреля 1872 г. произведен в чин коллежского секретаря по степени кандидата Императорского Новороссийского университета”.

Целую главу “Воспоминаний” С.Ю. Витте посвятил своей службе на одесской железной дороге. С Сергеем произошел тот редкий случай, когда протекция дала ему возможность раскрыть свои способности во много раз больше ожидавшихся от него. Страница эта достаточно известна. Приведем лишь основные ее этапы: “Когда я окончил курс в университете (это было в 1870 г.), к нам приехал мой дядя генерал Фадеев. Как моя мать, так и генерал Фадеев очень косо смотрели на мое желание быть профессором... Генерал-губернатором Одессы в это время был граф Коцебу, и тогда же приехал в Одессу министр путей сообщения граф Владимир Бобринский. И вот мой дядя уговорил меня, чтобы я, оставаясь при университете, для того, чтобы готовиться к званию профессора, в то же время причислился и к канцелярии генерал-губернатора. Таким образом, я был причислен к этой канцелярии... хотя никакой службы там не нес...

Граф Бобринский уговаривал меня переменить профессорскую карьеру на карьеру железнодорожного деятеля... я на это согласился... в течение полугода прошел все должности, касающиеся службы эксплуатации... В это время начальником службы движения был Ф.М. Штерн. В это время на юге наибольшим обществом было Русское общество пароходства и торговли, директором которого состоял Н.М. Чихачев... Начались переговоры о передаче этой железной дороги в руки Русского общества пароходства и торговли... Когда во главе дела стал Н.М. Чихачев... Штерн должен был оставить службу, и Чихачев предложил мне занять должность начальника движения Одесской железной дороги... Занимая место начальника движения, я, в сущности говоря, управлял дорогой, номинальным же управляющим дорогой был барон Унгерн-Штернберг... Вспыхнула русско-турецкая война (1878 г.)... я в сущности сделался главой Одесской железной дороги” (5, с. 54-59).

В примечании по данному периоду деятельности С.Ю. Витте, опубликованном в книге “Воспоминаний” 1960 года издания, сказано следующее: “Покровительство, которое Н.М. Чихачев оказывал С.Ю. Витте во время его службы на Одесской железной дороге, в значительной степени объяснялось, по-видимому, тем, что Витте был рекомендован Ч-ву князем А.И. Барятинским. В январе 1871 г. Барятинский обратился к Чихачеву с письмом, в котором, ссылаясь на свои близкие отношения с семьей Фадеевых, просил Ч-ва позаботиться о карьере молодого Витте и “дать ему ход по службе, если он оправдает доверие...” (4, с. 518).

В “Воспоминаниях” Сергей Юльевич честно рассказывает о Тилигульской катастрофе, когда поезд с новобранцами упал с насыпи и загорелся, погибли сотни душ. С.Ю. Витте будучи “в сущности... главой Одесской железной дороги” был приговорен к 4 месяцам тюремного заключения. Но началась русско-турецкая война, и он сумел зарекомендовать себя, отлично организовав доставку войск на фронт. В конце концов все обошлось ночным нахождением на гауптвахте.

Б.Б. Глинский также описывает эти годы деятельности С.Ю. Витте: “В целях развития деятельности дорог, С.Ю. стал проводить энергичную тарифную политику... вырабатывал для каждого груза максимальный тариф, резко понижая его для того, чтобы груз направлялся преимущественно по Юго-Западным железным дорогам...” (47, с. 236).

“Став в 1880 году начальником Юго-Западных дорог, Витте всесторонне занимается развитием деятельности дорог” (47, с. 237). Началась киевская страница жизни С.Ю. Витте: “С.Ю. не играл никакой заметной роли в жизни Киева. Весь свой досуг уделял изучению финансовых наук. Тогда еще, как говорят его сослуживцы, в бытность свою в Киеве С.Ю. Витте готовился в будущие министры финансов” (47, с. 237).

Но не забывал Сергей Юльевич Одессы. “По инициативе С.Ю. была улучшена перевозка хлебных грузов и проложены пути к частным хлебным магазинам в Одессе... учредил в Киеве, Одессе и других центрах... городские станции и транспортные конторы...” (47, с. 237). В Одессе Сергей Юльевич учредил первое в России коммерческое агентство для выполнения всевозможных поручений продавцов грузов (47, с. 238), первым ввел железнодорожную статистику (47, с. 239).

Встречи с Одессой не всегда были приятными. Так, в 1888 году 16 (28) апреля “Одесский листок” поместил следующую заметку о деятельности управляющего Юго-Западными дорогами: “Проект С.Ю. Витте об устройстве склада для продажи угля произвел среди местных углепромышленников большой переполох. Все торговцы углем, владевшие складами на Б. вокзале, переносят свою деятельность на склады внизу Николаевского бульвара и предполагают конкурировать с управляющим дороги, отчего, само собой разумеется, потребители лишь выиграют”.

А.Е. Кауфман так описывал его одесский период: “Любил Витте одесситов и самую Одессу, свою “вторую родину”, как он называл ее. Он выработал в бытность свою министром путей сообщения весьма выгодные для одесской торговли и промышленности тарифные ставки, содействовал устройству портовой эстакады и всяких усовершенствованных оборудований для одесского порта.

Много десятков лет подряд одесские лорд-мэры и высшая администрация тщетно ходатайствовали об открытии при Новороссийском университете медицинского факультета, столь важного в курортном городе. С.Ю. Витте сумел преодолеть все препятствия. В награду за это его избрали почетным гражданином и присвоили его имя Дворянской улице, где университет расположен.

Однажды Витте отправился с городским головою П.А. Зеленым в университет.

- На Дворянскую улицу! – крикнул Витте кучеру.
- На улицу Витте! – поправил его Зеленый.

Витте словно предчувствовал, что “улица Витте” недолго просуществует: черносотенная одесская дума поспешила отменить постановление своей предшественницы, с благословения градоначальника, известного генерала Толмачева...

Когда исполнилось какое-то “летие” государственной деятельности Витте, редактор газеты, в которой я работал, обратился ко мне с такою просьбою:

— Витте – одессит и вы – бывший одессит. Попробуйте-ка отправиться к нему и побеседовать кое о чем!..

И действительно, одного упоминания по телефону, что я одессит, было достаточно, чтобы через полчаса я сидел в хорошо знакомом виттевском кабинете в “Белом доме” и беседовал с бывшим премьером. Значительная часть беседы, помню, была посвящена расспросам Витте об общих одесских знакомых и воспоминаниям о пребывании в Одессе...

С.Ю. Витте любил Одессу, но еще больше любили его одесситы, среди которых он был крайне популярен. Его не называли ни Витте, ни графом, а просто – “Сергеем Юльевичем”... С.Ю. Витте часто заезжал в Одессу, где служил покойный его брат Борис... и где посейчас проживает его любимая сестра.

Одесситы, знавшие выдающегося государственного деятеля, когда он еще был простым конторщиком и газетным сотрудником, с удовольствием отмечали всегда, что он “ничуть не переменился”. Те же чуждые всякой претензии на аристократизм манеры, та же неуклюжая и несколько грубоватая речь, те же усвоенные в Одессе неправильные обороты.

Известно, что на первых порах своей государственной деятельности в столице, Витте не мало шокировал своих коллег простотою и демократичностью...” (48, с. 222-223).

В ГАОО имеется дело “Об исходатайствовании Министру финансов Тайному Советнику Витте звания почетного гражданина г. Одессы, 1894 г.”. Из него видно, что на основании постановления городской думы от 21-го марта 1894 года городской голова Г.Г. Маразли ходатайствовал о присвоении такого звания С.Ю. Витте. 16 мая 1894 года Министерство внутренних дел России уведомило одесского градоначальника о высочайшем соизволении на присвоение такового звания.

Сергей Юльевич был тесно знаком со многими деятелями печатного дела, в частности, с С.А. Сувориным, М.Н. Катковым, В.П. Мещерским, В.В. Дорошевичем и другими.

“В Одессе Витте, занимая место конторщика на железной дороге, принимал участие и в местной печати. В прогрессивной газете “Правда” появлялись время от времени злободневные фельетоны за подписью “Зеленый попугай”, и товарищи по перу автора этих фельетонов не подозревали, что их сосед по газете променяет впоследствии редакционный портфель на портфель министра, и они, как некий одесский журналист С.Г. Ярон, смогут называть себя “товарищами министра”.

В другой одесской газете, “Новороссийском телеграфе”, Витте выступил с горячо написанною статьей по славянскому вопросу. Этому же вопросу посвящались его статьи в аксаковских изданиях — “Дне” и “Руси”. Славянолюбие Витте берет начало от дяди по матери, генерала Фадеева, известного патриота и военного писателя. Тяготением к литературе С.Ю. обязан был, по его словам, своей тетке – известной писательнице Елене Ган... и родственным отношениям с писательницей Желиховской и теософкой Блаватской.

В Одессе на заре своей служебной и газетной деятельности Витте сблизился с “дедушкой одесских фельетонистов” бароном Иксом – С.Т. Герцо-Виноградским. Он не порывает с ним даже тогда, когда барон Икс, вернувшись из ссылки, находился под надзором... устраивает его на должности на Юго-Западных дорогах... устроил ему пенсию...

На Юго-Западных железных дорогах Витте устроил другого одесского журнального ветерана, талантливого критика и шекспиролога С.И. Сычевского, который, страдая известным пороком, вечно нуждался...

Закрыли однажды “Одесский листок”, кажется за статью В.М. Дорошевича о притоне в доме одесского судебного деятеля Шимановского, и Витте добился снятия этой кары и возобновления газеты.

Ходатайствам Витте многие органы печати обязаны своим возникновением в те времена, когда разрешения на новые газеты выдавались с большим трудом...” (48, с. 226-227). А.Е. Кауфман завершает: “И можно смело сказать, что, не посвяти себя Витте государственной деятельности, в которой он так много преуспел, он был бы выдающимся публицистом. У него были для этого многие данные: публицистический темперамент, полемическая жилка, умение схватывать сущность вещей, сильный творческий ум и разнообразные сведения и знания по многим отраслям человеческой мысли. У публицистики было бы тогда одной талантливой силой больше, но у России не было бы выдающегося государственного деятеля и реформатора” (48, с. 229).

В подшивках газеты “Правда” за 1877-1879 годы есть статьи Е.П. Блаватской, но статей за подписью “Зеленый попугай” обнаружить не удалось. Впрочем, быть может, он публиковал их в 1880 году, что весьма сомнительно, но доподлинно известно, что в начале 70-х годов, о которых говорит А.Е. Кауфман, газета “Правда” еще не существовала.

“Из приведенных данных, – пишет Б.Б. Глинский, – мы видим, что лучшая пора жизни С.Ю. Витте протекала на нашем юге, с которым он сроднился теснейшим образом и который наложил на него своеобразную печать. Впоследствии, став министром финансов, многие вопросы общей русской действительности он судил именно как южанин... не считаясь с разнообразием русской действительности во всей ее совокупности” (47, апрель, с. 242-243).

“10 марта 1889 года Витте принял предложенную ему должность и вступил в управление департаментом железнодорожных дел с производством в действительные статские советники... 15 февраля 1892 года назначается управляющим министерством путей сообщения, а 30 августа того же года ему высочайше поведено быть управляющим министерством финансов. 1 января 1893 года последовало утверждение его в должности министра финансов с производством в тайные советники” (47, апрель, с. 247).

Большая Советская энциклопедия, изданная в 20-е годы, несколько искажает факты биографии С.Ю. Витте, но дает обширную статью о нем – намного информативнее статьи во 2-м издании БСЭ (1950-е годы). Советская историческая энциклопедия (1963 г., Т. 3, с. 513-515), в частности, подчеркивала, что “По инициативе Витте проведены крупные экономические мероприятия: введена винная монополия, ставшая одним из устоев бюджета царской России, сооружена Сибирская железнодорожная магистраль...” 90-е годы взлета Витте как министра финансов были подлинным железнодорожным бумом в России. “Всего за 10 лет протяженность железных дорог возросла на 70%”, – отмечает Б.Г. Сироткин (49, с. 13) и продолжает: “...стержнем всей политики ускоренной индустриализации России Витте считал финансовую реформу рубля – придание ему золотого паритета. В 1895-97 гг. такая реформа была проведена... В.И. Ленин, как и Витте, придавал исключительное значение золотому конвертируемому рублю...” (49, с, 8-9,10).

В “Исторической записке об учреждении медицинского факультета при Императорском Новороссийском университете” (на Ольгиевской улице) говорится о том, как в 1894 году министр народного просвещения И.Д. Деляков и министр финансов С.Ю. Витте приняли этот вопрос под свое покровительство (с. 4).

Здания были заложены 5 сентября 1896 года.

Уже в 1900 году В.В. Подвысоцкий в “Кратком описании зданий медицинского факультета Новороссийского университета” выражал надежду на то, что “министр финансов, статс-секретарь С.Ю. Витте, сделавший уже так много для осуществления идеи о создании на юге России, в Одессе, выдающегося рассадника медицинских знаний, не ослабит своего внимания к (денежным – О.Б.) нуждам нового факультета” (с. 15).

23 августа 1903 года С.Ю. Витте покинул пост министра финансов. “Если бы у меня был хотя бы один такой министр, я бы сделал в Германии чудеса”, – поговаривал Вильгельм II (47, апрель, с. 254).

Вице-директор департамента торговли и мануфактуры Н. Ланговой вспоминал: “Помимо других законов по организации рабочего труда, Сергею Юльевичу в особую заслугу должны быть поставлены нормировка рабочего времени (закон 1897 г.) и обеспечение участи увечных рабочих (закон 1903 г.)

...При нем утверждены и состояли к 1900 году: три политехникума (Киевский, Варшавский и Петроградский), семьдесят три коммерческих училища ...учреждено несколько промышленно-художественных училищ...

В немалую заслугу Сергею Юльевичу нужно поставить закон 1897 года о сельских ремесленных учебных мастерских – “деревенских технологических институтах” – как он их называл... Заботясь о развитии торгового мореплавания, Сергей Юльевич взял в 1898 году в свое ведение так называемые мореходные классы (к 1900 году таких училищ состояло тридцать пять), в 1896 году изданы новые законы о привилегиях на изобретения и усовершенствования” (47, апрель, с. 260-261).

Среди работ С.Ю. Витте обращает на себя внимание книга “По поводу национализма”. Автору не раз приходилось сталкиваться с этой проблемой. Сам Сергей Юльевич был членом Одесского славянского благотворительного общества имени святых Кирилла и Мефодия, появившегося в Одессе в 1870 году. Это общество, кроме обширной благотворительной деятельности, пропагандировало идеи панславизма. Деятельность С.Ю. Витте в нем позже привела его к знакомству с крупными российскими деятелями этого общества И.С. Аксаковым и М.Б. Катковым (4, с. 518). В отчете Общества за 1887 год упоминается о любезности С.Ю. Витте, который снабжал нуждающихся славян бесплатными билетами для передвижения по железной дороге в различных направлениях.

В 1912 году Сергей Юльевич высказал свое отношение к идее всеславянства, которое появилось в “Одесском листке” только 17 июля 1913 года под заголовком “Пророчество гр. С.Ю.Витте”: “10 апреля 1912 г., т. е. 15 месяцев назад гр. С.Ю. Витте предсказал те события, которые совершаются ныне среди славянских народов на Ближнем Востоке.

Произошло это, по словам “Р.Сл.”, следующим образом.

При музее одесского общества истории и древностей имеется особый отдел, в котором собраны портреты современных славянских деятелей. Пользуясь пребыванием в Одессе статс-секретаря гр. С.Ю. Витте, инициатор создания этого отдела А.А. Борзенко обратился к гр. С.Ю. с просьбою дать свой портрет для славянского отдела. Бывший премьер прислал прекрасный фотографический снимок, сделанный в Германии. На полях своего портрета гр. С.Ю. Витте собственноручно написал следующее любопытное пророчество: “Осуществление идей всеславянства, к сожалению, встретило непреодолимые препятствия в национальной и религиозной нетерпимости (польский вопрос, теперешний русский национализм, католичество и православие). Препятствия эти сгладятся только могущественным развитием идеи общечеловечности и сущности учения Христа, стушевывающей несогласие различных христианских вероучений. Но когда это случится, не будут ли стерты расовые отличия, и потому не потеряет ли значение идея всеславянства.

Гр. Витте. 10 апреля 1912 г.”

Эти строки свидетельствуют, что гр. С.Ю. Витте еще задолго до балканских событий смотрел на идею всеславянства правильней, чем многие у нас в России, и что совершающиеся события обнаружили полный дальтонизм дипломатии, в частности, русской”.

Сергей Юльевич не являлся шовинистом. Среди его друзей и тех, кому он помогал, было много, к примеру, евреев, которых он ценил за деловые качества и отношение к работе: “Я очень хорошо знал отца Рафаловича – старика Федора Рафаловича, который принял православие... состоял старостой церкви, находящейся недалеко от того дома, в котором я жил, т. е. от гостиницы “Неаполь”. Это был в высокой степени почтенный человек: фирма его была одна из самых больших, лучших фирм в Одессе”, – вспоминал Сергей Юльевич. (5, с. 146-147) Его считали евреем, и ему даже пришлось доказывать обратное.

Будучи автором манифеста 17 октября 1905 года, С.Ю. Витте накликал на себя ненависть черносотенцев, которые организовали на него три покушения, так и не достигнув цели (49, с. 19). Сам Сергей Юльевич описал этот период, связанный, кстати, с Одессой, следующим образом: “После 17 октября, во время нашей так называемой революции, когда забрали громадную силу в России “черносотенцы”, то эти архиреакционеры, состоящие большею частью из лиц sans foi ni loi (не имеющих ни стьща, ни совести), и образовался так называемый “Союз русского народа”, с его различными подотделами: “Союзом Михаила Архангела” и т.д., Дуранте вдруг затеял... историю (он был в то время уже вполне разорившимся и вступил в “Союз русского народа” г. Одессы, главою которого там был граф Коновницын – тоже большой негодяй)” (5, с. 164).

После 1905 года началась травля бывшего министра финансов в одесских газетах.

Как уже говорилось в самом начале, в 1908 года в Одессе вышла брошюра некоего А.Б. “Сергей Юльевич Витте, как главный виновник нарушения...” В ней говорилось все о том же К.А. Дуранте, которого, как мы видим, С.Ю. Витте считал негодяем. “Одесский листок” 10 января 1909 года поместил следующую заметку, касаясь вопроса взаимоотношений графа и Дуранте: “Ст. сов. Карл Дуранте в письме на имя С.Ю. Витте, напечатанном в “За царя и Р.”, высказал удивление по поводу непривлечения графом к суду за клевету автора брошюры об “ограблении помещика Дуранте” и последнего, давшего материал для брошюры. Ст. сов. К. Дуранте спрашивает, не привлечет ли его С.Ю. Витте к суду теперь после новых статей против него”.

Эта же газета 21 июня приурочивает ко дню 60-летия Сергея Юльевича статью “Из жизни графа С.Ю. Витте”, в которой идет речь о молодости графа. Статья выходит без подписи.

В этом же номере опубликована заметка, посвященная переименованию улицы Витте в улицу Петра Великого. По данным Я.Я. Майстрового, бывшая ранее Дворянской, в 1902 году улица была названа именем Витте. 2 июня 1995 года улице было возвращено наименование Дворянской. Тогда же всплыли и воспоминания о Витте – враге черносотенцев.

13 сентября 1909 года тот же “Одесский листок” поместил очередную статью Александра де-Рибаса из цикла “Старая Одесса”. В ней шла речь о Сычевском. бывшем коллеге С.Ю. Витте, якобы написавшем “Принципы железнодорожных тарифов”, прославивших в свое время их автора – С.Ю. Витте.

Как всякий большой человек, Сергей Юльевич не мог не иметь врагов, выросших из мелких завистников. Но сердце его не черствело, и до последних дней он тянулся к Одессе, не раз наведывался в нее, не прерывал связей с ее жителями. “Я видел в последний раз графа Витте в июле прошлого года в курорте Зальцшлирф беседующим со старым одесским купцом”, – писал А.Е. Кауфман (48, с. 229).

Личную жизнь Сергея Юльевича нельзя назвать безоблачной. Он дважды был женат, оба раза на разведенных женщинах, зато по большой любви. С первой женой он познакомился в Одессе. Своих детей у него не было.

Сергей Юльевич неоднократно приезжал в Одессу, где жила его любимая сестра Софья Витте, организовавшая здесь Общество борьбы с туберкулезом. Она и брат Сергей были пожизненными членами этого Общества. Как свидетельствует отчет Общества за 1913 год, приехав в Одессу в этом году, граф Витте посетил учреждения Общества.

В конце 1914 года, по дороге из Германии и Италии, С.Ю. Витте в последний раз заехал в Одессу. “Утром неожиданно появился в университетской церкви и горячо молился, словно предчувствовал, что больше никогда не увидит своей alma mater” (51).

Отдельно хочется рассказать об отношении Сергея Юльевича к Одесской городской публичной библиотеке. Нынешняя Одесская государственная научная библиотека в то время была второй общедоступной библиотекой в Российской империи после нынешней Российской национальной библиотеки. ОГНБ имени М. Горького – одна из шести крупнейших библиотек Украины, носящих высокое звание государственных.

В отчете библиотеки за 1897 год имеются следующие сведения: “Приступая к обозрению того, как пополнялась в 1897 году библиотека, управление ее считает долгом с сердечной признательностью особо отметить, что в конце этого года последовало распоряжение Его Высокопревосходительства г. Министра Финансов С.Ю. Витте по всем подведомственным ему учреждениям о высылке в библиотеку их изданий как уже вышедших, так и имеющих появиться в свет. Такое милостивое и высокопросвещенное внимание Его Высокопревосходительства несомненно отразится самым благотворным образом на ходе развития библиотеки, которая и в отчетном году уже получила много весьма ценных и важных изданий Министерства Финансов” (50, с. 5).

Поскольку фонды библиотеки пополнялись, в основном, благодаря дарам отдельных лиц и организаций, такое постановление должно было значительно улучшить состав ее фондов. В отчете библиотеки за 1902 год говорится о пополнении имеющейся коллекции изданий Министерства финансов благодаря именно вышеназванному постановлению. Отчет библиотеки за 1905 год в списках жертвователей называет председателя Высочайше учрежденного особого совещания о нуждах сельскохозяйственных промышленников графа С.Ю. Витте, приславшего библиотеке 70 томов трудов Совещания. (Вторым членом семейства Фадеевых, не забывавшим Одесскую публичную библиотеку, была Надежда Андреевна Фадеева.)

Неожиданная смерть уже опального графа потрясла Россию и Одессу. Сотни некрологов, воспоминаний о Сергее Юльевиче заполнили страницы изданий. Не осталась в стороне и “колыбель Сергея Витте”. Некоторые статьи одесской периодики уже цитировал Б.Б. Глинский. Хочется добавить к ним еще две, характеризующие отношение города к бывшему министру Финансов. Газета “Одесские новости” 2 (15) марта 1915 года поместила несколько сообщений в связи с кончиной С.Ю. Витте. Некто Г. (без сомнения, Б.Б. Глинский, поскольку отдельные фразы этой статьи дословно совпадают с текстом его солидного труда (47) о Борисе Юльевиче) публикует статью “Гр. С.Ю. Витте в университете”. В ней вспоминаются его связи с профессорами В.Н. Палаузовым. С.П. Ярошенко, бывшим ректором университета Шведовым, революционером Желябовым. Любовью к покойному проникнута эта небольшая заметка.

Следующий сюжет прямо противоположен по смыслу: “Своеобразно откликнулись на смерть гр. Витте одесские союзники. Во вчерашнем заседании с.р.л. один из ораторов г. Аносов заявил, что граф “причинил немало вреда”. Поэтому оратор не может предложить собранию почтить его память и рекомендует ограничиться словами: “Да простит ему Бог тот вред, который он принес” (из той же газеты).

Две информационные заметки описывали кончину Сергея Юльевича:

Петроград. 1 марта (от нашего корреспондента).

Гр. Витте умер в 3 ч. 5 м. утра в субботу. Он почувствовал себя плохо еще в четверг вечером. В пятницу утром у него образовалось воспаление среднего уха. У больного собрались лучшие профессора, лейб хирурги Федоров и Сиротин. Предложена была операция, однако, когда врачи обнаружили стрептококки, доказавшие наличие глубокой инфекции, пришлось от операции отказаться. Днем больной впадал в бессознательное состояние. Скончался он тихо. Потеряв сознание, гр. Витте бредил о войне.

В день кончины граф Витте сильно мучился, но больной переносил страдания с удивительным самообладанием и терпением...

В воскресенье ожидается возвращение из Биарицце дочери гр. Витте г-жи Нарышкиной. Похороны назначены в понедельник в Александро-Невской лавре...

В духовном завещании гр. Витте просит сделать на могиле простую надпись: – “Сергей Витте” и обозначить даты рождения и смерти, а также первые две строки манифеста 17 октября...”. Может быть, эти: “Смуты и волнения в столицах и во многих местностях империи нашей великой и тяжкой скорбью преисполняют сердце наше...”?

“...При кончине у его постели находились жена и доктор Геровский. Несколько дней до смерти гр. Витте заболел инфлуэнцей, которая осложнилась воспалением ушей... консилиум признал, что у графа менингит”.

А.Е. Кауфман писал: “За несколько дней до кончины С.Ю. Витте жаловался вдове недавно скончавшегося его закадычного друга Д-го на систематическую травлю, которой он подвергается.

— Я чувствую себя, – заявил он, – как травленый волк, хотя я совершенно устранился от всякой внутренней политики...

Существует мнение, что министры финансов, ворочающие государственными миллионами, имеют большие состояния. О графе Витте его недоброжелатели, уже после его кончины, говорили, что его миллионы хранятся в немецких банках и что это обстоятельство и было-де причиною несочувствия экс-министра русско-германской войне. “Виттевские миллионы” плод досужей фантазии. Еще недавно бывший министр финансов для улажения дел близкого ему человека должен был продать часть своей земли и хлопотал через В.Н. Коковцева о выдаче ему известной суммы...

А хоронили “миллионера” графа С.Ю. Витте по третьему разряду...

Так жил, действовал и умер талантливый и выдающийся русский государственный деятель граф Сергей Юльевич Витте, с именем которого неразрывно связано провозглашение русской конституции...” (48, с. 230-231).

Ольга Юльевна Витте (1858, Тбилиси – 29.01.1908. Одесса) – старшая дочь Е. А. и Ю. Ф. Витте.

Софья Юльевна Витте (1860, Тбилиси – 23. 06. (06.07). 1917, Одесса) – младшая и последняя дочь этих супругов.

Витте С.Ю. 1911 г.

Сестры всегда жили вместе. Ольга тяжело болела туберкулезом, вела неактивный образ жизни, не участвовала ни в одном благотворительном обществе. С.Ю. Витте вспоминал о ней: “Ольга умерла два года тому назад, не достигнув 50-летнего возраста... Обе сестры были крайне дружны и жили вместе.

Старшая сестра Ольга ухаживала за младшей, заразилась от нее тем же самым (туберкулезом) и умерла... Сестра Ольга была любимицей отца и матери, как первая дочь, родившаяся после трех сыновей” (4, с. 19).

31 января 1908 года газета “Одесский вестник” поместила на первой странице некролог Ольги Витте, а на третьей – информацию о ее смерти:

“Вчера, в 12 часов дня, от воспаления легких, скончалась родная сестра бывшего премьера С.Ю. Витте Ольга Юльевна Витте. Покойная проживала со своей сестрой в доме Юрьевича, по Греческой улице (№ 45, как следует из некролога, – О.Б.). Вечером у гроба была отслужена первая панихида, на которой присутствовали: бывший одесский градоначальник генерал-лейтенант А.Г. Григорьев с супругой, вдова генерал-майора Карангозова, член одесской судебной палаты барон Штакельберг, начальница института и много других почетных лиц. Завтра состоятся похороны. Тело будет погребено на Новом кладбище”.

2 февраля эта же газета проинформировала своих читателей о прошедших похоронах Ольги Витте. В частности, сообщилось о тех, кто присутствовал на отпевании тела в Кафедральном соборе:

А.Г. Григорьев с женой, и.д. помощника градоначальника А.В. Рева, старшина купеческого сословия А.А. Анатра и многие почетные граждане Одессы. В метрической книге Одесского Кафедрального Преображенского собора за этот год имеется запись о смерти Ольги Витте 29 января и похоронах ее на Новом кладбище 1 февраля. Белый цветок отцвел...

Это печальное событие сильно ударило по сердцу тоже уже заболевшей туберкулезом Софьи Витте и дало толчок к борьбе Софьи Юльевны со страшным недугом, который и сейчас продолжает косить население Земли.

Все одесситы знают о туберкулезном детском санатории “Белый цветок”, расположенном на 11-й станции Черноморской дороги, но мало кто знает, что одной из учредительниц Одесского общества борьбы с туберкулезом и организатором санатория была Софья Юльевна Витте.

Сергей Юльевич Витте особенно любил сестру Софью. Он говорил о ней: “Софья не была никем особенно балована, но все к ней относились с любовью” (4, с. 19).

Константин Васильев, много изучавший историю медицины Одессы, в своей статье “Общество борьбы с туберкулезом” отдал должное деятельности этого общества и конкретно Софье Витте (52).

23 апреля 1911 года в Одессе впервые был проведен противотуберкулезный праздник “Белого цветка”. В 1913 году – уже построено здание санатория на 60 человек. Первым председателем Общества стала Софья Витте. Устав одесского общества борьбы с туберкулезом начинается так: “§1. Одесское общество борьбы с туберкулезом имеет своей целью вырабатывать и проводить в жизнь все мероприятия, необходимые для борьбы с туберкулезом, как народной болезнью, а также оказывать бесплатную медицинскую помощь неимущим туберкулезно-больным в районе Одесского градоначальства и Одесского уезда” (53, с. 5). Из этого же Устава узнаем, что общество было учреждено 1 марта 1911 года: “Учредители Общества: Софья Юльевна Витте, дочь Действ, стат. сов., живет Греческая, 45; Александра Александровна Анатра, вдова д.с.с, живет Пушкинская, 27; граф Михаил Михайлович Толстой, живет Сабанеев мост, 4;...” (53, с. 14).

Учредительное собрание Общества состоялось под председательством Софьи Витте 21 февраля 1911 года (54, с. 4). Причем фраза, которой начинается первый отчет Общества, звучит так: “Одесское Общество основано по инициативе Членов корреспондентов Международной Лиги борьбы с туберкулезом С.Ю. Витте, графа М.М. Толстого и д-ра Кранцфельда” (54, с. 3). Первое общее собрание Общества состоялось под председательством графа М.М. Толстого 6 марта того же года, председателем Правления была избрана Софья Витте. “Кружечный сбор в 1911 году дал валового дохода 18905 руб. при расходе в 972 руб., который был покрыт пожертвованием С.Ю. Витте, Е.В. Ксида и графа М.М. Толстого. В 1912 году... 46194 рубля...” (54, с. 7). Продажа символа борьбы с туберкулезом “белого цветка” – ромашки из белой бумаги – проходила 23 апреля 1911 года и 23 апреля 1912 года. В 1912 году свои автомобили для проведения акции предоставили З.Е. Ашкенази, Н.К. Ксида, А.К. Леонард, Ф.А. Цорн, барон А.А. Рено и другие (54, с. 12). В особую комиссию по подсчету денег входил, в частности, директор Одесской городской публичной библиотеки М.Г. Попруженко (54, с. 13). В ГАОО хранится письмо Софьи Витте от 30 марта 1914 года городской администрации с просьбой разрешить учителям принимать участие в проведении дня “белого цветка”.

В 1912 году в доме Яворского по улице Нежинской, 64 была открыта амбулатория для больных туберкулезом. За год ее посетило 5643 человека, из которых больными оказались 3846, причем из них русских 1999 (54, с. 43). В 1908 году в Одессе от туберкулеза умерло 1439 человек (54, с. 152).

Организованное при Обществе попечительство, куда вошли А.А. Анатра, А.С Бориневич, С.Ю. Витте и др., изучало состояние дел и оказывало посильную помощь больным; выдавало талоны на бесплатное питание, снабжало одеждой, предоставляло пособие для улучшения жилищных условий (54. с. 76-79). При строительстве санатория “Белый цветок” свой труд безвозмездно предоставили архитекторы Ю.М. Дмитренко (через несколько лет умерший от туберкулеза легких), С.А. Ландесман, А.Б. Минкус, Ф.П. Нестурх и М.И. Линецкий (54, с. 94).

Туберкулез не считался с материальным состоянием людей. Обществу пожертвованы были: 5000 рублей от Н.К. Ксиды – капитал имени Лизочки Ксида, затем и Олечки Ксида... К.Э. Андреевский в память отца пожертвовал 1000 рублей. За 1911-1912 годы Софья Юльевна Витте жертвовала 100, 78 и 42 рубля и на устройство “Белого цветка” – 500 рублей. Одесское городское Кредитное общество выделило 10000 рублей, Земский банк Херсонской губернии – 5000 рублей. Все одесское общество поднялось на борьбу с туберкулезом, и возглавляла ее Софья Витте.

На очень плохом по качеству фото, помещенном вместе с некрологом С.Ю. Витте в июне 1917 года, видно худенькое с утонченными чертами лицо, воротничок плотно закрывает тонкую шею, солидная брошь у горла, – аскетизм благородства.

В список пожизненных членов общества борьбы с туберкулезом были зачислены: Сергей Юльевич Витте, Софья Юльевна Витте, Константин Эрастович Андреевский, Михаил Михайлович Толстой, Надежда Андреевна Фадеева и другие. Действительным членом общества состояла Екатерина Ксаверьевна Витте.

Все оставшиеся в живых члены семейства Фадеевых входили в Одесское общество борьбы с туберкулезом – страшная болезнь не обошла стороной и их семью.

Еще в 1883 году отношение к туберкулезу было выражено, например, в статье доктора М. Богомолова “Заразна ли чахотка?” (“Одесский листок”, 11 (23) августа, с. 2). Существовали, правда, и совершенно противоположные мнения не менее компетентных людей.

Д-р М. Богомолов: “В начале прошлого года в берлинском физиологическом обществе сделано было Робертом Кохом, членом королевского санитарного управления в Берлине, сообщение об открытии... Р. Кох предупреждал о сильной заразительности чахотки, а автор статьи настаивал на другом: “Против заразительности чахотки, против передачи ее одним другому красноречивее всего говорит следующий факт... никто из здоровых врачей... не заболел... Нет никакого основания опасаться передачи чахотки больным здоровому и нет ни малейшего повода содержать этого рода больных в отдельных помещениях с соблюдением строгих карантинных правил...”

Страшная правда жизни такова, что в 1996 году, через 110 лет после описанных событий, в Одессе умерло от туберкулеза 205 человек, причем по отношению к предыдущему пятилетию, смертность от туберкулеза в Одессе возросла на 62,6% (55).

За год до организации Общества борьбы с туберкулезом в Одессе отдельным изданием вышел критический очерк Софьи Витте “Леонид Андреев”. “Весь доход от издания поступит на борьбу с туберкулезом”, – гласила надпись на обложке книги (56).

Софья Юльевна была писательницей. Предисловие к вышеназванной книге гласило: “Этот очерк был напечатан в одном из американских журналов и вошел в отдельный сборник, вышедших в Нью-Йорке на английском языке статей г-жи Витте о русских писателях: гр. Л. Толстом, Чехове, Мережковском, Горьком, Эрастове, Арцыбашеве, Юшкевиче, Зайцеве и др.” (56, с. 3). Стиль писательницы можно оценить уже с первых строк очерка: “Андреев умолк, но мы не можем не говорить о том, большом, значительном и важном, что он уже нам сказал” (56, с. 5).

Три книги Софьи Витте вышли в Одессе. Одна из них – вышеназванная – хранится в научной библиотеке Одесского государственного университета, две другие – в отделе редких изданий и рукописей ОГНБ имени М. Горького (57; 58; 59).

Надпись на титульном листе последней книги гласит: “В пользу Одесского попечительства о слепых, состоящего под Высочайшим покровительством Государыни Императрицы Марии Федоровны”. Как видно из отчетов, Софья Юльевна с 1898 года входила в это общество вместе с женой своего брата Бориса Е.К. Витте, жертвовала значительные суммы на нужды Общества: 300 руб. в 1899 году даны ею, очевидно, на постройку церкви. Она, как и Е.К. Витте, была бессменным членом попечительства о слепых до конца – до 1917 года. Кроме того, она жертвует деньги в другие общества, например, в общество пособия бедным больным на Куяльницком и Хаджибейском лиманах, когда в нем активно работают племянницы Надежда и Елена Желиховские (1911 год). Она является также и членом Общества покровительства животных.

Интересно, что в 1906 году, всего один год, С.Ю. Витте состоит действительным членом Одесского отделения Российского общества защиты женщин (в 1910 году в него пыталась войти Н.В. Желиховская).

Адресные и справочные книги Одессы указывают место проживания С.Ю. Витте в 1910-1917 годах: ул. Греческая, 45 или ул. Преображенская, 28. По сути, это одно угловое здание, двумя крыльями выходящее на две пересекающиеся улицы. По этому же адресу в эти же годы проживает их тетя – последняя из Фадеевых – Надежда Андреевна.

Софья Юльевна Витте умерла 23 июня (6 июля) 1917 года. В ГАОО хранится дело “О принятии завещанных по духовному завещанию С.Ю. Витте 3000 р. для содержания на % в сохранном виде могил завещательницы” за ноябрь 1917 года. Из дела видно, что финансовая комиссия городской думы приняла завещанные деньги. Душеприказчиком по сему завещанию был Н.А. Боур. На листе 3 этого дела приведена выписка из домашнего духовного завещания умершей в г. Одессе 23 июня 1917 года дочери Действительного Статского Советника Софьи Юльевны Витте, составленного 19 июня 1917 года и утвержденного Одесским окружным судом, по 3 гражданскому отделению, к исполнению 21 июля 1917 года: “...Четвертое. 3000 р. процентными бумагами по усмотрению моего душеприказчика завещаю Одесскому городскому общественному правлению с тем, чтобы на доходы с этого капитала содержались в целости, порядке, сохранном виде могилы моей сестры Ольги Юльевны и моя на Одесском втором христианском кладбище, именуемом “Новое”.... Седьмое. 2000 р. процентными бумагами на усмотрение моего душеприказчика завещаю Обществу вспомоществования нуждающимся учащимся народных училищ г. Одессы для обращения на горячие завтраки нуждающимся школьникам городских народных школ г. Одессы”. И после смерти Софья Юльевна осталась верна своим гуманным принципам. Интересно отметить, что уже более восьмидесяти лет могилы Ольги и Софьи Витте находятся в порядке, кто-то постоянно ухаживает за ними. Сестры похоронены рядом, на Втором интернациональном кладбище, на участке № 31 неподалеку от храма Святого Дмитрия. На их общем надгробии надпись: “Здесь покоятся сестры София и Ольга Витте. При жизни своей они устроили санаторий Белый цветок для туберкулезных больных, в котором неимущие больные получали бесплатное лечение”.

Прочитаем же несколько статей, сопровождавших грустную дату ухода Софьи Юльевны Витте и опубликованных – день за днем – в крупнейшей городской газете.

“Одесский листок”, 1917,24 июня, с. 1:

“Софья Юльевна Витте скончалась. Вынос тела из квартиры (Преображенская, 28) для отпевания в Св. Дмитриевскую церковь на новом кладбище в воскресенье, 25 июня, в 3 часа дня”.

“Одесский листок”, 1917,25 июня, с. 1:

“С.Ю. Витте (вместо некролога).

О-во борьбы с туберкулезом, да с ним вся общественная Одесса, творившая в самую мрачную эпоху реакции, хотя в малом масштабе, но все же полезную работу, понесло тяжелую утрату в лице неожиданно угасшей С.Ю. Витте. Судьбе было угодно, чтобы из сплоченных рядов противотуберкулезной рати был выбит из строя один из самых активнейших, самых энергичных, одаренных инициативой и творческой волей борец. И по странной случайности С.Ю. Витте пала жертвой той же губительной болезни, с которой она вела такую упорную и настойчивую борьбу.

С именем покойной неразрывно связана вся деятельность местного общества борьбы с туберкулезом, прошедшая на наших глазах, при нашем участии, при нашей деятельной поддержке. И когда охватываешь мысленным взором картину деятельности общества за сравнительно короткое время его существования, когда видишь, как из малого зародыша выросла стройная организация с отделениями в центре и на окраине, с амбулаторией, санаторией, с попечительством, с планомерной и правильной работой по борьбе с туберкулезом, как с общественным бедствием, – то во всем видишь эту хрупкую, слабую, надломленную болезнью женщину, горевшую любовью к страждущему брату.

Конечно, было бы несправедливо с нашей стороны затушевывать значение других сотрудников этого о-ва, но заслуга С.Ю. Витте именно заключалась в том, что она сумела вокруг себя сгруппировать все наиболее яркое, способное, дельное и энергичное, а это уже само по себе является качеством только исключительно обаятельной личности. К тому же следует добавить, что о-во создалось в самую жестокую пору реакции, когда неограниченно в Одессе владычествовал Толмачев и когда вообще власть имущие считали своим неотъемлемым долгом душить всякое живое начинание, тем более такое, которое можно связать с нашим социальным неустройством.

Приходилось, с одной стороны, проводить культурно-просветительную работу, а с другой окапываться на завоеванных позициях от покушений бюрократических элементов. И вот в этом отношении роль С.Ю. Витте безусловно велика. Обычно чуждая всяких великосветских замашек, не жившая отражением лучистого влияния своего брата – графа С.Ю. Витте, она в тревожные для о-ва моменты всегда была надежным буфером, о который разбивались реакционные волны. “Опальный” граф котировался еще довольно высоко на бюрократической бирже, чтобы не считаться с его сестрой. И в результате на пустынном фоне отсутствия всякой общественной работы пышным цветом расцвела идейная общественная организация, сразу привлекшая искренние симпатии населения.

Праздник “Белого цветка” был одним из оживленнейших в Одессе. Это был действительно культурный праздник, в котором участвовало все население без различия национальностей и социального положения. А отчеты, выпускавшиеся ежегодно, по своей обстоятельности и научной разработанности, по цифровым данным и разработанным диаграммам, до сих пор представляют солидную научную ценность. Все же вместе взятое оставляло глубокий след в виде гуманности чувства и проясненности мысли.

Конечно, в нынешнее бурное революционное время, в эпоху лихорадочного строительства новых форм общественной жизни, такие общества просветительско-филантропического типа поневоле затушевываются. Но если вникнуть несколько глубже, то убедимся, что именно при обновленном политическом строе такие о-ва более чем уместны, ибо руководители его во все время стояли на той точке зрения, что в деле борьбы с туберкулезом должно принять участие государство и что как болезнь социальная, она должна быть излечена только широкими социалистическими мероприятиями. Обо всем этом открыто не говорилось, но пропаганда велась так, что для всех это было вполне понятно.

Стоя у открытой могилы, отдавая дань уважения памяти покойной, мы невольно вспоминали деятельность общества борьбы с туберкулезом, бессменным председателем которого она состояла все время. Человека мы можем судить только по его делам. И вот мы говорим: создалась общественная организация на почве любви к ближнему, к тем несчастным, которых бич человечества уложил тысячами в могилу. В темную ночь зажегся слабый огонек, который с течением времени стал ярче гореть, вдохновляя нас к гуманным, возвышенным чувствам, призывая нас к работе, к энергичному и настойчивому труду в борьбе с общим врагом. И нам кажется, что оценка работы этого о-ва, где покойная сыграла такую выдающуюся роль, является лучшей памятью усопшей.

Борев”.

27 июня 1917 года “Одесский листок” опубликовал любопытную заметку: “Еще о С.Ю. Витте. Приехавший из Петрограда журналист С. Жлихер передает, что у него хранится в рукописи роман покойной С.Ю. Витте под заглавием “Дурман”. Роман был предназначен покойной для журнала “Наблюдатель”, который был закрыт вследствие смерти редактора А.П. Пятковского. С. Витте в 80-х годах считалась видной русской писательницей и печаталась в крупных ежемесячных журналах”.

22 июня (5 июля) 1918 года, в первую годовщину смерти Софьи Витте, “Одесский листок” известил о проведении 6 июля в 4 часа дня панихиды в Митрополичьей Крестовой церкви в память Софьи Юльевны.

Софья Юльевна Витте прожила в Одессе 49 из 67 лет и навсегда осталась в ней.

Мир праху твоему.

(28.03 (09.04)1824, Екатеринослав – 29.12.1883 (10.01.1884), г. Одесса)

Фадеев Р.А. Около 1883 г.

Весной 1834 года Фадеевы впервые привезли своего десятилетнего сына в Одессу и поместили его в лучший в городе пансион Триттена (6, ч. 1, с. 111; 60, с. 7). Когда в мае 1836 года семья покинула город, Ростислав не мог себе представить, что не раз еще вернется сюда, а через пятьдесят лет приедет сюда умирать и будет здесь похоронен...

В “Воспоминаниях” С.Ю. Витте целая глава посвящена Ростиславу Андреевичу Фадееву. Вот что он пишет о своем дяде: “Должен сказать, что я не встречал в своей жизни человека более образованного и талантливого, чем Ростислав Андреевич Фадеев... Он был полон знаний и таланта и вообще духовных сил; был несколько склонен к мистицизму и даже к спиритизму. Он был настолько образован и талантлив, что должен был сделать громаднейшую карьеру, но у него был один недостаток, – недостаток этот заключался в том, что он легко поддавался увлечениям по фантастичности своей натуры. В этом смысле он напоминал свою двоюродную сестру (ну какую, Господи, сестру, когда – племянницу! – О.Б.) Блавацкую, но, конечно, представлял собой гораздо более чистый в нравственном смысле экземпляр; он был также гораздо более образован, чем она. Во всяком случае, Фадеев и Блавацкая могут служить доказательством того, что известные качества натуры передаются по наследству из поколения в поколение...” (4, с. 22).

“Мой дядя Фадеев был крайне острый на язык, довольно откровенный, т.е. любил болтать”, – вспоминал С.Ю. Витте (5, с. 30).

Когда в 1870 году Сергей Витте окончил университет, в Одессу как раз приехал Р.А. Фадеев, повлиявший на дальнейшую судьбу молодого человека. Ростислав Андреевич уговорил Сергея Юльевича причислиться к канцелярии генерал-губернатора, оставаясь в университете для подготовки на звание профессора.

Солидные статьи о Р.А. Фадееве напечатаны в Большой энциклопедии, изданной под редакцией С.Н. Южакова в самом начале XX века; в Русском биографическом словаре (под редакцией А.А. Половцева), где он назван известным военным писателем и публицистом; в Энциклопедическом словаре русского библиографического института Граната; в Советской исторической энциклопедии и др.

Главной работой, которая служит источником информации о жизни и деятельности Р.А. Фадеева, является статья Н.А. Фадеевой (39), предваряющая трехтомное собрание сочинений Ростислава Андреевича, изданное в 1889 году (61).

Генерал, крупнейший военный историк, публицист и патриот, свою первую книгу, судя по всему, издал еще в 1860 году. Она называлась “Шестьдесят лет Кавказской войны”. Далее шли “Вооруженные силы России” (М., 1868), “Мнение о восточном вопросе по поводу последних рецензий на “Вооруженные силы России” (Спб., 1870), “Черноморский военный театр: По поводу крымской железной дороги” (Спб., 1870), “Русское общество в настоящем и будущем: (Чем нам быть?)” (Спб, 1874), статьи в периодических изданиях России.

С.Ю. Витте вспоминал: “Когда дядя вернулся в Одессу, я жил там вместе с матерью, сестрами, теткой и братом; в это время он остался без места и написал книгу “Чем нам быть?” (5, с. 26). Надо думать, что произошло это в 1873 году, когда Ростислав Андреевич, приехав летом в Одессу, до конца года ждал вызова в Петербург.

В отделе редких изданий и рукописей ОГНБ имени М. Горького хранятся три листа с прикрепленной к ним бирочкой, написанной аккуратным почерком: “Р.А. Фадеев (генерал). Отрывок из статьи. От сестры автора Н.А. Фадеевой”. Статья предваряется словами: “Писано собственноручно генералом Ростиславом Андреевичем Фадеевым”. Содержание записей – о сути русской конституции. В конце – подпись: отставной генерал-майор Ростислав Фадеев.

Почерки, которыми написана статья и поставлена подпись, – разные: первый – идеальный, ровный, разборчивый, как в школьных прописях, чего нельзя оказать о последнем. Наверное здесь, в Одессе, где похоронен писатель, это его единственный автограф.

Статья А.Г из первого тома собрания сочинений Р.А. Фадеева дает исчерпывающее представление о творчестве писателя (62). “У него было прекрасное сердце и блестящий ум, – писал А.Г., – которые он всецело посвятил на служение родине. На литературном поприще, как и на боевом, во благе отечества он видел цель. Она же была силой, создавшей в нем замечательный талант и тот превосходный точный и богатый русский язык, которым говорят и пишут только люди глубоко убежденные” (62, с. 131).

В период учебы в Одессе в 1834-36 годах Ростислав “летом на каникулы ездил с матерью в небольшое именьице, в деревню Поляковку, купленное ею невдалеке от Одессы, где тоже большею частью занимался чтением” (39, с. 7-8). Теперь мы знаем, что деревенька была куплена дедом, A.M. Фадеевым.

В 1842 году Р.А. Фадеев окончил артиллерийское училище в Петербурге. В это время вся семья поехала в Одессу, чтобы провести лето и пообщаться с больной Еленой Андреевной Ган. Прапорщик конной артиллерии – Ростислав Фадеев – также прибыл в Одессу. Но отдых был недолгим. 24 июня (6 июля) Е.А. Ган скончалась. Через несколько дней после похорон все выехали в Саратов (39, с. 11).

С 1849 по 1865 год Ростислав Андреевич участвует в походах по Кавказу с легкой горной батареей № 5 артиллерийской бригады. О его героизме ходили легенды, а эпизод переправы через реку Койсу, которой командовал Ростислав Андреевич, послужил темой для написания Н. Лесковым “Очарованного странника” (39, с. 33). Служа на Кавказе, он участвовал в усмирении восстания чеченцев и пленении Шамиля.

Бесчисленные цитаты, которые приводит в своей статье Надежда Андреевна, очевидно, взяты из дневника брата. Мистический настрой Р.А. Фадеева мало кому известен, но сестра, а позже и племянница, говорят об этом. Так, Ростислав Андреевич предчувствовал и даже видел во сне смерть своего отца, что позволило ему вовремя приехать и присутствовать при кончине Андрея Михайловича (39, с. 42). Н.А. Фадеева в качестве недостатков брата называет увлечение избытком фантазии (39, с. 55).

О кавказских событиях он написал книгу “60 лет кавказской войны”. Однако, его заслуги не были оценены по достоинству; он не получил ни клочка завоеванной им земли (39, с. 41).

После смерти отца Ростислав Андреевич отказался от всякого наследства в пользу сестер, хлопотал об увеличении пенсии незамужней сестре Надежде Андреевне и добился этого (39, с. 43-44; 5,ч. 1,с. 235).

После смерти мужа сестры – Ю.Ф. Витте, – ему очень хотелось перевезти своих сестер в Петербург, где он окончательно поселился. “Он их горячо любил, – писала Надежда Андреевна, – любил жить в своем семейном кругу, опасался оставить их одних, беспомощными; но побоялся за них непривычного им петербургского климата, а потому было решено, что они переедут на жительство в Одессу, где тогда уже находились два сына Екатерины Андреевны, студентами новороссийского университета. Детей своей сестры он любил как своих собственных, и вполне заменяя им отца.

Замечательно, что с таким безгранично-любвеобильным сердцем и привязанностью к семейству, Ростислав Андреевич никогда не был влюблен, и мысль о женитьбе не приходила ему даже в голову. Это тем более удивительно, что он был поклонник женской красоты” (39, с. 44-45).

Весной 1866 года “Русский вестник” опубликовал “Вооруженные силы России”, которые впоследствии были переведены на многие европейские языки. Однако это только повредило взаимоотношениям Фадеева с армейской администрацией, и он был вынужден уйти в отставку.

Через тридцать лет после описанного крупнейший журналист, редактор журнала “Русский вестник” и газеты “Московские ведомости” Михаил Никифорович Катков издал собрание передовых статей, вышедших в “Московских ведомостях” в 1868 году (63). В этой книге М.Н. Катков так характеризует работу Р.А. Фадеева “Вооруженные силы России”: “... главная мысль его труда... это мысль о народном ополчении... мы отдали должную справедливость блестящим литературным достоинствам (статей Фадеева – О.Б.)... Его острые статьи 1868 года по внутренней политике, о военном деле, западном крае и польском вопросе, о печати, о морском деле, путях сообщения, религии, церкви, судебном деле, финансовых вопросах и иностранной политике” (63, с. 645).

С 1868 года Р.А. Фадеев стал довольно часто бывать в Одессе у сестер, где написал многие страницы своих произведений. Летом 1870 года он надолго приехал сюда. В это время Ростислав Андреевич был настолько известен в России, что главная газета города известила своих читателей о его приезде: “В Одессу прибыл известный как военный писатель генерал Фадеев. Он воспитывался здесь в бывшем пансионе г. Триттена” (“Одесский вестник”, 1870, 22 июля). В этот приезд Р. Фадеев прожил с сестрами более года. “Время у него не пропадало даром; с небольшими перерывами он занимался почти по целым дням, так что близким к нему людям не раз приходилось выражать опасения, чтобы он не расстроил своего здоровья, но в этом отношении он был неисправим.

Лишь изредка он ходил прогуляться, перед обедом. После обеда он опять садился за работу до полуночи. И только ночью выходил ужинать и беседовать до поздней ночи. Если не было гостей, и старшая сестра с детьми уходила спать, он брался за книги и громко читал другой сестре, которая очень любила слушать его чтение... В квартире его сестер на этот раз не было удобной для него комнаты, и он нанимал себе комнату в 3-м этаже ближайшего дома. И в этой комнате, так же как и в скромном номере петербургской гостиницы, его беспрестанно навещали значительные лица, ученые, профессора, заслуженные генералы, которые не затруднялись неудобной лестницей, чтобы в маленькой комнате побеседовать по душе. Особенно часто у него бывали граф Лидере и генерал Бутурлин, иногда посещал его и граф Коцебу. Фадеев тогда был в отставке и жил на свою небольшую пенсию. Он уехал в Петербург 25 мая 1872 года и стал помещать в черняевском “Русском мире” ряд статей под общим заглавием “Чем нам быть?”, изданных потом особой книгой” (39, с. 46).

“Весну 1873 года Фадеев провел в Деревеньках, имении князя Барятинского, где занимался составлением проекта военных преобразований, а к лету приехал в Одессу к сестрам, для которых приезд его был всегда великим желанным счастием. Он ожидал, что его скоро вызовут в Петербург по поводу составлявшейся там комиссии для обсуждения военных реформ, с участием князя Барятинского. Но его не вызывали. Оказалось, что до Барятинского дошли слухи, что многие его действия приписывают исключительно внушениям Фадеева, а потому он заменил его другим лицом. Результаты, которых Барятинский хотел добиться в комиссии, не были достигнуты, и предложения его не были приняты” (39, с. 46-47). Ростислав Андреевич был очень сильно этим огорчен.

“Весь этот год Ростислав Андреевич провел в Одессе. В июле одесское славянское общество избрало его своим почетным членом” (39, с. 46-47). Имя почетного члена одесского Славянского благотворительного общества имени св. св. Кирилла и Мефодия Р.А. Фадеева постоянно упоминается в отчетах правления Общества.

“Постоянно бодрый духом, – продолжает Н.А. Фадеева, – исполненный надежд, которые не сбывались, и постоянно сменялись одни другими, он никогда не унывал.

Когда сестра бывало спрашивала у него, не скучно ли ему, он отвечал: “Мне никогда не скучно, я живу за трех человек”. Трудился, работал по-прежнему, но теперь впадал иногда как бы в раздумье, и не смотря на всю свою твердость и сдержанность, говорил сестрам о своих неудачах, о злой судьбе преследующей его, с горькой улыбкой называя себя бесталанным. Это слово казалось ему метким и обрисовывающим всю его жизнь.

Вот еще черта, рисующая характер Ростислава Андреевича. В минуту, когда у него оставалось всего 300 руб., скорого получения не предвиделось, и он берег их на отъезд в Петербург, прочитали при нем в “Московских ведомостях” статью графа Толстого о голоде, свирепствовавшем в этом году в Самарской губернии. Фадеев выслушав сказал: “У меня есть 300 рублей, я их отошлю в Самару”. Его начали отговаривать, доказывая, что если он это сделает, то попадет в положение самарского мужика. Ничего не подействовало...” (39, с. 47-48).

Одесская печать не обходила вниманием и творчество Ростислава Андреевича. Так, 22 мая 1873 года газета “Одесский вестник” в статье “Славянская идея, ее враги и сторонники” дала глубокий анализ его книги “Наш военный вопрос”: “Недавно вышла в свет книга “Наш военный вопрос”, в которой собраны военные и политические статьи нашего известного писателя Ростислава Фадеева, написанные им после капитального труда “Вооруженные силы России” (вышедшего в 1 867 году)... Нечего и говорить, что под талантливым пером нашего писателя, специалиста в военной литературе, вопросы эти приобретают еще более интереса.... г.Фадеев представляет нам весьма отчетливо разработанную картину политических отношений России к Европе и славянскому миру... В статье г. Фадеева приведены в связь главнейшие моменты в наших отношениях к общеславянской идее, и потому мы считаем не только полезным, но даже необходимым популяризовать многие из его мыслей и наблюдений”. Как мы видели раньше, свои славянские идеи Р.А. Фадеев передал племяннику Сергею – будущему министру финансов России.

В январе 1875 года Р.А. Фадеев уехал в Египет, приняв предложение египетского правительства заняться устройством их армии. “При наступлении жары, Фадеев выехал на время из Египта в Россию. Проездом через Одессу, погостил несколько дней у сестер, навез им и племянникам множество всяких египетских редкостей, а в июне отправился в Петербург” (39, с. 49).

Приближалась русско-турецкая война. В январе 1877 года Ростислав Андреевич возвратился в Одессу, чтобы быть ближе к театру военных действий. “Ему было назначено содержание. Это было в январе 1877 года. Тогда в Одессе уже находился великий князь Николай Николаевич со своим штабом, пред открытием войны.

Прождав два месяца вотще, Фадеев отправился 28 марта в Бухарест, а оттуда в Белград, где был принят с живейшим сочувствием. Во время своего почти двухмесячного пребывания в Сербии, Фадеев занимался вместе с князем Миланом точным определением роли, которую она должна была играть в предстоявшей войне. Князь Милан был очень доволен содействием и указаниями Фадеева и при прощании вручил ему Такова 1 степени. В конце мая Фадеев возвратился в Одессу” (39, с. 51).

В августе 1878 года он ездил через Одессу в Ялту, чтобы представить царю два проекта, один из которых – проект пароходства по Дунаю (39, с. 53). Затем он пожил еще около двух месяцев в Одессе. В 1879 году Ростислав Андреевич провел здесь около полугода – с мая по ноябрь (39, с. 53). В это время им были продолжены “Письма о современном положении России”, начатые еще в Петербурге (39, с. 53). В этих записках хорошо видны писательские качества Фадеева. “Все его мысли составляют плод искреннего и непоколебимого его убеждения”, – пишет Н.А. Фадеева (39, с. 53).

“В квартире его сестер, за исключением первого года по приезде в Одессу, всегда была особая, свободная комната на случай его приезда. Комната эта была небольшая, с перегородкой; с одной стороны ее Ростислав Андреевич занимался за письменным столом, с другой он спал. По поводу этой комнаты нельзя не вспомнить одной упрямой черты его характера. Он непременно настаивал, чтобы участвовать в плате за квартиру и, несмотря ни на какие убеждения и отговорки сестры, заставлял ее принимать ежегодно 600 рублей в уплату за комнату, что составляло половину всей квартирной цены. Случалось, что он целый год не приезжал в Одессу, или что приезжал всего на месяц, на несколько дней, но эти деньги, не смотря на свои далеко не блестящие материальные обстоятельства, уплачивал каждый год самым аккуратным образом. В таких случаях отговорить его или переспорить было невозможно. В характере его было много великодушных, деликатных черт, так много мягкого и тонкого, нежного чувства, что нельзя было не удивляться их соединению с его истинно мужественной и твердой душой. Всякую малейшую услугу для себя он оплачивал сторицею. Все простые люди, соприкасавшиеся с ним, всегда и везде души в нем не чаяли. Он был известен между ними под кличкой “добрый генерал”. Говорить ли о том, что вообще он делал более добра, нежели позволяли его средства, что никому он не отказывал в помощи. Замечательно, что его почти никто не видал рассерженным... Спорил он иногда довольно резко, но всегда объективно, а с летами и эта резкость в спорах ослабела и почти прошла” (39, с. 53-54).

В ноябре 1879 года Р.А. Фадеев покинул Одессу, а в 1880 году опять вернулся на военную службу, хотя смог на пару дней приехать к сестрам. Зная, что Ростислав Андреевич часто наезжает в Одессу, Елена Петровна Блаватская писала тете 21 февраля того года: “Я надеюсь, что Вы покажете это письмо дяде и объясните ему ситуацию, и что Вы больше не будете обвинять меня в оскорблении Христа, поскольку я этого не делаю и никогда не делала” (25, с. 256-257). Это очень важное письмо содержит подробное разъяснение позиции теософского общества в отношении к Иисусу Христу. “Ни одного слова против Христа”, – повторяет и повторяет Е.П.Б. и подчеркивает: “Я не против истинного христианства” (25, с. 254). Очевидно, Р.А. Фадеев не одобрял теософскую линию жизни Елены Петровны, но не имел возможности разобраться в ней, не встретившись с племянницей. Скорее всего, они так и не встретились.

И все-таки Ростислав Андреевич принимает участие в судьбе Е.П.Б. Об этом пишет сама Елена Петровна в письме князю A.M. Дондукову-Корсакову 5 декабря 1881 года. Она сетовала на потоки клеветы, обрушившиеся на нее, когда, в частности, говорили, что она не являлась племянницей своего дяди – генерала Фадеева. И тогда она написала ему. “Если генерал Фадеев, – заявили сэр А. Лайелл и мистер Хьюм, – узнает ваш почерк и ответит вам, а его письмо будет адресовано для передачи вам мистеру Примроузу, который его прочтет, то наши враги будут побиты”, – писала она (25, с. 314). И Ростислав Андреевич ответил ей. “Мой дядя пишет, – говорила далее Е.П.Б., – что он просил Вас, как губернатора той губернии, из которой я в прошлом отплыла заграницу, послать мне официальное удостоверение в том, что я – это действительно я и никто другой” (25, с. 315).

Связь Е.П. Блаватской и Р.А. Фадеева налаживается как раз в эти годы. Он высоко оценил собрание оружия, которое она отправила Н.А. Фадеевой в Одессу для ее коллекции (25, с. 358).

31 января 1882 года Ростислав Андреевич опять в Одессе, присутствует на дне рождения старшей сестры Екатерины Витте. Собрались все ее дети, сестра, брат, – редкие дни семейного счастья и единения. Ростислав Андреевич уехал 16 февраля.

“В сентябре Фадеев получил из Петербурга извещение штаба, что к июню 1884 года он будет зачислен в запас с утратою всего содержания, кроме ничтожной пенсии. Это было для него жестоким ударом не только материальным, но и нравственным” (39, с. 56).

В октябре 1882 года генерал Фадеев приезжает в Одессу. “Он казался опять полным жизни и сил, рассказывал о Тифлисе, о старых знакомых. Опасаясь более всего огорчить своих сестер, он всегда скрывал от них свой душевный гнет, а когда мог, то и физические болезни. На несколько дней прихворнул было лихорадкой с болью в спине, но скоро поправился и к концу ноября был уже в Петербурге. Здесь жестокая боль в спине и ногах опять возобновилась. Более двух месяцев он почти не ел. Организм его поддерживался лишь беспрестанным питьем; он пил пиво, кислые щи, мед, и ничем не мог утолить своей жажды. При этом его мучила бессонница” (39, с. 56-57).

Летом 1883 года тяжело больной Ростислав Андреевич опять был вызван к военному министру и предупрежден об отчислении в запас с 1884 года. Но до этого, страшного для кадрового военного, события, он не дожил.

Уже в Карлсбаде, куда он поехал на воды подлечиться и где с ним встретились сестры, он выглядел изможденным, потерявшим интерес к жизни. Доктора говорили, что у Фадеева диспепсия, страдание желудка.

Е.П. Блаватская переживала за судьбу дяди. В письме от 7 августа 1883 года она просила A.M. Дондукова-Корсакова, в то время главнокомандующего на Кавказе, помочь продвижению Р.А. Фадеева по службе (25, с. 396).

“По окончании курса вод, родные, видя продолжающееся его болезненное состояние, упросили его поехать с ними в Вену, посоветоваться с докторами, и потом в Одессу, до поправления. Фадеев с видимым удовольствием согласился на это предложение” (39, с. 59).

“Переезд в Одессу в конце сентября совершился довольно благополучно, но в первую же ночь по приезде жестокая боль в ногах и пояснице возобновилась. Одесский доктор, прежде лечивший Ростислава Андреевича и относившийся к нему очень внимательно и сердечно, заключил, что у него болезнь печени, и начал лечение сообразно с этим... Фадееву сделалось хуже... Родные умоляли его отказать этому доктору. Фадеев, считая это неделикатным, и слышать не хотел о таком шаге. Другой доктор, призванный лечить совместно с первым, подтвердил болезнь печени, третий нашел расстройство сердца. При этом все они утверждали, что основная причина болезни – чисто нравственная. Малокровие, образовавшееся еще раньше, увеличивалось со дня на день; Ростислав Андреевич, видимо таял, таял. Но немощь тела не могла победить силы духа. Он по-прежнему разговаривал, шутил, рассказывал со свойственным ему увлекательным юмором... При малейшем улучшении он говорил: “мне кажется, я начинаю выздоравливать” ...Его морфировали и давали внутрь морфий – это очень вредно на него действовало... В начале декабря он поехал со старшей сестрой в спокойной коляске прогуляться по городу. Долго перед этим он не выходил и ему очень понравилась прогулка. Он старался ее продлить. Накануне от бессонницы ему давали морфий, который всегда производил у него тошноту и рвоту. По возвращении с прогулки он сделался как-то скучен, ночью опять не мог спать; доктор опять дал ему морфий и Ростислав Андреевич окончательно слег. Он вставал иногда, приходил в гостиную, сидел довольно долго, но большею частию лежал; только по утрам переходил в другую, смежную комнату, большую и светлую, и там лежал весь день, а к ночи уходил к себе. Во время всей его болезни у него не замечалось ни малейшего жару, явственно увеличивалось лишь истощение сил. Все боли у него совершенно прекратились. Говорил он бодро, вполне сознательно до последней минуты. Часто шутил, напевал потихоньку, декламировал. Когда сестры или племянницы, сидевшие около него, молчали, он спрашивал: “Отчего вы не говорите? Расскажите что-нибудь”. И затем, бывало, продолжал: “Ну так я сам буду вам рассказывать!” И начинал рассказывать, всегда что-нибудь очень забавное, с самым неожиданным концом и заключением... Быть может, это были усилия любящего человека уменьшить горе близких ему людей” (39, с. 60-61).

“Пред праздниками, вечером, родные по обыкновению сидели около его постели, Ростислав Андреевич вспоминал о своей жизни. Кто-то заметил, что он не умел устроить своей жизни. Фадеев отвечал: “Не говорите этого, – уменье здесь не при чем. Меня всю мою жизнь преследовал фатум, всегда и во всем. Я начинал какое-нибудь дело, – я знал, что оно справедливое, что осуществление его полезно и даже необходимо; все шло как следует, все удавалось и, наконец, когда я его приводил к концу, когда можно уже было считать его осуществленным, – поперек дороги становилось какое-нибудь обстоятельство, которое человеческим умом нельзя было ни предугадать, ни отвратить, и которое между тем разрушало все! И так не раз, не два, а постоянно в продолжении всей жизни. Я часто думаю, что я ни при чем во всех своих неудачах. Есть какой-то фатум, который тяготит надо мной” (39, с. 62).

На второй день Рождества он продиктовал текст, который надо было поместить в газетах: “Известный генерал Фадеев, оказавший посильные услуги России, в продолжении четырех месяцев боролся между жизнью и смертью. И во время болезни, он не только не был уверен о продолжении ему отпуска, но ждал с основанием со дня на день, что его отчислят от службы, как последнего прапорщика за неявку к сроку. В случае смертельного исхода болезни, он просит довести этот факт до сведения всех, посредством газет” (39, с. 63).

“На следующий день, 27 декабря, было получено из Петербурга несколько телеграмм, осведомлявшихся о его здоровье, между ними одна от графа Воронцова-Дашкова. Ростислав Андреевич оживился, повеселел и на телеграммы тотчас же продиктовал ответы... Утром 28 декабря, на вопрос сестры, как он себя чувствует, сказал шуточно: “совсем жисти нет”... Его очень беспокоила часто повторявшаяся икота. Иногда же из его глаз сочилась кровь, и капли кровавых слез накоплялись на его ресницах, так что можно буквально сказать, что в предсмертные свои дни он плакал кровавыми слезами” (39, с. 64).

29 декабря 1883 года по старому стилю, в десять часов утра Ростислав Андреевич Фадеев умер.

Когда журналисты спросили, какое состояние оставил после себя покойный, им ответили: “3 рубля денег и поношенный мундир” (39, с. 65).

Надежда Андреевна пишет, что туман и слякоть не помешали толпам народа и многим важным лицам прийти на похороны генерала Фадеева (дом Когана находился на углу Торговой и Херсонской улиц). “На похоронах присутствовали все власти города, члены славянского общества, болгарского настоятельства, а так же жительствующие в Одессе сербы, болгары и черногорцы” (39, с. 67).

15 января 1884 года Е.П. Блаватская писала A.M. Дондукову-Корсакову: “Мой бедный дядюшка серьезно заболел. Вы слышали об этом? Он сейчас в Одессе. Не было никаких надежд на выздоровление, но сейчас, слава Богу, ему лучше” (25, с. 405).

В.П. Желиховская вспоминала: “В это самое время дядя наш, РА. Фадеев болел своею предсмертного болезнью. 29 декабря он скончался, а во второй половине января мы получили от Е.П. Блаватской отчаянное письмо, которым она просила подробности о смерти его, говоря, что она видела его при переезде из Мадраса в Бомбей, на пути в Европу. Этот факт меня не особенно удивил, так как был не первым (16, № 12, с. 570).

В другой своей работе, посвященной Е.П. Блаватской, В.П. Желиховская писала: “В Одессе, в конце декабря, скончался ее дядя. Одновременно с его кончиной она его видела три раза кряду и писала своим: “Я еду под гнетом страшного горя: либо родной дядя умер, либо я сошла с ума!..” Первых два видения она объясняла сном, но третье невозможно было этим объяснить. Она ехала в Бомбей. Была одна в купе, но не спала, когда вдруг увидела его перед собою, но таким, каким был он двадцать лет тому назад. Она не только его видела, но говорила с ним... Лишь придя в Суэц, она из газет узнала, что не была жертвой галлюцинаций, а точно (как и была в том уверена, хотя и старалась утешить себя предположениями противного) видела самого умершего” (60, с. 30).

3(15) января 1884 года газета “Одесский листок” так описала похороны военного писателя: “1 января происходили похороны генерала Р.А. Фадеева. В 2 часа богатая погребальная процессия направилась из дома Когана на Херсонской улице в Кафедральный собор. Впереди офицеры люблинского полка несли на подушках ордена покойного. Затем шли архиерейские певчие и соборное духовенство в нарядных ризах (по случаю нового года – О.Б.). Черный металлический гроб с телом покойного несли на носилках нижние чины люблинского полка. Гроб не был прикрыт ничем, только на крышке его лежал небольшой венок из белых цветов и сабля с георгиевской лентой. За гробом шли родственники, члены славянского общества и многие друзья и знакомые покойного. Затем следовал батальон люблинского полка при хоре военной музыки и полубатарея пешей артиллерии. Парадом при погребении командовал генерал Григорьев. В числе провожавших прах покойного в соборе, между прочим, участвовал г.и.д. градоначальника свиты его Величества ген.-майор барон Аристофен и др. почетные лица. Погребальная колесница, вся увешанная венками, ехала позади. При отпевании тела в кафедральном соборе присутствовали его превосходительство г. начальник края Х.Х. Рооп, городской голова Г.Г. Маразли... После панихиды и отпевания, похоронная процессия направилась на кладбище, где покойному отданы были последние военные почести. На могиле покойного председателем славянского общества М.А. Бухтеевым была произнесена речь... После опущения гроба в могилу, раздались залпы из ружей пехоты и выстрелы из орудий артиллерии”.

A.M. Бухтеев сказал следующее: “Под сению нашего кладбищенского храма в виду надгробных крестов, заупокойная молитва православной толпы, разверстая могила, гроб, вот что видят в эту минуту и русский север, и славянство западное и славянство южное”. – “Что вы, одесситы, делаете?” – говорят они нам. – “Хороним генерала Фадеева”. – “Зачем вы это делаете? Разве он вам и нам не нужен?” – “Нужен, родные, нужен! Знаете вы, какие дни мы изживаем теперь?.. Теперь ли не нужны стойкие Фадеевы!..” Теперь Фадеев сказал нам: “Мною – пережито, берите, братцы, тот гуж, который я тянул, тяните его стойчее меня, если сможете... Да, жизнь прожита, прожита по-русски сердечно, верно народному изречению” “умом и хитростью свет пройдешь, да назад не воротишься”; прошел Фадеев по свету и, с последним заступом земли над его могилой, он уже пойдет назад среди нас, с его верованиями. Фадеева хоронят его современники. Те из них, которые не понимали его, должны сказать на этой могиле: “Прости нас за все огорчения тебе деланные”. Те же современники, которые жили одним духом с Фадеевым, те говорят: “Прощай, Фадеев, свидетельствуй перед престолом Всевышнего чистоту побуждений и стремлений, которыми ты жил и которым мы будем тщиться подражать”. Речь прервалась троекратным залпом из орудий и ружей. Горсти земли посыпались на крышку гроба; каменщики начали заделывать склеп. Многие брали землю и завертывали в бумагу на память.

Ростислав Андреевич Фадеев покончил свои счеты с миром.

Неисчерпаемое сокровище ума и дарований, неоцененные таланты и способности, были брошены какой-то небрежной рукой – неизвестно для кого, неизвестно для чего” (39, с. 67-68).

Такое пессимистическое завершение биографического очерка писателя его сестрой показалось несправедливым даже для ее современников. Один из них, анализируя литературную деятельность Фадеева, писал: “Мы далеко не согласны с мнением автора “Воспоминаний о Р.А. Фадееве”, видимо продиктованном лиризмом горя, по поводу безвременной кончины этой светлой личности, будто жизнь его не оставила достаточно заметного следа в жизни нашей страны.

Как ни густа тина литературного хлама, заволакивающего нередко и талантливые произведения, не только критика, но и непосредственное чутье простого читателя давно уже различили на литературном поле труды Фадеева. Умственный и нравственный облик этого писателя никогда не затеряется среди массы писателей, не только по своей своеобразности, но и несравненной искренности убеждений и широкому полету мысли...” (62, с. 130).

Эпиграфом к книге о жизни Ростислава Андреевича Фадеева могут стать слова самого писателя: “В жизни человеческих обществ не бывает крупных явлений совершенно случайных, таких явлений, которые не исходили бы из народного духа и исторической судьбы государства” (6, с. 69).

(21.09 (03.10). 1829, г. Екатеринослав – 27.05.1919, г. Одесса)

Надежда Андреевна

Фадеева – любимая тетя Елены Петровны Блаватской, ее ровесница, последняя дочь Фадеевых. Судьба отпустила ей 90 лет жизни. Она была всего на два года старше Е.П.Б., и в детстве они очень дружили.

Надежда Андреевна никогда не выходила замуж и всегда жила в семье своей сестры Екатерины (в замужестве Витте). Причем с 1868 года и до конца своих дней – в Одессе.

Напомню, что ее связь с Одессой, как и у всех старших членов семейства Фадеевых, началась в 1834 году.

С 1846 по 1868 год Н.А. Фадеева живет в Тифлисе, в семье отца. Генерал П.С. Николаев в своей книге “Воспоминания о князе А.Т. Барятинском” так описывает тифлисский дом Фадеевых: “...апартаменты Н.А. Фадеевой. Это был один из самых замечательных частных музеев. Там были собраны гербы и оружие со всех стран света, старинная посуда, китайские и японские статуи богов, византийская мозаика, персидские и турецкие ковры, картины, портреты и очень редкая и большая библиотека” (12, с. 110).

Этот музей пополняли все. Р.А. Фадеев всегда дарил военные трофеи. После смерти Ростислава Андреевича в этом музее осталось знамя мятежного Шамиля, которое было подарено Р.А. Фадееву во время его военной деятельности на Кавказе. Как вспоминал С.Ю. Витте, знамя это постоянно находилось у Н.А. Фадеевой, а где-то в 1911 году она отдала его в Петербург, племяннику С.Ю. Витте, и оно стало украшением библиотеки бывшего премьер-министра России (5, с. 21).

В статье “Еще по поводу записок Екатерины Александровны Хвостовой” (журнал “Современная летопись”, 1871, № 41, с. 8-9), написанной 17 сентября 1871 года в Одессе, Надежда Андреевна сообщает, что “...журнал г-жи Хвостовой, который она вела в продолжении 10 лет, и ее заветная тетрадка о разговорах Лермонтова находятся у меня”.

Е.П. Блаватская тоже помогала в формировании коллекции редкостного музея своей тети: “У моего Брамина (не Шиваджи, который давным-давно умер, а его потомка) есть коллекция старинного оружия из 20 предметов. Это единственный человек в Индии, у которого еще не отобрали оружие... Мне ничего не известно о качестве стали, но форма клинков очень необычна. В прошлом году я купила кое-что из этого собрания, и отправила часть купленного оружия своей тетушке в Одессу для ее коллекции. По-моему, дядюшке Фадееву оно очень понравилось. Тем не менее по внешнему виду и красоте это оружие уступает знаменитым кавказским клинкам, выделяясь лишь оригинальной формой, – по-моему, у мечей из коллекции моего брамина двойные и тройные лезвия – извините за неудачный рисунок, ведь хотя я и являюсь “перевоплощением”, это не перевоплощение Брюллова” (25, с. 358-359).

Судьба коллекции остается неизвестной. К сожалению, события 1917 года, период частой смены власти в 1918-1920 годы и последовавшая затем экспроприация ценностей частных лиц, очевидно, способствовали гибели музея Надежды Фадеевой, если он оставался в Одессе.

В справочном издании “Вся Одесщина” за 1928 год (с. 399-400) имеется следующее описание одного из культурных мест Одессы:

“Военно-исторический музей им. тов. М.В. Фрунзе.

Занимает 3-й этаж Дома Армии и Флота. Открыт по понед., средам и субботам от 4-6 и по воскрес, от 1-5. Зав. – А.И. Посохов. Содержит музей след. отделы:

1. История ручного огнестрельного оружия, начиная с 1862 г. 2. Пушечный отдел. 3. Рыцарское снаряжение и оружие. 4. Старинное оружие за последние 100 лет: а) в России, б) в Китае, в) в Японии, г) в Персии, д) в Турции, е) у африканских народов. 5. Вооружение и экипировка немецких и австрийских войск в последнюю войну. В остальных залах музея показаны: знамена, бюсты, гравюры, лубки; разного рода остатки старины, монеты, медали и разные головные уборы. Собрание перископов и разных оптических инструментов и т. д.”

В 1935 году музей находился в том же здании по ул. Горького, 1, но именовался уже Музеем Красной Армии, и экспозиция его теперь соответствовала названию.

Сравнивая описание экспозиции музея 1928 года с описанием частного музея Н.А. Фадеевой, можно предположить, что его основу составляла именно фадеевская коллекция. Однако определить ныне местонахождение экспонатов и историю их поступления, к примеру, в другие музеи города, автору не представилось возможным. Они могут находиться в Историко-краеведческом музее или в Музее западного и восточного искусства, либо распылены по разным музеям города, либо – вместе со знаменем Шамиля и другими вещами – Н.А. Фадеева по причине своей старости (5, с. 16) отдала С.Ю. Витте, и теперь весь этот музей находится в Петербурге.

“Деликатнейший, прекраснейший человек. Она готова свою жизнь, деньги, все, что ей принадлежит, отдать другим”, – характеризовала Надежду Андреевну Е.П. Блаватская (12, с. 166).

Она часто говорит о тете в своих письмах к А.П. Синнетту. “Со вчерашнего дня в моем так долго страдавшем сердце мир и покой и царствие небесное, так как я вижу возле себя мою бедную старую тетушку”, – пишет она 2 сентября 1885 года (12а, с. 238).

Злобная компания Ходжсона и Куломбов против Е.П. Блаватской коснулась и Надежды Андреевны. “Вчера я получила от нее письмо, – пишет Елена Петровна, – в котором она укоряет меня мягко, но решительно, и. как я понимаю, испытывая невероятную муку. “Я велела тебе, – пишет она, – не называть мое имя, ... а теперь я узнаю, что тоже замешана в деле с феноменами..., – которые были твоим проклятьем в детстве и юности и которые довели тебя ныне до публичного позора”. И она продолжает, утверждая, что это все было и есть от дьявола, и просит не сердиться на нее за то, что мои Учителя действительно кажутся ей жуткими, такими жуткими, что она, как христианка, не осмеливается даже думать о них!” (12а, с. 298).

“Моя тетя очень любила и глубоко уважала своего единственного брата, моего давно умершего дядю, генерала Фадеева, – продолжает Е.П.Б. – Если бы она была замужем, то предоставила бы свое имя;...но... видеть его имя в печати, его имя на устах скептиков, как она считает, смеющихся над ним и оскверняющих его, – это больше того, что она могла бы вынести” (12а, с. 299).

Сложные кровные связи. Сколько страданий принесли они Елене Петровне, обладавшей зорким, всепроникающим, но одиноким даже среди своих родных, сердцем.

В отделе редких изданий и рукописей Одесской государственной научной библиотеки имени М. Горького хранится альбом Надежды Фадеевой, в котором собраны анекдоты. Он начат 1 января 1841 года. Среди анекдотов встречаются, впрочем, краткие дневниковые записи. Например, такая: “Сегодня 1-е апреля, и дети провели целое утро в том, что выдумывали разные хитрости, чтобы обманывать нас. Лида, видя все их проделки, и не желая отстать от них, пришел к Кате и сказал, лукаво улыбаясь: “Вы дура”. На замечание Кати, что он может за это получить розгою, он ответил: “Да ведь сегодня 1-е апреля, и всех обманывают, вы не дура, а я вам сказал, что вы дура – стало быть, я вас обманул”.

На странице 189 того же альбома имеется следующая запись: “Вчера Кате сделалось дурно, и потому послали за акушеркой Новицкой, которая из предосторожности и осталась ночевать у нас”. Поскольку речь идет о предстоящих родах, очевидно, сестры Кати (Екатерины Витте, вышедшей замуж в начале 1844 года), можно предполагать, например, что ожидалось рождение самого первого сына Витте – Александра, то есть что запись была сделана где-то в 1846 году.

Записи в альбоме свидетельствуют о незаурядных писательских способностях Надежды Андреевны Фадеевой (кроме того, ее письма опубликованы в серьезнейших российских журналах, которые не печатали низкопробные работы). Ее писательские достоинства были замечены. В “Библиографическом словаре русских писательниц” князя Н.Н. Голицина, изданном в 1889 году, имеется статья, посвященная ей. Кроме ряда статей о членах семьи Долгоруковых и Фадеевых, автору известен рассказ Н.А. Фадеевой “Перстень”, помещенный в спиритическом журнале “Ребус” (1887, № 20). Рассказ написан в Одессе 26 апреля 1887 года. Это мистическое произведение о перстне, от которого умерли почти все члены испанской королевской семьи, нельзя отнести к разряду выдающихся. Впрочем, Е.П.Б. в одном из своих писем А.П. Синнету сообщает о бедной тете, “которая ненавидит писанину” (12а, с. 309). Гораздо более значительную часть творческого наследия Надежды Андреевны представляют ее письма. Она состояла в очень серьезной переписке с Е.П. Блаватской. А началось все с письма, которое Н.А. Фадеевой прислал в Одессу, в ноябре 1870 года, Махатма Кут Хуми. Надежда Андреевна вспоминала: “...Я расскажу... что произошло со мной в связи с одной запиской, полученной мной феноменальным образом в то время, когда моя племянница находилась на другом конце мира и ни единая душа не знала, где ее искать... что очень сильно нас огорчало. Все наши поиски ни к чему не привели. Мы уже были готовы поверить в ее смерть, когда вдруг – я думаю, это было году в 1870-м, – я получила письмо от того, кого, как я полагаю, вы называете Кут Хуми, которое было доставлено мне совершенно непонятным и таинственным образом посланцем азиатской наружности, который затем исчез прямо на моих глазах. В этом письме... меня просили ничего не бояться и ...говорилось о том, что она находится в безопасности” (31, с. 59).

26 июня 1884 года Надежда Андреевна сообщала из Парижа полковнику Олькотту об этом письме, которое тогда еще находилось у нее, в Одессе, но обещала переслать его ему. “Спустя 10 дней госпожа Фадеева написала из Одессы полковнику Олькотту, вложив в конверт оригинал письма. В левом нижнем углу конверта имеется карандашная пометка почерком госпожи Фадеевой по-русски: “Получено в Одессе 7 ноября, о Лялиньке, возможно, из Тибета. 11 ноября 1870 г. Надежда Ф.” Лялинькой ласково называли Е.П. Блаватскую.

Письмо Учителя подписано не его инициалами К.Х., а какой-то буквой на неизвестном языке. Судя по некоторым замечаниям Учителя М. в одном из его писем, это он был тем “неким посланцем с азиатскими чертами лица”, который доставил письмо.

“Достопочтимой госпоже Надежде Андреевне Фадеевой. Одесса.

У благородных родственников госпожи Блаватской нет причин для беспокойства. Их дочь и племянница не покинула этот мир. Она жива и желает передать тем, кто ей дорог, что у нее все хорошо и она очень счастлива в далеком и безвестном убежище, которое она для себя избрала. Она была очень больна, но это уже позади, ибо благодаря покровительству Владыки Сангиаса она нашла преданных друзей, оберегающих ее физически и духовно. Поэтому женщины ее дома пусть будут спокойны. Прежде чем взойдут 18 новых лун, она вернется в свою семью” (41, с. 235-236).

В конце концов все получилось так, как было написано: весной 1872 года Е.П. Блаватская приехала к родным в Одессу.

Это самое раннее письмо, написанное Учителем за пять лет до основания Теософского общества, и получила его очень близкий Елене Петровне человек – тетя Надежда Андреевна. Она вспоминала: “...Моя племянница рассказывала мне об этих Махатмах, и довольно подробно, за несколько лет до этого. Она писала мне, что снова встретила и возобновила свои отношения с некоторыми из них еще до того, как она написала свою “Разоблаченную Изиду”... И если уж я, которая всегда была и, надеюсь, останусь верной христианкой, верю в существование этих людей, хотя, может быть, я и не доверяю полностью всем чудесам, которые им приписываются, – то почему другие не должны это делать? Я могу поручиться, что, по крайней мере, один из них существует. А иначе кто мог бы написать мне это письмо, чтобы ободрить меня в тот момент, когда я так нуждалась в подобном утешении, как не один из этих упомянутых Адептов? Этот почерк действительно был мне незнаком; кроме того, способ, которым оно было доставлено мне, был настолько феноменальным, что никто другой, кроме Адепта оккультных наук, не мог бы проделать подобное” (31, с. 59-60).

Махатмы проявляли некоторую заботу о Надежде Андреевне. Так, зимой 1882 года Махатма М. писал Синнетту: “Одесская старая леди – Надежда очень жаждет вашего автографа “великого и знаменитого писателя”. Она говорит, что была весьма несклонна расставаться с вашим письмом генералу, но надо же было послать вам доказательство, кто она такая. Скажите ей, что я “хозяин” (она звала меня хозяином своей племянницы, когда я посещал ее три раза), случайно сказал об этом вам, советуя написать ей и снабдить таким образом автографом, и также послать обратно через Е.П.Б. ее портреты после того, как вы их покажете вашей жене, ибо она в Одессе очень озабочена, чтобы получить их обратно, в особенности, то молодое лицо... Оно ее, как я знал ее впервые “миловидной девушкой” (64, с. 174). И еще – он же, через какое-то время, в том же году: “... отошлите оба портрета, присланные вам из Одессы, обратно к Е.П.Б., когда вы используете их. Напишите несколько строк старой генеральше, так как она хочет иметь ваш автограф – я знаю. Напомните ей, что вы оба принадлежите к одному Обществу и являетесь братьями и обещаете помогать ее племяннице” (64, с. 179).

“Друг души моей, Наденька, – начинает Е.П. Блаватская свое очень важное по содержанию письмо к тете в Одессу около 1877 года. – ...Решила написать Вам всю правду, ничего не скрывая. Я открою Вам весь свой внутренний мир: свою душу, свое сердце, свой ум – и, будь что будет!., мои знания всего лишь наследство, доставшееся мне от других. Я есть не более, чем отражение некоего неизвестного, яркого света. Не знаю как, но этот свет постепенно смешался с моим естеством, растворился во мне, по сути, пронзив меня насквозь; следовательно, все эти идеи проникли в мой ум, достигли самых потаенных глубин моей души, и я ничего не могу поделать... Мои книги написаны не против религии, не против Христа, а против трусливого лицемерия тех, кто убивал, сжигал людей на кострах во имя Всемогущего Сына Божьего, начав это делать практически сразу же после Его смерти на Кресте за все человечество целиком... Учитель признает это; он говорит, что единственный народ мира, чья религия не является спекуляцией, это православные... Я верю в незримого и всеобщего Бога, в абстрактный Дух Божий, а не в антропоморфное Божество. Я верю в бессмертие божественного Духа в каждом человеке, но я не верю в бессмертие каждого человека, ибо я верю в справедливость Бога. Человек должен завоевать право вхождения в Царство Божье добрыми делами и праведной жизнью; но я не могу поверить, что любому негодяю, любому атеисту, любому убийце в кульминационный момент его борьбы достаточно воскликнуть, повинуясь чувству страха: “Я верую! Я верую, что Сын Божий умер за меня на Кресте”, – и он будет поставлен наравне с добрым и праведным человеком. Эта догма Христианской Церкви губительна для человечества. Мы лишь оскорбляем Бога своей верой в то, что мы можем убивать, наносить обиду окружающим, делать многие ужасные вещи и возлагать ответственность за все это на и без того перегруженные плечи Иисуса Христа... Тот, кто не боится смерти, может убивать и грабить, сколько заблагорассудится. Эта вера даже ободряет его перед казнью; если бы он не убивал, то не пришел бы к Богу столь торжественно и не получил бы пропуск в Рай. А как же его жертва? Если бы в момент обращения преступника к Богу прощение его грехов возвращало жизнь его жертве, а его имущество переходило сиротам, то есть если бы полностью восстанавливалось равновесие между добром и злом, то тогда во все это еще можно было поверить... с точки зрения теософов, прощение грехов, включая уничтожение последствий преступления, не может быть высшей справедливостью...”

Здесь же Е.П.Б. напоминает о своих необычных возможностях: “Я постараюсь сама появиться перед Вами, только прежде мы должны тщательно рассчитать, чтобы Вы были в своем кабинете одна, или, в крайнем случае, с Вашей тетушкой. Ибо если дети увидят меня и закричат, они могут убить мое физическое тело, в которое я не смогу вернуться достаточно быстро...

...Я очень боюсь расстроить Вас, Надежда Андреевна, я так люблю Вас и Вашу семью, но, так или иначе, я пишу Вам правду” (25, с. 192-213).

Такие откровения стали возможными после длительных бесед с тетями в Одессе, где Е.П.Б. гостила с лета 1872 по зиму 1873 года. Стоит напомнить, что именно в доме Н.А. Фадеевой, на улице Полицейской, 36 и произошел разговор Е.П.Б. с Е.А. Витте, резко изменивший отношение Елены Петровны к христианству, и поворот ее в сторону буддизма.

Одесситы легко могут себе представить затянувшийся вечер с высоким закатом и первыми звездами. Тетя и племянница сидят у стола после ужина, курят и негромко беседуют. Входит госпожа Екатерина Витте и задает вопрос...

Происходило это в Одессе, на нынешней улице Бунина, где когда-то стоял дом, в котором все они жили...

Надежда Андреевна помогала Е.П. Блаватской устраивать ее дела с одесской прессой. В дневниках полковника Олькотта, хранящихся в Архиве в Адьяре, существует следующая запись за 7 февраля 1878 года: “2 письма из Одессы от Н.А. Фадеевой. 4 фельетона Е.П.Б. безвозвратно пропали. Просит написать еще” (25, с. 138).

Эти сюжеты из истории связи Е.П.Б. с одесской газетой “Правда” подробно освещены во второй части книги.

Иногда племянница мысленно видела свою тетю и писала ей об этом: “Получение одной из этих газет дало повод для следующего психологического эксперимента осенью 1880 года. В письме Фадеевой Е.П.Б. благодарила ее за присланные ей газеты: “...я думала совсем не о тебе. Газета все время лежала у моего изголовья, немного закрывая мой лоб. Сразу же я переместилась в какой-то странный и в то же время знакомый дом. Комната была мне незнакома, а стол в центре ее – страшно знакомым. За этим столом я увидела тебя, мой дорогой друг, с сигаретой и в глубокой задумчивости. Стол был накрыт к ужину, но в комнате никого больше не было. Правда, мне показалось, что я увидела мельком тетю, выходящую из комнаты. Затем ты подняла руку, и взяв со стола газету, положила ее в сторону. Но я успела прочитать заголовок “Одесский вестник”, после чего все исчезло.

Во всем происходящем не было ничего странного, но кое-что все-таки было. Я была абсолютно уверена, что это был тот самый номер “Нового времени”, который я взяла. Увидев на столе черный хлеб, мне настолько захотелось попробовать хотя бы крошечный кусочек, что я почувствовала во рту его вкус. Я подумала: “Что все это значит?” Откуда может быть это представление? И чтобы избавиться от неудовлетворенного желания, я развернула газету и начала читать. О, Боже! Это действительно был “Одесский вестник”, а не “Новое время”! Более того, к нему прилепились крошки долгожданного хлеба! Таким образом, эти фрагменты, возникшие от прикосновения ко лбу, передали моему сознанию всю сцену, произошедшую в определенный момент и запечатленную в газете. В этом случае крошки ржаного хлеба сыграли роль фотоаппарата. Эти высохшие крошки доставили мне такую радость, перенеся меня на мгновение к вам. Я вдохнула атмосферу дома и с восторгом лизнула самый крупный кусочек, что касается маленьких – все они здесь. Я счистила их с бумаги и послала их обратно тебе. Пусть они вернутся домой с частицей моей души” (12, с. 288-289).

Наверное, по-человечески тяжело, одиноко было Елене Петровне вдали от семьи. Начиная с 1884 года она ежегодно встречается с родными: они приезжают к ней – в Париж, в Германию, в Лондон. В этом году Н.А. Фадеева вместе с В.П. Желиховской – любимые тетя и сестра – приезжают в Париж к Е.П.Б. и живут у нее с 8 мая по 16 июня старого стиля (67, с. 1).

Что-то особенно роднит Надежду Андреевну с Е.П.Б. Может быть, теософия, так увлекшая, судя по всему, Надежду Андреевну? Вот несколько фактов.

В 1878 году Е.П.Б. писала Н.А. Фадеевой: “Нет, моя дорогая, мы ни за что не позволим Вам выйти из нашего Общества; вы наш “member honoraire” (“почетный член”), и разве вы не хотите принять участие в борьбе со всеми идолопоклонниками? Мы, конечно же, слишком уважаем наших членов, чтобы требовать от них действий против их убеждений. Я в этом нисколько не сомневаюсь. Вы навсегда останетесь теософом (и христианкой). Мистик Беме тоже был христианином, а все средневековые каббалисты, также, как и Сведенборг, были теософами” (25, с. 223).

Значит, “навсегда останетесь теософом”. Эта надежда Е.П.Б., похоже, не была напрасной. Сильвия Крэнстон в своем солидном труде (8, с. 288) сообщает, что в августе 1883 года при участии Надежды Андреевны в Одессе создается филиал Теософского общества – первый в России, председателем которого стала Н.А. Фадеева. Этот факт взят ею из статьи Mavalankar D.K. A Russian Theosophical Society // The Theosophist. Supliment (сентябрь, т. 4, № 12, с. 6). Копию этой статьи автору передали из Москвы, в украинских библиотеках данный журнал, к сожалению, отсутствует. Перевод сделал первый председатель Одесского общества им. Н.К. Рериха В.Я. Кисиль:

“Российское теософское общество.

Основанное в настоящее время в Одессе общество является первой попыткой создания такого общества в великой Российской империи. Имеется устав общества, но неизвестно еще само название общества.

Президент-основатель (Г. Олькотт – О.Б.) направил экземпляр этого устава уважаемой Н.А. Фадеевой, члену совета нашего общества, формально уполномочив ее создать филиал в столице Южной России – Одессе.

Эта высокообразованная и талантливая дама является ближайшей родственницей издателя этого журнала и ответственного секретаря отдела писем основного общества (речь идет о Е.П. Блаватской – О.Б.), во всяком случае, она обладает достаточной компетентностью, чтобы справиться с возложенными на нее обязанностями. Господин Г.А. Цорн, хорошо известный в этом городе купец, избран в качестве секретаря этого филиала. Мы надеемся вскоре получить от него первые письменные подробности.

Дамодар К. Маваланкар, секретарь-референт и менеджер теософского общества, теософ”.

Факт приезда летом 1884 года Н.А. Фадеевой и Г.А. Цорна к Е.П.Б. в Эльберфельд подтверждает В.П. Желиховская (60, с. 37), однако считает, что Н.А. Фадеева приезжала сюда “единственно ради племянницы своей, а отнюдь не ради теософии” (60, с. 37-38). Почему-то понадобилось В.П. Желиховской в 1893 году (именно тогда была издана “Рада-Бай”) подчеркнуть непричастность Н.А. Фадеевой к теософскому движению. Деталь эта любопытна, потому что в 1909 году, когда через Одессу проезжала делегация участников V международного конгресса теософов во главе с Е. Писаревой, с ними встретились сестры Надежда и Елена Желиховские. Надежда Андреевна Фадеева во встрече не участвовала (8, с. 624). Это может и не вызывать удивления, если вспомнить, что в 1909 году Н.А. Фадеевой исполнялось 80 лет – весьма почтенный возраст...

Вообще же в семье Фадеевых увлекались загадочными явлениями, в частности, спиритизмом (7), и С.Ю. Витте говорил об этом в своих “Воспоминаниях”, отдельно указывая на тетку свою Фадееву (5, с. 7).

В воспоминаниях родных и знакомых о Е.П.Б. часто встречаются ссылки на Надежду Андреевну, на то, что она живет в Одессе, что помогает в увековечении памяти племянницы. Например, в 1911 году выходит 2-й выпуск сборника “Вопросы теософии”, полностью посвященный памяти Е.П.Б. – 80-летию со дня рождения и 20-летию со дня смерти. “Прилагаем к нашему изданию ряд фотографий и снимков, – говорится в предисловии к сборнику, – которые нам удалось получить, главным образом, благодаря содействию Надежды Андреевны Фадеевой, тетки Е.П.Б.” (29, с. 5). Можно себе представить, какие документы, материалы и письма хранились тогда в Одессе.

В 1972 году библиотека Гарвардского университета (США) приобрела один из альбомов, когда-то принадлежавших Надежде Андреевне (76).“...Степан Захаркин кратко сообщает в последнем, одиннадцатом, выпуске альманаха “Молода нація” (К., 1999, с. 186): “Основу альбома составили документы из семейных архивов Долгоруких... и Фадеевых. Сюда, в частности, вошли автографы О. де Бальзака, Г. Бичер-Стоу, Э. Бульвер-Литтона, А. Гумбольдта, В. Гюго, Ж. Жаннена (чье недатированное письмо обращено к “очаровательной малороссиянке”), Екатерины II, Т. Костюшко, А.С. Пушкина (отсутствует), А.В. Суворова”. 'Кроме того, по данным молодого разыскателя, в Гарварде находятся два письма графа М.С. Воронцова к Андрею Михайловичу Фадееву, отцу составительницы альбома, и его же письмо к генералу И.Н. Инзову. Есть также письма последнего...” – пишет видный украинский литературовед Г.Д. Зленко.

Последние годы жизни Н.А. Фадеева провела вблизи Софьи Витте. Как уже говорилось, они снимали квартиры в одном большом доме на углу Греческой и Преображенской улиц. Дом сохранился и по сей день имеет те же номера. Как видно из справочников “Вся Одесса” за 1910-1914 год, в № 45 по Греческой улице жила Н.А. Фадеева, а в № 38 по Преображенской – С.Ю. Витте. В то же время Е.В. Желиховская жила по улице Отрадной, № 4. Очевидно, именно сюда и переселилась престарелая Н.А. Фадеева после отъезда из Одессы сестер Н.В. Брусиловой и Е.В Желиховской в 1914 году. Это могло случиться ив 1917 году, после смерти Софьи Витте. Там и могла произойти встреча с ней отца Лидии Беленькой (доктора Ландесмана), рассказавшей о трости Е.П. Блаватской (65). Дело в том, что зимой 1917-1918 года доктор Ландесман проживал в районе Отрады на квартире, принадлежавшей “почтенной старой даме (к тому времени заметно опустившейся и отличавшейся некоторыми странностями) и ее уже немолодому сыну, бывшему офицеру и горячему поклоннику Бахуса. Хозяева квартиры были, в общем, милыми и совершенно растерявшимися в то смутное время людьми. Им по сердцу пришелся новый жилец... По мере знакомства выяснилось, что хозяйка квартиры и ее сын – это сестра и племянник знаменитой путешественницы и писательницы Е.П. Блаватской. Отец много раз пытался расспросить свою хозяйку и ее сына об их необыкновенной, легендарной родственнице. Однако из этих расспросов ничего не получалось. Когда же обстоятельства сложились так, что доктору Беленькому пришлось перейти на другую работу и он был вынужден расстаться со своими гостеприимными хозяевами, они подарили ему на память дорогую для них вещь – семейную реликвию, ранее принадлежавшую их родственнице Е.П. Блаватской” (65).

Реально ли проживание в эти годы в Одессе сестры и племянника Е.П. Блаватской? Как известно, единственная сестра Елены Петровны В.П. Желиховская умерла в мае 1896 года. Мы немного знаем о ее сыновьях – племянниках Е.П. Блаватской – Ростиславе и Федоре Николаевичах Яхонтовых. Из главы, посвященной детям В.П. Желиховской, мы узнаем, что Ростислав Яхонтов в эти годы жил с А.А. Брусиловым в Москве (73, № 10, с. 67). В это время в живых еще оставались: дочь В.П. Желиховской, Вера Джонстон (уже давно проживавшая в Америке); Надежда Брусилова, тоже дочь В.П. Желиховской, до 1926 года проживавшая в Москве, а позже в Праге; ее сестра Елена Желиховская, которая жила вместе с ней и, по сведениям, имеющимся в Российском теософском обществе, умерла тоже в Праге в 1949 году. Не удалось установить, был ли жив еще Федор Яхонтов. Но наверняка знаем, что в то время в Одессе еще жила девяностолетняя Надежда Андреевна Фадеева – тетя Е.П.Б. Думается, что доктор М.С. Беленький (Ландесман) останавливался на квартире Надежды Фадеевой, у которой, вероятно, жил ее не очень путевый внук, тоже офицер, Федор Яхонтов, о котором В.П. Желиховская никогда нигде не вспоминала...

Н.А. Фадеева участвовала в общественной жизни города. С первого дня существования попечительного общества о Доме Трудолюбия (1898 г.) она являлась действительным членом этого общества, одним из руководителей которого состоял ее внук, прокурор Б.Ю. Витте. Надежду Андреевну избрали пожизненным членом одесского общества борьбы с туберкулезом. Была она и членом Общества покровительства животным. Указанные сведения взяты из отчетов вышеназванных обществ. Не нужно забывать того, что в эти годы Надежде Андреевне шел девятый десяток лет.

Любопытна также страничка ее жизни, связанная с ОГНБ имени М. Горького. Мы знаем, что она подарила библиотеке небольшую рукопись своего брата, которая до сих пор здесь хранится. Ее имя неоднократно встречается в отчетах Одесской городской публичной библиотеки (прежнее название ОГНБ). Так, в 1890 году она подарила библиотеке 5 книг, а в отчете за 1902 год ее дар был выделен в ряд особых: “Н.А. Фадеева выразила свое просвещенное внимание к задачам библиотеки принесением ей в дар коллекции весьма интересных сочинений (на иностранных языках) по истории и географии (всего 104 тома). Пожертвование это значительно пополнило соответствующие отделы библиотеки, и управление ее позволяет себе думать, что ее превосходительство Н.А. Фадеева будет и впредь содействовать этому пополнению” (66).

В отчете за 1903 год также отмечено: “Ее превосходительство Н.А. Фадеева, сестра известного военного писателя, пожертвовала 64 тома сочинений по истории. Дар этот очень важен” (67).

В октябре 1908 года она подарила Новороссийскому обществу помощи нуждающимся воинским чинам 6 томов книг сочинений генерала Фадеева, своего отца (“Одесский листок”, 1908, 5 октября).

Прожив большую жизнь, Надежда Андреевна умерла во время гражданской войны. Газеты, выходившие тогда, не отметили это печальное событие, может быть, потому, что Ф.Н. Яхонтов, предположительно, не имел материальной возможности опубликовать некролог, газетам же просто было не до смерти 90-летней дамы, тем более, и генеральши. Власть менялась быстрее и чаще, чем погода. А старая 90-летняя женщина не могла уехать из Одессы в столь смутное время.

Составитель сборника “Оккультный мир Е.П. Блаватской” Дэниел Колдуэл в 1991 году привел биографический очерк Н.А. Фадеевой. “...Ее письма сохранились в архивах Теософского общества (Адьяр). Скончалась в Праге, Чехословакия”, – пишет он, указывая год – 1919 (31, с. 500).

В 1950 году в Адьяре вышла книга “Н.Р. Blavatsky The Letters”, переизданная в Москве в 1995 году (25). Составитель сборника Ч. Джинараджадаса в комментариях к очень важному письму Е.П.Б. к Н.А. Фадеевой, пишет, что она умерла в Одессе, не указывая, однако, года смерти (25, с. 101). Поскольку Ч. Джинараджадаса работал с архивами теософского общества более 40 лет, то автор склонна была верить замечанию именно этого исследователя.

Последней, и самой трудной, находкой автора в деле о семействе Фадеевых стала запись в метрической книге Преображенского кафедрального собора города Одессы за 27 мая 1919 года. В ней зарегистрирована смерть “вдовы генерала” Надежды Андреевой Фадеевой, 93 лет, которую похоронили на Старом кладбище. Скорее всего, она осталась лежать в семейном склепе Фадеевых.

В связи с этим у автора этих строк возникло два закономерных вопроса, ответ на которые пока не найден:

1) Почему хоронившие Н.А. Фадееву назвали ее вдовой генерала и указали неверно ее возраст (в мае 1919 года Н.А. Фадеевой было полных 89 лет, шел 90-й)? Они мало знали о ее жизни? У них отсутствовали ее документы? Они не были ее родственниками (то есть не было “немолодого сына, горячего поклонника Бахуса”)?

2) Почему смерть Н.А. Фадеевой зарегистрировали в кафедральном Преображенском соборе, территориально находившимся напротив дома по улице Греческой, 45? Дом в Отраде, где жили доктор Беленький, “сестра” и “племянник”, даже по современным масштабам находится в другом конце города, на Малом Фонтане, и вблизи него имелись другие храмы, где скорее могла бы быть зарегистрирована смерть Н.А. Фадеевой...

Вот и закончена последняя глава о связях родных Елены Петровны Блаватской с Одессой – таинственным и мистическим городом, и связях Блаватской с ними.

Но книги и жизнь продолжаются. И кто знает, какие еще страницы будут написаны в них.

Вахренов В. Северное сияние 23 января 1872 года в Одессе

“Самые большие и яркие глаза из всех, какие я только видел, широко открылись мне навстречу”, – вспоминал Уолтер Р. Олд (1,с. 380).

“Она несчастна – судя по житейскому; но с высшей точки зрения она необыкновенно счастлива, благодаря своим глубоким знаниям и необычайно развитым духовным дарам, которых не могут отнять у нее никакие враги, завистники или невежды”, – В.П. Желиховская (2, № 12, с. 589).

“Ее отличала простота, свойственная тем, в ком живет царственный дух, поступающий как ему заблагорассудится”, – говорил Эдмунд Рассел (3, с. 501).

“После встречи с ней ничто уже не было таким, как прежде”, – вспоминала Кристмас Хамфрис (3, с. 591).

“Просто совершенно невозможно рассказать настоящую, незамаскированную правду о моей жизни”, – писала Е.П. Блаватская А.П. Синнетту (4, с. 180).

“Вы не знаете меня (подчеркнуто самой Блаватской – О.Б.); ибо что бы ни было внутри меня – это не то, что вы думаете; и поэтому судить обо мне, как о неправдивой, есть величайшая ошибка, и кроме того, вопиющая несправедливость”, – из тех же писем (4, с. 298).

“ Что касается той великой работы, которую проделала госпожа Блаватская в литературе, дав миру “Разоблаченную Изиду”, “Тайную Доктрину”, “Ключ к теософии” и “Голос Безмолвия” ...то именно по этим произведениям... потомки будут судить о Е.П. Блаватской”, – писал К. Уильям (1, с. 398).

Цепочку цитат можно продолжить и дальше, из них можно составить отдельные книги, они невольно привлекают внимание к личности, создавшей в прошлом веке то, что она называла ядром Всемирного человеческого Братства – Теософское общество. “Наше общество чисто философское и научное”, – писала Е.П. Блаватская редактору еженедельного российского журнала “Ребус” В. Прибыткову в 1883 году (5а, с. 91). Одна из целей Общества – изучение необъясненных законов природы – чисто научная цель. В разное время в Общество входили либо разделяли его интересы Томас Эдисон, Альберт Эйнштейн, А. Давид-Нил, У.Б. Йейтс и другие.

Портреты некоторых членов Общества дошли до нашего времени. Их лица прекрасны, чисты, освещены вдохновеньем, на них читается не только величайшая работа духа, но и страдание: они отмечены непониманием окружающих.

Разве не заслуживают уважения добрые люди, которые, будучи осмеяны обществом, не прекращают попыток обнародовать мысли и чувства, бередящие покой общества, в надежде на то, что оно с их помощью превратится в братство? Их мнимая самоуверенность на самом деле есть искренняя устремленность к гармонии, которая способна, спасая мир, преодолеть любые страдания.

Они писали книги, удивлявшие всех.

Эти чудаки, ученые и безумцы в конечном итоге оказывались лучшей частью человечества, как всегда устремленной к небу – SURSUM CORDA. То, что их травят, ненавидят, завидуют им или, не понимая, умалчивают их достоинства, – всего лишь последствия рассуждений ограниченного ума о крылатой устремленности к Истине.

Так завидуют полету ласточек. Но мало кто пытался представить себе постоянную работу крыльев – бесконечную, бессонную борьбу за жизнь. За истину.

Известная всему миру, Елена Петровна Блаватская – Е.П.Б. – не нуждается в оправдании или защите. Она была счастливой: писала книги, в которых сказала все, что хотела. Эти книги пришли к людям, и люди читают их.

Дороги жизни неоднократно приводили Елену Петровну Блаватскую в Одессу. Этот город играл важную роль в жизни многих людей – открытое всем ветрам и планетам место у моря.

Сюда, начиная с 1835 года, неоднократно привозила Елену мать – известная русская писательница Елена Андреевна Ган.

По хронологии Н.Н. Фатова и воспоминаниям В.П. Желиховской, в конце мая 1839 г., уже тяжело больная, Е.А. Ган едет лечиться в Одессу, где 20-29 июня берет для двоих своих девочек вторую гувернантку, англичанку из Лондона (6, с. 241; 10, с. 754).

В начале июля они уезжают из Одессы в Умань (6, с. 242), затем в Саратов, к родным, куда глава семейства – A.M. Фадеев – получил назначение на государственную должность.

А пока, в мае 1839 года, Елене 7,5 лет. Теперь она опять, хотя и совсем недолго, но живет в Одессе.

“Мое детство? – вспоминает Е.П.Б. в письмах к А.П. Синнетту. – Бесконечные болезни до семи-восьми лет, хождение во сне” (4, с. 5). Следующий ее приезд сюда связан с трагическими событиями.

Ранней весной 1842 года совсем больная Е.А. Ган приезжает в Одессу уже с тремя детьми (6, с. 248). Тяжелую болезнь уже невозможно лечить, делаются только кровопускания. “Ну что ж, – говорила мать, – может, оно и к лучшему, что я умираю: по крайней мере, не придется мучиться, видя горькую участь Елены! Я совершенно уверена, что доля ее будет не женской, и в жизни ей суждено много страдать”, – писала Е.П. Блаватская А.П. Синнетту (4, с. 10).

Слабеющая на глазах, часто теряющая сознание, Елена Андреевна Ган умирает в Одессе 24 июня (6 июля) 1842 года.

Одесса – первая трагическая веха в жизни Елены Петровны. Этот город станет для нее и последней вехой на дорогах Отечества. Отсюда, не дождавшись вестей из Петербурга, она навсегда уедет из России в первых числах марта 1873 года. Но об этом – ниже.

А пока дети живут и воспитываются у дедушки и бабушки Фадеевых, сначала в Саратове, а позднее – в Тифлисе.

Установить адрес проживания Е.А. Ган (а значит, и ее дочери Елены) в Одессе, в 1842 году, практически не представляется возможным. Справочник Адрес-календарь одесского градоначальства” систематически начинает выходить только с 1881 года. “Новороссийский календарь”, выходивший ранее, не дает адресов нужных нам лиц, указывая лишь должности и звания наиболее видных жителей Новороссийского края. Женщина, приехавшая в город с тремя детьми, могла остановиться на любой квартире, в любой гостинице.

В очень серьезном письме-прошении на имя генерал-губернатора Кавказа, князя Александра Михайловича Дондукова-Корсакова, написанном в 1884 году, содержащем просьбу ответить на ложные слухи и сплетни, распространяемые о ней в Париже, Е.П. Блаватская пишет следующее: “Я вышла замуж 6 июля 1848 года... В следующем году я покинула Ереван и переехала в Тифлис. Прожив там два года, я уехала в Одессу, а затем и за границу” (11, с. 429).

Казалось бы, Е.П.Б. точно указывает даты и места своего пребывания, и среди них – Одессу. Но все это приблизительно, гипертрофированно. Так, два-три месяца “нежизни” с мужем кажутся Е.П.Б. двумя-тремя годами.

В известном биографическом очерке В.П. Желиховской “Елена Петровна Блаватская” история с замужеством описана следующим образом (что совпадает с другими источниками биографических данных о Е.П. Блаватской): “...ей нужна была лишь “свобода”, надо было вырваться из родного дома, найти самостоятельность... Через несколько месяцев после свадьбы Е.П. Блаватская неожиданно возвратилась к родным, объявляя, что жить с мужем не может, что едет к отцу, который встретит ее в Одессе. Она точно поехала Рионом и Черным морем (в то время не было железной дороги, ни даже прямого сообщения с Одессой), но доехала только до Керчи, откуда пересела на пароход, шедший в Константинополь” (2, №11, с. 248-249).

Здесь следует сказать, что единственным человеком, поддерживавшим Е.П.Б. даже материально в столь тяжелые для нее времена, оставался ее отец – Петр Алексеевич Ган. Встретились или нет они в Одессе в 1848 году, неизвестно.

Вся биография Е.П. Блаватской наполнена противоречивыми данными. Сама Е.П.Б. в разное время по-разному освещает события своей жизни. Как она признавалась, у нее была слабая память на даты и цифры, она просила своих друзей перепроверять ее.

Будучи самым невероятным Ребусом, она и теперь заставляет нас разгадывать ребусы своей жизни.

После десятилетнего отсутствия – в декабре 1858 года – Елена Блаватская снова приехала в Россию.

“Она возвратилась... сначала ко мне, сестре своей, в Псковскую губернию, а потом вместе со мной на Кавказ”, – вспоминала В.П. Желиховская (2, с. 249).

В то же время русский биограф Е.П. Блаватской Е.Ф. Писарева в известной работе “Елена Петровна Блаватская” приводила следующие данные: “В декабре 1858 г. Елена Петровна появляется неожиданно в России у своих родных и остается сперва в Одессе, а потом в Тифлисе до 1863 года” (5, с. 18).

Надо сказать, что в данном случае права, очевидно, В.П. Желиховская, а не Е.Ф. Писарева, т.к. Вера лично встречает сестру после десяти лет молчания и неизвестности и, кроме того, в эти годы (до 1868 г.) в Одессе постоянно не живет никто из родных семьи Фадеевых, в это время почти все они находятся в Тифлисе. В Псков Е.П.Б. едет из Германии.

Но вот несколько строк из книги В.П. Желиховской “Необъяснимое или необъясненное”: “Я была в Киеве в 1860-м году, когда в Тифлисе скончалась бабушка моя, Е.П. Фадеева (12 (24) августа I860 г. – О.Б.). Через несколько дней на возвратном пути в Тифлис, мы прибыли в Одессу. Там нас встретил дядя, Ю.Ф. Витте, нарочно приехавший к нам на встречу с известием о бабушкиной кончине” (12, с. 56-57). Елена ехала вместе с Верой. В очерке “Правда о Е.П. Блаватской” В.П. Желиховская прямо говорит: “Весной 60-го года обе сестры уехали на Кавказ для свидания со своими родными” (13, с. 400).

В воспоминаниях, опубликованных в журнале “Lucifer” в ноябре 1894 года, В.П. Желиховская писала: “Летом 1860 года мы поехали из Псковской губернии на Кавказ, чтобы навестить наших бабушку и дедушку Фадеевых и нашу тетушку, г-жу Витте – сестру нашей матери, которые не видели Елену более одиннадцати лет” (4, с. 108-109).

И далее: “У меня было плохое предчувствие, и по дороге я сказала сестре...” (4, с. 109). Затем следует история с благословением Елены киевским митрополитом Исидором (в г. Задонске Воронежской губернии) (4, с. 109).

В книге Мэри К. Нэф, откуда взяты эти цитаты, ничего не говорится о проезде сестер через Одессу. Современный исследователь ленинградский краевед В.И. Мильдон, опубликовавший вместе с Б.Л. Бессоновым текст найденного Б.Л. Бессоновым письма Е.П. Блаватской из Одессы 26 декабря 1872 г. шефу российских жандармов с предложением о сотрудничестве (14), вслед за Е.Ф. Писаревой и С.Ю. Витте, пишет в статье о Е.П.Б.: “В 1859 возвратилась в Россию, жила у сестры в Псковской губернии и у тетки в Одессе, где открыла фабрику чернил, магазин искусственных цветов...” (15, с. 272-273).

Попробуем разобраться с этой информацией.

У Елены Петровны были две тетки: Екатерина Андреевна Витте, мать известного российского политика С.Ю. Витте, и Надежда Андреевна Фадеева – писательница, очень любившая Елену. Эти сестры всегда жили рядом, вместе, до смерти их отца, последовавшей 28 августа (9 сентября) 1867 года, – в Тифлисе.

Это в свой последний приезд в Россию – в 1872-1873 годах – Е.П.Б. жила у тетки Екатерины Витте в Одессе, где и открыла фабрику чернил, сведения о которой удалось найти.

Такое наложение фактов и смещение событий стало возможным, благодаря воспоминаниям С.Ю. Витте, в которых он уделил достаточно места описаниям “шарлатанства теозофистки Блавацкой” (последние три слова из лексикона бывшего министра финансов России, употребляемые им в мемуарах) (16, Т. 1, с. 5-13). Надо сказать, что у С.Ю. Витте события 1860-х и 1870-х годов предстают событиями одного периода (правда, без указания дат), и поэтому нельзя основываться на его воспоминаниях как на полноценных документах. Такого же мнения и Мэри К. Нэф, опубликовавшая в конце 1930-х годов книгу “Личные мемуары Е.П. Блаватской”, переизданную в 1993 году (4). Целая глава этой книги посвящена разоблачению версий графа Витте. Однако любой исследователь жизни и творчества Е.П.Б., начав, быть может, с его “Воспоминаний”, вряд ли обратится к ним повторно, обнаружив другие, более достоверные источники. Внимание останавливает восхищение, которое С.Ю. Витте не мог скрыть: “Она обладала такими громаднейшими голубыми глазами, каких я никогда в жизни ни у кого не видел” (16, Т. 1, с. 11).

В 1864 году Е.П.Б. опять надолго покинула Россию. “Я покинула Тифлис примерно в 1864 году и отправилась в Сербию, путешествовала по Карпатам, как я это описала в своем рассказе о Двойнике”, – писала Е.П. Блаватская А.П. Синнетту (4, с. 120).

23 января 1872 года над Одессой наблюдалось явление, которое художник Василий Вахренов назвал северным сиянием.

В 7 часов вечера небо вдруг покраснело, и от Нового рынка до Пересыпи, и дальше, над морем, в небе повисло линзообразное сияние. Оно продолжалось до 2 часов ночи, и одесский художник В. Вахренов, наблюдавший необычное явление, успел запечатлеть его. Благодаря этому художнику, рисовавшему виды Одессы как раз в период последнего пребывания в ней Е.П. Блаватской, мы теперь имеем счастливую возможность видеть город таким, каким видела его она.

Цветная литография Г. Бекеля по рисунку В. Вахренова “Северное сияние 23 января 1872 г. в Одессе” хранится в Одесском государственном историко-краеведческом музее. Она словно предрекает появление в городе на трагическом – красном – фоне явления необычного, непонятого сияющего духа, погасшего в ночи. Он не нашел здесь приюта

“В мае 1872 года вернулась в Одессу – “восемнадцать месяцев спустя” после получения моей тетей письма от Учителя”, – писала Е.П.Б. А.П. Синнетту (4, с. 157). А в другом письме к нему же сообщала, что “только в июле оказалась в Одессе” (4, с. 157). В своих воспоминаниях В.П. Желиховская, например, ошибочно говорит следующее: “В конце 1872 года она вернулась, в своей обычной манере, без предупреждения, к удивлению своей семьи, в Одессу...” (1, с. 65). В защиту Веры Петровны надо сказать, что в эти годы она жила не в Одессе, а в Тифлисе, и только в 1881 году на четыре года переехала в Одессу, а затем в Петербург (где и умерла в 1896 году). К сожалению, поэтому у нас нет воспоминаний сестры об одесском периоде жизни Е.П. Блаватской, и мы вынуждены довольствоваться результатами собственных поисков по материалам местной печати или выдержками из доступных, опубликованных, писем Е.П.Б., или результатами анализа косвенных данных.

Вообще, первым внимание одесситов на пребывание в Одессе Е.П. Блаватской обратил А. Гурский в 1991 году (21; 22). Он же предложил установить мемориальную доску на фасаде нынешнего дома № 36 по улице И. Бунина (в то время ул. Р. Люксембург). “Я живу пока в Одессе, у тетки моей, генеральши Витте, на Полицейской улице, дом Гааза, № 36”, – писала в декабре 1872 года Е.П.Б. Однако за прошедшие более чем сто лет дом могли снести или мог измениться его номер, – что кстати и подтвердилось в дальнейшем.

Одесский период жизни Е.П. Блаватской весьма своеобразно описал в своих “Воспоминаниях” ее двоюродный брат Сергей Юльевич Витте, не указывая, однако, дат:

“В этот период своей жизни Блавацкая начала сходиться с мужем и поселилась с ним в Тифлисе. Но вдруг в один прекрасный день ее на улице встречает оперный бас Митрович... Так как Митрович всерьез считал Блавацкую своей женой, от него убежавшей, то, встретившись с нею на улице, он, конечно, сделал ей скандал. Результатом этого скандала было то, что Блавацкая вдруг из Тифлиса испарилась. Оказалось, что она вместе со своим мнимым мужем, басом Митровичем, который также бросил оперу, удрала с Кавказа. Затем Митрович получил ангажемент в киевскую оперу... В это время в Киеве генерал-губернатором был князь Дундуков-Корсаков. Этот Дундуков-Корсаков знал Блавацкую еще в молодости, раньше, чем она вышла замуж за Блавацкого, потому что в то время он командовал на Кавказе (где жила Блавацкая) одним из драгунских полков (Нижегородским). Какие недоразумения произошли между Блавацкой и Дундуковым-Корсаковым – генерал-губернатором Киева, я не знаю, но знаю только то, что в Киеве вдруг на всех перекрестках появились наклеенные на стенах стихотворения, очень неприятные для Дундукова-Корсакова. Стихотворения эти принадлежали Блавацкой. Вследствие этого Митрович со своей мнимой супругой Блавацкой должны были оставить Киев и появились в Одессе. В это время в Одессе уже проживала моя мать со своей сестрой и детьми, в том числе и мною (мои дед, бабушка и отец уже умерли в Тифлисе), так как я и брат были там студентами университета. Тогда я уже был настолько развит, что мог вполне критически отнестись к Блавацкой, и, действительно, я составил себе совершенно ясное представление об этой выдающейся и до известной степени демонической личности. Уехав из Киева и поселившись в Одессе, Блавацкая с Митровичем должны были найти себе средства для жизни. И вот вдруг Блавацкая сначала открывает магазин и фабрику чернил, а потом цветочный магазин (т.е. магазин искусственных цветов). В это время она довольно часто приходила к моей матери, и я несколько раз заходил к ним в этот магазин. Когда я познакомился ближе с ней, то был поражен ее громаднейшим талантом все схватывать самым быстрым образом. Конечно, цветочный магазин, открытый в Одессе Блавацкой, после того, как прогорел ее магазин по продаже чернил, тоже был закрыт по той же причине, и тогда Митрович, которому уже было 60 лет, получил ангажемент в итальянскую оперу в Каир, куда он и отправился вместе с Блавацкой... Не доезжая до Каира, пароход совсем у берега потерпел крушение. Митрович, очутившись в море, при помощи других пассажиров спас Блавацкую, но сам потонул. Таким образом, Блавацкая явилась в Каир в мокром капоте и мокрой юбке, не имея ни гроша. Как она выбралась оттуда – я не знаю. Но затем она очутилась в Англии и стала основывать там новое теософическое общество...” (17, с. 8-10).

Общество, однако, было основано в Нью-Йорке. И если начать разбираться в вышеизложенном, то, в частности, становится ясно, что Киев и Митрович не могли быть позже 1871 года, а мать Сергея Витте с детьми и его тетка не могли жить в Одессе раньше 1868 года, т. к. они переехали Одессу лишь после смерти отца автора мемуаров, последовавшей в мае 1868 года. В Государственном архиве Одесской области находится документ, подтверждающий проживание семьи Екатерины Витте в Одессе в октябре 1868 года.

Насколько известно, киевские страницы жизни Е.П. Блаватской пока не исследованы никем. В “Большой энциклопедии” под редакцией С.Н. Южакова (Т. 8, с. 653), в биографической справке, посвященной A.M. Дондукову-Корсакову, сообщается, что он был назначен в Киев генерал-губернатором в 1869 году, где пробыл до 1877 года. Следовательно, Киев должен был попадать на годы пребывания Е.П.Б. в Одессе в последний раз (1872-1873 гг.). Однако в это время Агарди Митрович был уже мертв, а Е.П.Б., по-видимому, никогда не вступала в конфликт с A.M. Дондуковым-Корсаковым. Вся ее дальнейшая, очень дружественная переписка с ним, ее просьбы, которые он как губернатор сначала Одессы, потом на Кавказе выполнял, свидетельствуют об отсутствии неприязни, которую мог бы питать к Е.П. Блаватской губернатор Киева, расклей она листовки со стихотворным пасквилем на него по всему городу. Скорее всего, С.Ю. Витте повторяет чьи-то предположения относительно авторства неприятных стихов.

История с Киевом становится еще более загадочной, когда мы прочитаем выдержку из одного – исповедального – письма Е.П.Б. к князю A.M. Дондукову-Корсакову: “С 1865 по 1868 г., когда все думали, что я в Италии или где-то еще, я опять побывала в Египте, откуда должна была направиться в Индию, но отказалась. Именно тогда, вернувшись, вопреки совету моего невидимого индуса, в Россию, я приехала в Киев, где потеряла все самое для меня дорогое в мире и едва не сошла с ума” (11, с. 305).

По хронологии Мэри К. Нэф (4, с. 302), в эти годы Е.П.Б. была в Тибете, но в 1867году, находясь у других людей, по пути в Россию умер ребенок, которого она усыновила приблизительно в 1858 году, о котором Мэри К. Нэф написала целую главу “Ребенок” (4, с. 179-183). Оттуда мы узнаем, что в 1867 году Е.П.Б., не извещая родных, вернулась в Россию, надо полагать, нелегально и вместе с А. Митровичем. Ребенок умер. Вернулась в Италию. Тогда же была в Киеве? Конфликтовала с генерал-губернатором? Без паспорта и регистрации? Но на два года не сходятся факты: ведь A.M. Дондуков-Корсаков стал губернатором в 1869 году.

Нужно отдать должное самокритичности С.Ю. Витте, который написал в предисловии к “Воспоминаниям”:“... я вообще не люблю писать, а потому пишу, себя принуждая, не имея под руками документов, за границей... теперь же (около 1910 года – О.Б.) пишу по памяти, а потому, вероятно, делаю некоторые ошибки в датах и названиях. У меня память ослаблена на даты и, в особенности, имена, но что касается фактов и сути дела, то все изложено с полной правдивостью и точностью” (16, Ч. 1, с. XXI).

Мэри К. Нэф в своей книге (4) неоднократно цитирует С. Ю. Витте, чаще всего с целью показать сильнейшее расхождение и дат, и фактов, и имен, и сути дела с той действительностью, которая представлена в письмах Е.П.Б. “Хронология Витте не точна, может быть, потому, что он писал свои мемуары в старости, многое в его рассказах – заблуждение и далеко от истины”, – замечает Мэри К. Нэф (4, с. 177).

Ну, не станет же в самом деле Е.П.Б. лгать в письме к своему биографу А.П. Синнетту, описывая эпизод с Митровичем? Ведь тогда она еще не знала, что через сорок лет ее двоюродный брат напишет о ней мемуары (применяя в ее характеристике такие слова, как “снюхалась”, “испарилась”, даже фамилию своей двоюродной сестры С.Ю. Витте писал неверно – Блавацкая), а еще через сто лет, основываясь на таких воспоминаниях, кто-то станет писать ее биографию.

“Мне приписывают слова, что я оставила моего мужа, полюбив и вступив в связь с каким-то мужчиной (жена которого была моей сердечнейшей подругой и которая умерла в 1870 г., с мужчиной, который умер через год после своей жены и которого я похоронила в Александрии)”, – пишет Е.П.Б. А.П. Синнетту (4, с. 164) и затем очень подробно описывает всю историю гибели певца (4, с. 163-172). “Агарди Митрович был моим самым преданным и верным другом после 1850 года” (4, с. 169). Итак, Агарди Митрович умер в Египте. Египет, как свидетельствуют все известные документы, был перед последним одесским периодом жизни Е.П. Блаватской.

Одесса 1872-1873 годов была впереди, и в ней не могло быть Митровича.

Очевидно, С.Ю. Витте совместил события 60-х годов с 70-ми. Естественно, личные письма Е.П. Блаватской вызывают больше доверия, чем презрительно-высокомерные воспоминания выдающегося государственного деятеля о “шарлатанке”, написанные через сорок лет после событий.

К сожалению, письмо Е.П. Блаватской к шефу жандармов – пока единственный “живой” документ, касающийся одесского периода, которым обладаем мы, вернее, московский архив Октябрьской революции. Письмо обнаружено и опубликовано ленинградскими исследователями Б.Л. Бессоновым и В.И. Мильдоном:

Я, жена дсс Блаватского, вышла замуж 16 лет и по обоюдному соглашению через несколько недель после свадьбы разошлась с ним. С тех пор постоянно почти живу за границей. В эти 20 лет я хорошо ознакомилась со всей Западной Европой, ревностно следила за текущей политикой не из какой-либо цели, а по врожденной страсти я имела всегда привычку, чтобы лучше следить за событиями и предугадывать их... Теперь я решилась обратиться к Вашему превосходительству в полной уверенности, что я могу быть более чем полезна для родины моей, которую люблю больше всего в мире... Я принадлежу по рождению своему, если не по положению, к лучшим дворянским фамилиям России и могу вращаться поэтому как в самом высшем кругу, так и в нижних слоях общества. Вся жизнь моя прошла в этих скачках сверху вниз. Я играла все роли, способна представлять из себя какую угодно личность; портрет не лестный, но я обязана Вашему Превосходительству показать всю правду и выставить себя такою, какою сделали меня люди, обстоятельства и вечная борьба всей жизни моей... Цель моя – не корысть, но скорее протекция и помощь более нравственная, чем материальная. Хотя я имею мало средств к жизни и живу переводами и коммерческой корреспонденцией, но до сей поры отвергала постоянно все предложения, которые могли бы поставить меня хоть косвенно против интересов России... В 1853 г. в Баден-Бадене, проигравшись в рулетку, я согласилась на просьбу одного неизвестного мне господина, русского, который уже несколько следил за мной... и через три дня с величайшими затруднениями и опасностью добыла эти письма. Тогда этот господин сказал мне, что лучше бы мне вернуться в Россию и что у меня довольно таланту, чтобы быть полезной родине. И что если когда-нибудь я решусь переменить образ жизни и заняться серьезно делом, то мне стоит только обратиться в III отделение и оставить там свой адрес и имя. К сожалению, я тогда не воспользовалась этим предложением.

Все это вместе дает мне право думать, что я способна принести пользу России. Я одна на свете, хотя имею много родственников. Никто не знает, что я пишу это письмо.

Я совершенно независима и чувствую, что это – не простое хвастовство или иллюзия, если скажу, что не боюсь самых трудных и опасных поручений. Жизнь не представляет мне ничего радостного, ни хорошего. В моем характере любовь к борьбе, к интригам, быть может. Я упряма и пойду в огонь и воду для достижения цели. Себе самой я мало принесла пользы, пусть же принесу пользу хоть правительству родины моей. Я – женщина без предрассудков и если вижу пользу какого-нибудь дела, то смотрю только на его светлую сторону. Может быть, узнав об этом письме, родные в слепой гордости прокляли бы меня. Но они не узнают, да мне и все равно. Никогда, ничего не делали они для меня. Я должна служить им медиумом домашним так же, как их обществу. Простите меня, Ваше превосходительство, если к деловому письму приплела ненужные домашние дрязги. Но это письмо – исповедь моя. Я не боюсь тайного исследования жизни моей. Что я ни делала дурного, в каких обстоятельствах жизни ни находилась, я всегда была верна России, верна интересам ее. В 16 лет я сделала один поступок против закона. Я уехала за границу из Поти в мужском платье. Но я бежала от старого ненавистного мужа, навязанного мне княгиней Воронцовой, а не от России. Но в 1860 году меня простили, и барон Бруно, лондонский посланник, дал мне пашпорт. Я имела много историй за границей за честь родины... я люблю Россию и готова посвятить ее интересам всю оставшуюся жизнь. Открыв всю истину Вашему превосходительству, покорнейше прошу принять все это к сведению и если понадобится, то испытать меня. Я живу пока в Одессе, у тетки моей, генеральши Витте, на Полицейской улице, дом Гааза, № 36. Мое имя Елена Петровна Блаватская. Если в продолжении месяца я не получу никаких сведений, то уеду во Францию, так как ищу себе место корреспондентки в какой-нибудь торговой конторе...” (14, с. 111-112).

Как пишут далее Б.Л. Бессонов и В.И. Мильдон, на запрос начальника жандармского управления г. Одессы из канцелярии III отделения поступил ответ, что просьба Е.П. Блаватской оставлена без последствий. Ответ был датирован 27 января 1873 года. Судьба Елены Петровны Блаватской была решена.

О чем же говорит это в высшей степени удивительное письмо?

В первую очередь, о духовных страданиях, смятении и одиночестве Е.П.Б. Письмо написано со свойственной ей открытостью, но в нем сквозит беззащитность женщины и в то же время упрямство. Очевидно, она не могла найти в России применения своим разнообразным способностям. А жить было не на что. Она хотела остаться здесь, переменить образ жизни, даже, может быть, стать такой же, как все – обычной, однако была в тягость добропорядочным родственникам. Но если бы ее приняли на работу в Отделение политического сыска (III Отделение Императорской канцелярии), она, быть может, никогда бы не стала Еленой Петровной Блаватской, подарившей миру необычные, загадочные книги.

III Отделение состояло из пяти отделов-экспедиций: 1-я экспедиция – работа по революционерам; 2-я экспедиция – работа по сектантам (покушения на веру); 3-я экспедиция – работа по иностранцам; 4-я экспедиция – работа с прессой и театрами; 5-я экспедиция – работа по уголовникам. Письмо Е.П. Блаватской рассматривали в 3-й экспедиции...

Наверное, Елена Петровна рассказала кому-то историю с письмом, потому что через 12 лет произошло следующее.

В биографии Е.П.Б., написанной В.П. Желиховской, цитируются воспоминания Г. Олькотта о времени, когда тяжело больную Е.П.Б. увозили из убийственного для нее климата Индии в Европу (1884 г.): “И вот, когда Е.П. Блаватскую перенесли на носилках и в бесчувствии подняли на пароход, – господа Петерсон-Хаджсон и К° сочли благоприличным пустить вслед ей, умирающей, еще одну клевету:., что открылось достоверно, что... она агент и шпион, на жаловании у русского правительства” (2, № 12, с. 586). Слишком откровенной, слишком безразличной к последствиям своих слов и действий была Е.П.Б. Но не будем осуждать эту великую душу, загнанную в рамки эпохи и не находившую выхода.

Как же автору этих строк удалось найти адрес, по которому летом 1872 года – зимой 1873 года Елена Петровна Блаватская проживала в Одессе, где были ее фабрика и магазин чернил, и как отблагодарила подругу госпожа Себир? (23).

Итак, в единственном известном письме Е.П.Б., написанном ею в нашем городе, она называла свой адрес, по которому проживала в декабре 1872 года. Чтобы определить, где находится этот дом сегодня и сохранился ли он, пришлось пойти по долгому и трудному пути изучения рекламных и других материалов, помещенных в одесской периодике за 1872 год (газеты “Одесский вестник” и “Одесский листок объявлений” – будущий знаменитый “Одесский листок”). Выяснилось следующее: 1) что с 1872 по 1885 год нумерация домов по Полицейской улице не менялась, прежними оставались и владельцы многих участков на ней; 2) что в 1872 году по адресу: ул. Полицейская, 36 располагались следующие заведения: депо фортепиан Ф. Гершгеймера и Г. Веллера, Агентство железных дорог Ф.М. Штерна и К⁰, аптека Л.П. Баршаха. Проживали там и частные лица. Причем, к примеру, Ф. Гершгеймер иногда указывал свой адрес следующим образом: “На Полицейской улице, в доме бывш. Ансельма, напротив цирка”. Буквально в те же дни, на той же странице и зачастую рядом, Ф.М. Штерн и К° помещали свои объявления с указанием адреса: “Полицейская улица, д. Гааза, № 36”.

Иоган Ансельм умер 20 января 1872 года, о чем “Ведомости одесского градоначальства” сообщили 21 января. Уже летом появились другие владельцы дома.

Дом Ансельма выстроен в 1856 году и на плане Александровской (Греческой) площади 1862 года изображен там, где ныне стоит здание бывшего ресторана “Киев” (23а). Цирк, напротив которого находился дом Ансельма-Гааза – деревянный цирк В. Сура, располагавшийся в начале Александровского проспекта и разобранный вскоре после постройки В. Суром нового большого театра на Канатной улице.

Было найдено и объявление, доказывающее, что тетка Е.П.Б., Екатерина Андреевна Витте, действительно проживала в то время по этому адресу. В газете “Одесский вестник” за 21 июня 1872 года появилось объявление: “Нужна квартира, недалеко от центра... Спросить на Полицейской улице, в доме Гааза, во втором этаже, в квартире г-жи Витте”. Через полгода Е.П. Блаватская назовет своим этот адрес, добавив для полноты номер дома – 36. Старожилы помнят телефонную станцию, находившуюся там. Во время Великой Отечественной войны этот дом был разрушен, а затем, очевидно, на его фундаменте выстроено здание бывшего ресторана “Киев”. Кстати, швейцарец Иоанн Ансельм был известным изготовителем лучших шабских вин, и в его доме находилась ресторация, а также винные подвалы, которые позднее сдавались в аренду. Изображение этого дома найдено среди реклам 1894 года, помещенных в известном путеводителе по Одессе В. Коханского. С 1884 по 1889 год дом принадлежал Коростовцевой, числился под тем же № 36, и в первом этаже его располагалось все то же депо фортепиан, правда, уже только одного Г. Веллера.

А где же находилась пресловутая фабрика и магазин чернил, так ехидно описанные С.Ю. Витте и достойно упомянутые В.П. Желиховской?

Е.П. Блаватской нужно было на что-то жить, она должна была как-то зарабатывать средства на жизнь. Но могла ли дворянка Блаватская помещать объявления о таком предприятии под своей фамилией?

12 сентября 1872 года в только что начавшем выходить “Одесском листке объявлений” появилось объявление: “Чернило химика Себир и К⁰. Превосходя все, употреблявшиеся в России, своими качествами, продается дешевле, чем у всех конкурентов. Покупающим ведрами уступается по 2р. 10 ведро, в бутылках по 25 р. сотня, в чернильницах от 7¹/²до 9^1/2 сотня. Желающих купить в большом количестве, просят адресовать требования: “В Одессе, на Полицейской улице д. Гааза, госпоже Себир”.

Вот где находилась фабрика и магазин чернил Е.П. Блаватской – в том же доме, где она и жила. Но кто такая госпожа Себир?

Из одного письма Е.П. Блаватской ее биографу А.П. Синнетту узнаем следующее: “... я отправилась в Каир, пробыла там по апрель 1872 года и только в июле оказалась в Одессе... Я отправила мадам Себир впереди себя...”. И еще в одном письме вспомнила Е.П.Б. о госпоже Себир, когда однажды услышала “...о Себире... как она отплатила мне за то, что я спасла ее от голодной смерти, и распространяла обо мне ложь в Одессе” (4, с. 157).

Эмма Куломб, будущий смертельный враг Е.П.Б., намного укоротивший ей жизнь, вспоминала о знакомстве с “русской спириткой” в Каире, в 1872 году: “... Я снова повстречала ее (Е.П.Б. – О.Б.) и спросила, как она докатилась до подобных вещей (обмана в спиритических сеансах – О.Б.), на что она ответила, что это были проделки мадам Себир (той дамы, которая вместе с госпожой Блаватской)... Затем она отправилась из Каира в Россию”. Очевидно, отсюда и пошла неприязнь мадам Себир к мадам Блаватской. Но в Одессе Себир оставалась со своей благодетельницей, разрешив той прикрыться фамилией: “чернило химика Себир и К°”, позволяя себе, однако, распространять порочащие Е.П.Б. сведения. Может быть, поэтому и “прогорело” дело?

Надежды на то, что дом Гааза, № 36, сохранился, не оправдались. Но зато стало известно место, где он стоял. А вот адрес магазина цветов, где работала Е.П. Блаватская в Одессе, так и не найден, и сообщения о ее концертах – тоже (о фортепианных концертах в России в 1872-73 гг. мадам Лауры – т. е. Е.П. Блаватской, говорит полковник Олькотт (4, с. 161). Эти факты будут рассмотрены ниже.

В книге “Одесская старина” описана улица, где жила Е.П.Б. (по состоянию на 1869 год): “Полицейская улица, в 7 своих неравномерных квартала, не вмещает ничего замечательного; есть впрочем, гостиница Лебедь. Такое наименование улица получила от здания городской полиции” (24, с. 67). Здание сохранилось и продолжает выполнять те же функции.

В 1872 году, когда Елена Блаватская ходит по этой улице, как раз в сентябре, о ней говорят объявления, как о находящейся в самой людной, центральной и щегольской части города. Из окон второго этажа дома Гааза можно видеть начало Александровского проспекта, который еще не выглядит таким зеленым, каким будет через двадцать лет. Вырубленным бульваром называет его в 1869 году “Одесская старина” (24, с. 52).

Елене Петровне – сорок один.

Через шесть лет Е.П.Б. в письме к любимой тете, Н.А. Фадеевой, вспомнила об этом времени, проведенном в кругу семьи: “Я никогда не забуду один вполне обычный день или, скорее, вечер в Одессе, когда мы все вместе сидели в Вашем доме за ужином. Тетушка (Екатерина Витте – О.Б.) спорила со мной о религии, безоговорочно утверждая, что ни один иудей или идолопоклонник никогда не сможет войти в Царство Небесное, что там нет ни одного подобного грешника. С того самого момента я начала размышлять над этими ее словами. И я подумала тогда: “Если даже тетушка, такая хорошая, благородная и справедливая женщина, настолько ослеплена христианской верой, что способна поверить в такую ужасную несправедливость со стороны Бога, то какими же тогда должны быть другие христиане, многие из которых не стоят даже ее мизинца? До этого момента я по-прежнему немного верила в христианство. Но через несколько месяцев после этого разговора я стала просто теистом, если не полным атеистом. Затем я поехала в Америку, в Сангус, что неподалеку от лесов Бостокаса” (11, с. 218-219).

Теперь можно представить, сколь значительна роль последнего – одесского – периода жизни Е.П.Б. на Родине.

Во-первых, это время начала перемен в мировоззрении будущей писательницы, ее религиозной ориентации, – может быть, самое серьезное время на пути ее отказа от христианства и принятия буддизма, на пути к теософии – как синтезу религиозных мировоззрений. И формируется эта дорога не без влияния семьи.

Во-вторых, она теряет почву под ногами на Родине. Родине она не нужна. Родине не нужны ее таланты.

Вот как описывает причину разрыва Е.П.Б. с Россией В.П. Желиховская: “В начале 70-х годов г-жа Блаватская побывала еще раз на юге России и окончательно рассталась с родиной, где несмотря на разнообразие своих талантов “из ряда вон”, она не могла найти им применения, по неимению связей и протекций. И область русской журналистики сделалась ей доступной лишь тогда, когда о ней заговорила пресса Старого и Нового света (13, №47, с. 428).

Самой Елене время, проведенное в Одессе, показалось совсем недолгим: “Я три месяца провела с тетушкой в Одессе”, – вспоминала она через двенадцать лет (11, с. 426). Из окон своей комнаты, быть может, глядя в даль Александровского проспекта, она могла видеть здание цирка В. Сура. “Одесский вестник” ежедневно помещал афиши представлений цирка: высшая школа верховой езды, гимнастика и даже большая историческая пантомима “Генрих IV”. В это же время на Канатной улице уже заканчивалось строительство нового здания театра В. Сура. 11 сентября 1872 года цирковая труппа уехала на гастроли в Харьков.

Сам В. Сур написал о своем старом театре (“Одесский вестник”, 1872 г., 5 сентября) следующее: “Здание цирка на Александровском проспекте будет преобразовано в народный театр, в котором с 1-го октября начнут представления мои драматическая и оперная труппа”.

Цирк В. Сура стал называться русским театром В. Сура на Александровском проспекте. На сцене этого театра в начале февраля 1873 года была поставлена пьеса Олексы Стороженка “Гаркуша”: “Благодаря г. Кропивницкому, в Одессе теперь чаще прежнего ставятся на сцене различные произведения из малорусского репертуара... Бенефис г. Кропивницкого был полон публикою”, — писал “Одесский вестник” 8 февраля 1873 года.

Может быть, Е.П. Блаватская видела игру М.Л. Кропивницкого, украинского, теперь уже классического драматурга, актера, режиссера, одного из основателей профессионального украинского театра.

Елена Петровна Блаватская ходила по этим улицам, смотрела на эти дома, на эти деревья. Эти звезды освещали ее одинокие ночи. Эти люди не знали, с кем встречались.

Пройдет совсем немного, лет пять, и взойдет солнце Блаватской. Не в России – в Америке.

Эта женщина была великой чудачкой и великим талантом. Пока она жила, она страдала от одного – от человеческого непонимания; когда умерла, о ней стали писать книги. Потому что живым очень хочется знать, как становятся великими.

Американская исследовательница жизни и творчества Е.П. Блаватской Сильвия Крэнстон в двух словах описывает отъезд Блаватской из Одессы: “Из Одессы в апреле 1873 г. Е.П.Б. направилась в Бухарест навестить свою подругу, а затем в Париж, где остановилась у своего двоюродного брата Николая Гана” (3,с. 137-138).

Вот что пишет о своем отъезде из Одессы сама Е.П. Блаватская: “На несколько недель я остановилась в Одессе у моей тети, мадам де Витт. (Кстати, это еще одно подтверждение того, что она жила у тети, а не заходила к ней в гости, – сама Е.П.Б. прямо говорит об этом.) ...Там я однажды получила письмо от одного индуса, с которым я уже 28 лет назад познакомилась в Лондоне” (11, с. 299). Эти строки написаны через шесть лет после отъезда, то есть память была еще свежа. (Интересно отметить тот факт, что Махатмы писали Е.П.Б. уже в одесский период ее жизни.)

“Получив в 1873-м в Одессе письмо, в котором мой таинственный индус велел мне ехать в Париж, я уехала туда в марте 1873 года (кажется, 2-го числа)”, – продолжает она (11, с. 302). Уезжала спешно, как и было приказано Учителем. Через восемь лет, 21 февраля 1880 года, написала любимой тете – Н.А. Фадеевой: “Пожалуйста, пришлите мне мое русское Евангелие с портретом бабушки, которое я у Вас забыла” (11, с. 257). Еще два эпизода из жизни Е.П.Б., связанные с Одессой, остаются пока невыясненными. В 1892 году в “Страницах старого дневника” полковник Олькотт писал: “Она была великолепной пианисткой... Она была ученицей Мошеле... Я узнал от членов ее семьи, что незадолго до ее приезда в Америку, Е.П.Б. предприняла концертное турне по Италии и России под псевдонимом “Мадам Лаура” (4, с. 161). Во II-м томе “Дневников...” он пишет следующее: “Обычная Елена Петровна, с ее неизменным русским нравом, только что приехавшая из богемного Парижа, и “Мадам Лаура”, замечательная пианистка, чьи лавровые венки и букеты цветов не увядали во время ее концертов в 1872-1873 годах в Италии, России и других странах мира – были мне хорошо знакомы” (4, с. 290).

Россия... 1872-1873 годы ... Фортепьянные концерты Блаватской...

В одесской прессе за это время никаких сообщений о концертах мадам Лауры. Никаких воспоминаний Е.П.Б. в ее известных письмах об этом. В 1872 году в Одессу Е.П.Б. ехала не через Европу, а морем из Египта и, судя по всему, из Одессы в Россию (в центр) не выезжала. За два месяца 1873 года из Одессы не должна была выезжать: ждала ответа на свое письмо к шефу жандармов.

Концертная страница жизни Е.П. Блаватской в России также еще никем не написана. То, что таких ее концертов в Одессе в период лета 1872 – зимы 1873 годов не было, подтверждает одесская пресса, которая в те времена очень тщательно описывала все события культурной жизни города (до самых незначительных), в которой помещены объявления о различных фортепианных концертах других исполнительниц.

Например, такие: “В понедельник, 15 января, в биржевой зале талантливая пианистка, ученица Листа, прибывшая на днях в Одессу из Вены, Лаура Карер даст концерт... любители фортепианного репертуара будут вполне довольны разнообразием в выборе пьес: Бетховен, Лист, Шуман, Шопен, Бах”. (“Одесский вестник”, 1873, 12 января, с. 30). “Фортепиано из магазина г-на Гааза”, – замечает эта же газета 14 января.

“Концерт пианистки Лауры Карер... прошел с большим успехом. Представители одесского бомонда, меломаны, артисты и дилетанты были все в сборе, концертантка, при появлении своем на эстраде, была встречена дружескими рукоплесканиями... Она еще очень молода, но, судя по началу, может рассчитывать на будущность”, – писал “Одесский вестник” 18 января.

Если предположить, что Лаура Карер и Е.П. Блаватская – одно лицо, то непонятно, как газетчики, посвятившие столько страниц концертам молодой пианистки Лауры Карер, не знали, что она уже пол года проживает в Одессе.

Далее, что значит “молода”? Можно ли считать 41-летнюю Е.П.Б. молодой? Нет, скорее всего, Лаура Карер и мадам Лаура не одно и то же лицо.

Может быть, Е.П.Б. гастролировала в России в период 1859-1864 годов? Исследование необходимо продолжить...

Следующий эпизод – с тростью Е.П.Б., рассказанный Лидией Беленькой, дочерью врача М.С. Беленького (Ландесмана). В первой части книги, в главе XI, он рассматривался подробно. Речь шла о 1917-18 годах, когда М.С. Беленький получил в подарок от якобы сестры и племянника Е.П. Блаватской трость, когда-то принадлежавшую ей: “Вещь представляет собой старинную массивную трость из черного дерева, изображающую кобру, обвившуюся вокруг ствола дерева. Удивительна рукоять этой трости, – вырезанная из целого куска дерева фигурка черного слона, опирающаяся на плоскую голову змеи. Эта удивительная работа неизвестного индийского резчика, несмотря на некоторые утраты, прелестна и сейчас, она матово поблескивает на свету, и иногда мне кажется, что от нее исходит слабый и таинственный, немного терпкий восточный аромат” (27).

С достаточной степенью уверенности можно говорить о том, что М.С. Беленький общался с тетей Е.П.Б. – Н.А. Фадеевой и ее внуком Ф.Н. Яхонтовым.

В Одесском государственном литературном музее хранится чернильница, принадлежавшая матери Е.П.Б. – писательнице Е.А. Ган, умершей и похороненной в Одессе. А что же трость? Не исключено, что Е.П. Блаватская держала ее в руках, но это мог быть и просто экспонат частного музея Н.А. Фадеевой, просто дар Е.П.Б. для музея тети. Во всяком случае, уже более семи лет, как трость эта, судя по всему, вместе со своей владелицей, покинула Одессу и переехала в Америку... А доказать принадлежность вещи определенному лицу весьма затруднительно...

После отъезда Елены Петровны Блаватской весной 1873 года из Одессы – из России – навсегда, ее связь с Родиной не прерывалась. Она искала любую возможность написать сюда, любой повод, напомнить о себе, встретиться с близкими людьми.

Чего только не писала о ней русская пресса!

А в Одессе появилась газета, которой понадобились услуги нью-йоркского корреспондента (28).

1878 год. Апогей русско-турецкой войны. Через Одессу проходят транспорты, привозящие с театра военных действий раненых, назад – свежие силы. Льется кровь на Балканах. В это время в Одессе открывается новая газета с интересным названием – “Правда”. Это не та “Правда”, которую мы все знаем. Одесская просуществует всего три года.

Кроме известных одесских журналистов, в “Правду” отдавали свои произведения Эмиль Золя, Альфонс Додэ, Виктор Гюго, приславший к годовщине выхода первого номера газеты поздравительное письмо: “От всего сердца посылаю слово ободрения честной и энергичной деятельности почтенных сотрудников газеты “Правда”. Свет и Правда!” А из очень далекого и таинственного Нью-Йорка в газету писал ее корреспондент – Елена Петровна Блаватская. Пять лет, как она покинула Одессу. Три года, как создала Теософское общество. Год, как издала “Разоблаченную Изиду” – свою первую книгу, с которой пришла известность.

Первая публикация в “Правде”, “Из-за моря, из-за синего океана”, снабжена примечанием: “Под этим заглавием одна из известных в Америке писательниц будет помещать в “Правде” свои фельетоны об американской жизни” (29). (Статья была посвящена характеристике жителей Соединенных Штатов и их политическим взглядам.)

Е.П. Блаватская пишет в Одессу очень большие, содержательные работы, в которых весьма эмоционально описывает жизнь Америки, Нью-Йорка. Они помещаются в художественном отделе газеты с постоянным названием: “Из-за моря, из-за синего” и “Письма из Америки” под рубрикой “От нью-йоркского корреспондента “Правды” за подписью: Елена Блаватская. Она не скрывает своего имени: “Русским газетам, которые, описывая даже самые обыкновенные происшествия, имеют похвальную привычку ставить вместо собственного имени одни заглавные буквы, далеко еще до американской прессы. Трудненько выйдет тягаться с нею даже и тем из ваших газет, у которых ругательная фразеология торговок гнилыми яблоками так и просвечивает в каждой строке” (30). Но... “Следуя мудрой политике мэра Нью-Йорка и, уважая целомудренные чувства гг. одесситов, мы не станем выносить уж слишком грязного сора из избы” (31).

Быть может, она впервые творит как публицист. Образы, созданные ею, потрясают. Ее кредо – натурализм, цель – показать правду, рассказать то, что знает (всю жизнь страдала жаждой знаний, вся жизнь – в горении и гонениях).

В статьях она старается напоминать об Одессе и одесситах – эти статьи написаны только для одесской “Правды”: “Может быть, и у вас в Одессе, найдутся такие ораторы – “долой старину, подавай новь? – а у нас так они развелись – хуже колорадского жука” (32).

Она красочно описывает убийства и грабежи, эпидемии и курьезы. Например — надпись на гробовой плите одной из могил древнейшего кладбища Нью-Йорка: “Под сим сводом погребен Петрус Стивезанс, бывший генерал-капитан и губернатор ан-шеф Амстердама в Новом Нидерланде, ныне называемом Нью-Йорком. Он был великим грешником, вором и грабителем сирот и вдов: но перед смертью покаялся и ныне пьет из чаши агнца” (33).

“Если кто желает познакомиться с социальной жизнью Америки наглядно, тот пусть представит ее себе в виде длиннейшей лестницы. И затем поставит на ней гуськом трех граждан. № 1, стоя на верхней перекладине, с умилением взирает ввысь на собственные миллионы. Гражданин № 2 лижет подошвы сапог № 1 и вместе с тем делает тычки собственной обувью № 3, ползущему за ним. Картина вернейшая” (34).

“Я лично знакома с одной весьма уважаемой дамою “приятною во всех отношениях”, которая была замужем и разведена пять раз, а на прошлой неделе вышла замуж за шестого счастливца”. Но главная прелесть курьеза состоит в том, что каждый из этих пяти живых покойников обязан по закону выплачивать ей (алименты). Развод она получала за “оскорбление чувств”... Таким образом моя знакомая ежемесячно ездит собирать доход с мужей, как другие собирают его с домов. Эта дама – одна из главнейших дам-патронесс “Общества Красного Полумесяца и Креста” (34).

Одна из самых интересных статей, присланная в одесскую “Правду” Е.П. Блаватской, – об изобретателе фонографа Томасе Эдисоне (35) (статья записана с его слов). Он только что вступил в Теософское общество Е.П. Блаватской. Ему 31 год. В двадцать лет он уже усовершенствовал телефон и телеграф. В 30 изобрел фонограф, инструмент, способный собирать и задерживать любые звуки, воспроизводить их и дублировать.

“Применив фонограф к практическому воспитанию детей, мы в нем найдем верного и послушного репетитора учителей иностранных языков с правильным акцентом”.

“Фонографическая библиотека. Книги и брошюры в 40000 слов, умещающиеся на едином методическом листе в 10 квадратных вершков, становятся уже более, нежели вероятными”.

“Мы обещаем, говорит Эдисон, детям игрушки, подобные которым не виделись с сотворения мира. Куклы будут разговаривать”.

“Часы будут объявлять о времени дня”.

“Он теперь работает над усовершенствованием следующего: заставляет телеграф записывать автоматически каждое передаваемое им слово и затем повторять депешу голосом посылающего”.

Следующая статья Е.П.Б. в “Правде” рассказывала о культурной жизни Нью-Йорка (36): актрисы и сцена; кучер, пастор и венчание в карете; русский у Барнума.

“Сцены наших театров – не арены, на которых артисты соревнуются, стараясь победить друг друга в искусстве, а просто выставки красоты, роскоши и моды”.

Работа для “Правды” – еще одна ниточка связи Е.П.Б. с Россией, еще одна страница ее жизни, а не только заработок.

Как отмечает Мэри К. Нэф, деньги, заработанные ею за статьи в русских газетах, а также первые выручки за публикации “Разоблаченной Изиды” (изданной в 1877 г.), Елена Петровна отсылает в Одессу и Тифлис для раненых солдат и их семей (4, с. 286). Однако это не совсем так.

В своем письме Н.А. Фадеевой в начале лета 1878 года Е.П.Б. пишет: “Последние два раза я отослала Добровольскому (редактор “Правды” в 1878 г. – О.Б.) в общей сложности семь статей. Три из них он вернул, две напечатал, а от последних двух тоже отказался. Таким образом, я потеряла пять статей или более 200 рублей; он просил у меня по две статьи в месяц и был готов платить по 50 рублей в месяц. Но даже за две опубликованные статьи он так и не заплатил. Какая свинья! Я больше не напишу для него ни строчки” (11,с.226-227).

Изданные в 1950 году в Адьяре “Письма” Е.П. Блаватской (которые я часто цитирую, поскольку в 1995 году они появились в переводе на русский язык), данное письмо приводят, как написанное в 1877 году. Это не так. Рассмотрим следующую выдержку из него: “Конечно же, Эдисон сдержал все свои обещания. Этот глупый Добровольский выбросил из моей статьи самое интересное” (11, с. 227).

Статья об Эдисоне напечатана в “Правде” 23 мая (4 июня) 1878 года. Следовательно, теперь можно исправить приблизительную дату, поставленную под этим письмом (сомнение вызывал только год, месяц, очевидно, проставлен под письмом самой Е.П. Блаватской) – 3 июля 1878 года.

И все-таки Елена Петровна несправедлива к И.Ф. Доливо-Добровольскому. В конце концов, именно семь ее статей были опубликованы именно в его “Правде”. И писать статьи для этой газеты она не переставала. Вот опубликованные в тех же “Письмах” записи из первого сохранившегося дневника теософского общества (записи в нем сделаны Е. Олькоттом):

“ 1878.... 7 февраля.

2 письма из Одессы от Н.А. Фадеевой. 4 фельетона Е.П.Б. безвозвратно пропали. Просит написать еще” (11, с. 138).

“...11 февраля.

...Отправила... три фельетона для “Правды”, письмо и фотографию Н.А. Фадеевой, все это застраховав” (11, с. 139).

“...1 ноября.

...Е.П.Б. закончила свою статью для “Правды” (11, с. 160). Теперь можно точно сказать, о какой статье идет речь в последней записи, – Е.П. Блаватская датировала свои статьи. Вне сомнения, это “Из-за моря, из-за океана” (33), рассказывавшая о многочисленных преступлениях в Соединенных Штатах.

18 декабря 1878 года Е.П.Б. и полковник Олькотт отплыли из Нью-Йорка в Индию (4, с. 307). Нью-йоркский корреспондент “Правды” перестал существовать.

Но еще в том же, летнем, письме Е.П.Б., словно предчувствуя свое будущее, просила Н.А. Фадееву: “Вы пишете, что сможете пристроить куда-нибудь мои статьи, от которых отказалась “Правда”. Не могли бы Вы найти какие-нибудь журналы в России, в которые я могла бы посылать статьи из Америки, Англии, Индии. В Индии нет ни одного русского корреспондента. Дорогая моя, пожалуйста, постарайтесь!” (11, с. 226).

Е.П.Б. называет себя русским корреспондентом. Вероятно, это письмо написано до 8 июля 1878 года, когда она приняла американское подданство – ровно через 5 лет после прибытия в Соединенные Штаты из Одессы.

Потом ее и о ней статьи и письма будут печататься во многих российских изданиях. Например, ее письма из Индии на родину под заглавием “Из пещер и дебрей Индостана” и “Загадочные племена” в 1883-1886 году напечатает “Русский вестник”, а в 1880 году – “Московские ведомости” под заглавием “Джунгли Индостана”.

В 1882 году она напишет A.M. Дондукову-Корсакову: “...русские газеты ненадежны. “Московские ведомости” сделали мне такое, что стоило мне больше года жизни” (11, с. 344)...

Несколько слов о редакторе “Правды” И.Ф. Доливо-Добровольском и о его газете.

“Популярной русской газетой” назвал ее Ч. Джинараджадаса – составитель “Писем” (11, с. 160).

Целых десять страниц посвятил этому вопросу Александр Дерибас в известной книге “Старая Одесса” (37, с. 224-233).

Вот что пишет Дерибас в главе “Страничка из истории газ. “Правда”: “Редактор-издатель газеты “Правда” (она просуществовала в Одессе с 1 октября 1877 года по 1 ноября 1880 года) Иосиф Флорович Доливо-Добровольский был человек замечательный. Замечательный, прежде всего, своей красотой... Отставной офицер лейб-гвардии, не помню, уланского или кирасирского, полка, он и в пожилые годы сохранил ту пару великолепных белокурых усов, те белые зубы и тот открытый светлый лоб, которые в молодости выдвинули его в ряды первых красавцев гвардии... Добродушный, добрейший и бесхарактерный Иосиф Флорович с трудом решился на издательство в Одессе газеты “Правда”, но когда решился, то поспешил установить в ее редакции товарищеское, коллегиальное начало, что значительно облегчало его личную в ней деятельность...

Писал в “Правде” и Евгений Марков, а затем, однажды, Всеволод Крестовский (рассказ “Бакшиш”) ...Имелись в “Правде” опытные корреспонденты: П. Гросул-Толстой на театре военных действий... и живой и юркий Борис Чивилев в Париже. Этот Чивилев умудрился заинтересовать в судьбе “Правды” таких крупных корифеев французской литературы, как Эмиля Золя (позволившего печатать в Одессе одновременно с Парижем свой роман “Une page d'amore”), Альфонса Додэ, приславшего “Правде” несколько неизданных рождественских рассказов, и даже Виктора Гюго...”

В Одесской государственной Научной библиотеке имени М. Горького хранится комплект газеты “Правда” за период с 1 (13) октября 1877 по 31 декабря 1878 года. А в Научной библиотеке Одесского государственного университета сохраняются экземпляры газеты последнего года ее существования.

“Правда” была живою, отзывчивою и открыто прогрессивною газетою”, – продолжает Александр Дерибас. Когда в газету пришел работать скандально известный фельетонист Барон Икс (СТ. Герцо-Виноградский), сотрудники старой редакции в знак протеста покинули ее.

Усталый, растерянный И.Ф. Доливо-Добровольский в мае 1880 года “покинул газетную деятельность и перешел на государственную службу. “Правда” перешла в руки К.Е. Розена, но просуществовала лишь до ноября 1880 года”, – завершает статью А. Дерибас.

Между прочим, иностранным отделом в период сотрудничества газеты с Е.П. Блаватской заведовали сначала Г.Е. Афанасьев (ставший впоследствии управляющим киевского отделения государственного банка), потом А.С. Попандопуло и, очевидно, этим господам должна была адресовать свои претензии Е.П.Б.

Очевидно, Н.А. Фадеева, которая вела литературные дела Е.П.Б. в газете, была и раньше знакома с редактором, как член семьи видных российских военных деятелей. Эта связь могла сохраниться и позже. Так, в отчетах правления Попечительного общества о Доме Трудолюбия, сооруженном в память Императора Александра III в Одессе за 1910, 1911 и 1912 годы в состав действительных членов этого общества входят Н.А. Фадеева и Михаил Иосифович Доливо-Добровольский – сын бывшего редактора газеты “Правда”.

“Правда” отдала долг Елене Блаватской, напечатав о ней статьюв№35от6 (18)февраля 1880 года в разделе “Калейдоскоп”. Под статьей не было подписи:

“ЕЛЕНА БЛАВАТСКАЯ, одна из соотечественниц наших, о которой читатели наши отчасти знакомы по ее корреспонденциям из Америки, помещавшимся в “Правде”, – личность интересная по своему многостороннему образованию, по знанию многих восточных и европейских языков, наконец, по своей жизни, полной приключений и увлечений, испытанных в обоих полушариях нашей планеты и не прерывающихся до сего времени. Прошлым летом она по приезде своем в Индию подверглась, вместе с сопутствующим ей американским полковником Олькоттом преследованиям со стороны англо-индийских властей, заподозривших в г-же Блаватской и в почтенном американце русских шпионов... Прошло много времени, прежде чем подозрительные бриты убедились в своей грубой ошибке и извинились перед ее жертвователями. Зато извинение это появилось в официальной газете The Pioneer, издающейся в Алагабаде под покровительством вице-короля.

В передовой статье, помещенной по поводу этого казуса в названной газете, расточаются похвалы уму, начитанности и энергии г-жи Блаватской и г. Олькотту, явившихся в Индии, как убедились англо-индийские власти, в качестве представителей “теозофического общества”, учрежденного года 3-4 тому назад в Соединенных Штатах для научно-нравственных розысканий и для изучения основ древних религий Востока и так сказать практики их духовных представителей. The Pioneer сообщил публике, что полиции отдано строжайшее приказание не беспокоить приезжих теозофистов, создание задуманного г-жею Блаватской и г. Олькоттом органа The Theosophist также не встретило после этого никаких затруднений и теперь журнал этот появляется в Бомбее. Мало того, г. Олькотт мог беспрепятственно устраивать публичные митинги, на которых излагалась цель общества теозофистов, состоявшая, по их словам, в искании и распространении истины во всех ее проявлениях, т. е. истины научной, религиозной, нравственной и т. д.

На митингах этих Олькотт выражал между прочим желание свое и общества, представителем которого он являлся, сблизиться с туземцами и ознакомиться с их теологией, с их религиозным ритуалом и сообщал о своих попытках в этом направлении. Присутствующие индусы, видевшие до сих пор со стороны европейцев и англичан по преимуществу лишь одно презрение ко всему туземному, конечно, оставались приятно пораженными и изумленными речами Олькотта, которые повлияли также на перемену воззрений и у англичан-завоевателей. Последние, вместе с Олькоттом и г-жой Блаватской, принялись за изучение религиозных тайн и таинств индусов. Для этого пришлось, однако, отправиться в глубь страны, где путешественники нашли радушный прием у индусских философов-теологов. Так как исследование спиритуализма занимает видное место в программе теозофического общества и его бомбейского отделения (ибо г-жа Блаватская и г. Олькотт открыли в Бомбее секцию теоз. общ.), а между тем проявления спиритуализма в Индии далеко оставляют за собой все то, что ставит в тупик и заставляет восторгаться европейских спиритов, то представители американского теозофического общества надеются вернуться из Индии с обильной жатвой опытных исторических данных. Прибавим в заключение, что особенное отношение г-жи Блаватской и г. Олькотта к верованиям индусов приводит последних в восторг при появлении в какой-либо местности этих иноземцев, относящихся к индусам с полным уважением”.

Это очень сочувственная, пожалуй, одна из немногих доброжелательных, статья, прозвучавшая на родине Елены Петровны. И поместил ее в своей газете тот самый человек, которого она однажды обозвала свиньей...

О родственных связях Е.П.Б. очень подробно рассказано в первой части книги. В основном, это переписка с любимой тетей, можно сказать, подругой, всего на два года старше Елены – Надеждой Андреевной Фадеевой, которая создаст в Одессе теософское общество (о чем ниже), именно ей в Одессу писали Махатмы.

Много писем написала Е.П.Б. в Одессу – благодаря им мы теперь можем извлечь крупицы знаний об одесских связях писательницы. В основном письма Е.П.Б. опубликованы в переводе на английский язык в американском журнале “The Path” и индийском “The Theosophist”. Письма Е.П. Блаватской к тете цитирует Вера Петровна Желиховская во всех работах, посвященных сестре, – она предпочитает подтверждать все сведениями из первых рук, и она права. Все остальное – вторично. А сколько откровения и сердечности в письмах Е.П.Б. к родным! Сколько отчаяния: верьте мне, верьте! Невозможность преодолеть религиозные предрассудки, невозможность, находясь вне России, доказать всем в России необходимость, неизбежность такого общества, как теософское.

Хочется верить, что письма Елены Петровны Блаватской в Одессу когда-нибудь будут изданы отдельно.

Помимо основных, родственных, существуют связи с ее одесскими знакомыми или жителями Одессы, с которыми ей довелось встретиться за границей, или с теми, кто знал Е.П.Б. и имел какое-то отношение к этому городу, а также то, что писали о Е.П.Б. одесские газеты.

Кроме некрологов, одесская печать иногда вспоминала о Блаватской еще при жизни, как, например, “Одесский листок” от 3 (15) сентября 1883 года. Информация в разделе “Искусство и литература”: “Небезызвестная г-жа Блавацкая, полька, стала во главе редакции журнала, выходящего в Лондоне, посвященного специально санскритскому языку и носящему название “The Theosophist”.

На это последовал ответ неизвестного друга, скрывшегося под инициалами Ф.Т.с. 13 (25) сентября 1883 года в разделе “Письма в редакцию” (F.T.s. – аббревиатура английских слов “Член Теософического общества”):

“М.г., г. редактор! В № 193 вашей уважаемой газеты я встретил заметку следующего содержания: (далее следует текст только что приведенной выше информации – О.Б.).

Эта заметка (взятая нами из “Санкт-Петербургских Ведомостей” – примечание Ред.) грешит против истины. Во-первых, достопочтенная Елена Петровна Блавацкая – не полька, а чисто русская, стоит только прочесть ее статьи из Индостана в “Московских Ведомостях” и “Русском Вестнике”, чтобы убедиться в этом; во-вторых, основанный ею же журнал “The Theosophist” (редактором-издателем которого она с самого его основания в 1879 г.) издается не в Лондоне, а в Адиаре, близ Мадраса; в-третьих, журнал этот не посвящен специально санскритскому языку, как уже показывает его название. Эта даровитая женщина, владеющая многими азиатскими и европейскими языками, знает английский в совершенстве.

Она основала, совместно с полковником Г.С. Олькот, теозофическое общество, насчитывающее за сравнительно короткое время своего существования с 1875 г. более 4700 членов, между которыми несколько принцев крови, корифеев ученого и интеллигентного мира во всех частях света, особенно в Ост-Индии, Америке, Англии и Франции.

Теозофическое общество обращается за поддержкой ко всем истинно любящим своих ближних; ко всем ученым, всем искренним любителям истины, где бы она ни таилась, всем философам Востока и Запада, ко всем любящим Индию и желающим возрождения ее древней нравственной и умственной славы и, наконец, ко всем, которые не удовлетворяясь пустыми удовольствиями мира сего, желают – изучая тайны природы и силы человеческой души – добиться более высокого и лучшего состояния. Примите и проч. Ф.Т.с.”

В журнале “Ребус” за 1883 год (№ 48, с. 439) И.Я. (псевдоним В.П. Желиховской) в статье “Правда о Е.П. Блаватской” писала: “Одесский листок” заявлял, что она издает “в Лондоне” (?) “санскритский журнал”. Мы привыкли к такого рода неверным о ней известиям”.

Нужно обратить внимание на маленькое дополнение редакции “Одесского листка” относительно пресловутой заметки: “взятая нами из “Санкт-Петербургских Ведомостей”. Перепечатали. А зачем? Ведь наверняка знали, что здесь, в Одессе, сейчас живут многие родственники Елены Блаватской: Е.А. Витте с дочерьми Софьей и Ольгой; В.П. Желиховская с семьей и Н.А. Фадеева, только что, в августе, создавшая первое в России теософское общество (2, с. 288). Сильвия Крэнстон указывает источник, откуда взята последняя информация: статья D.K. Mavalankar “A Russian Theosophical Society” в “The Theosophist” за сентябрь 1883 года.

Автор считает необходимым напомнить эту информацию, уже приведенную в главе XI первой части книги, как одну из наиважнейших.

“Российское теософское общество.

Основанное в настоящее время в Одессе общество является первой попыткой создания такого общества в великой Российской империи. Имеется устав общества, но неизвестно еще само название общества.

Президент-основатель (Г. Олькотт – О.Б.) направил экземпляр этого устава уважаемой Н.А. Фадеевой, члену совета нашего общества, формально уполномочив ее создать филиал в столице Южной России – Одессе.

Эта высокообразованная и талантливая дама является ближайшей родственницей издателя этого журнала и ответственного секретаря отдела писем основного общества (речь идет о Е.П. Блаватской – О.Б.), во всяком случае она обладает достаточной компетентностью, чтобы справиться с возложенными на нее обязанностями. Господин Г.А. Цорн, хорошо известный в этом городе купец, избран в качестве секретаря этого филиала. Мы надеемся вскоре получить от него первые письменные подробности.

Дамодар К. Маваланкар, секретарь-референт и менеджер теософского общества, теософ”.

Не исключено, что это письмо-ответ написано Н.А. Фадеевой (хотя уж она-то должна была знать, как правильно пишется фамилия племянницы), или Густавом Цорном, во всяком случае, кем-то компетентным в теософском движении. Но вообще в одесской печати того времени не проскользнуло никакой информации о создании нового общества.

“Известия российского теософического общества” в 1914 году перечисляет отделы Российского теософского общества: в Москве, Киеве, Калуге, Ростове-на-Дону, Ялте, главная квартира – в Петрограде. Никаких упоминаний об одесском обществе.

В журнале “Вестник теософии” с 1908 по 1912 годы нет ни одного упоминания об участии Одессы в теософском движении, если не считать информационного сообщения о том, что 21 и 23 сентября 1911 года в Одессе две публичные лекции о теософии прочитал К.Д. Кудрявцев. И хотя Н.А. Фадеева живет в Одессе – теософского общества здесь нет.

Однако осенью 1885 года Г. Цорн с супругой проводит в своем доме, в Одессе, психометрические опыты с участием Веры Желиховской, дочери В.П. Желиховской. Об этом факте Вера рассказала на страницах “Ребуса” (38).

Густав Цорн из Одессы – еще одно лицо, с которым была знакома Е.П.Б.

В июле 1884 года. Е.П. Блаватская переезжает в Эльберфельд (Германия), в дом Гебгардов: “К Елене Петровне, усердно лечившейся, съезжались последователи ее учения со всех сторон, не исключая России, представителями которой были фрейлина У.Н. Глинка, романист Вс.С. Соловьев, ГА. Цорн и г-жа Гемерлей из Одессы и оттуда же приезжавшая, единственно ради племянницы своей, а отнюдь не ради теософии, Н.А. Фадеева”, – писала В.П. Желиховская (39, с. 37-38). Этот небольшой абзац как будто показывает безразличное отношение Н.А. Фадеевой к теософии. Однако С. Крэнстон в своей монографии (2, с. 313) пишет, ссылаясь опять на ту же статью Маваланкара, что в августе в Эльберфельд “почти на месяц приезжала Надежда Андреевна со своим другом Густавом Цорном, секретарем ТО в Одессе”. По Мэри К. Нэф, НА. Фадеева уехала из Эльберфельда 28 сентября (4, с. 309). Однако еще раньше, в этом же году, с 8 мая по 16 июня, Н.А. Фадеева и В.П. Желиховская живут у Е.П.Б. в Париже.

Письма из Парижа В.П. Желиховской были напечатаны и в “Одесском вестнике” (40; 41), и в “Новороссийском телеграфе” (42; 43) с тем только различием, что в первом они описывали необычайные явления человеческого организма, а во втором – обычную жизнь Парижа.

Хочется привести полностью одну из этих статей (41), практически недоступных широкому кругу читателей:

(заграничные письма) Париж. 25-го мая (6 июня) Noire Dame des Champs, 46 Берусь за перо, чтоб описать изумительнейшие факты оккультной силы, какой когда-либо пришлось мне, да и всем присутствовавшим, видеть. Но, прежде чем расскажу их, должно вкратце упомянуть, в каких обстоятельствах, и какого рода особой они совершены. Последняя довольно известна в Европе и России, чтоб надо было долго останавливаться на ее личности; ее стоит только назвать, чтоб пробудить множество соображений в головах всех грамотных людей. Но, к стыду прессы, а и несчастию, соображения эти в большинстве случаев будут фальшивы, потому что большая часть данных, сообщавшихся о ней в газетах, ложны и весьма часто злонамеренно. Особа эта – наша соотечественница, Елена Петровна Блаватская, о которой в последние дни еще “Новое Время” и многие другие газеты сообщали, что она приехала в Париж уничтожать христианство и строить храм Будде. Делать этого ей и ея сподвижникам – членам теозофического общества и во сне не снилось! Оба основателя сказанного общества, полковник Генри Олькот (его президент) и Е.П. Блаватская, слишком уважают свободу совести и убеждений каждого, чтобы касаться их пропагандой религиозных принципов. Один из первых, свято исполняемых уставов общества — не касаться религии и политики. Их дело чисто нравственно-философски-научное: искать и добиваться правды во всем; отрешиться к достижению возможного человеку усовершенствования; расширения его научного и философского понятий, изощрения сил душевных, всех психических сторон человеческого бытия, если можно так выразиться, и усиленно стремиться к международному братству, в самом широком смысле его. В таком смысле, который достигает крайнего, к несчастию, вряд ли возможного на земле идеала: водворения всеобщего мира и упорядочения человеколюбия и бескорыстия между всеми людьми, в ущерб всем личным чувствам и расчетам. Затем, хотя теософы представляют полную свободу члену общества оставаться христианином, мусульманином или просто деистом, ратуя против грубого материализма, но сказать правду, что личные убеждения его основателей и ближайших сподвижников, главная квартира таковых находится в Адьяре [в Индии возле Мадраса], равно как и большинство деятелей по другим ветвям, в особенности по всем европейским [всех ветвей в обществе теперь 125], основаны на началах буддизма, – что и дало повод к нелепым слухам о пропаганде буддизма в Европе. Высшие учителя братства теософов, индусские махатмы, брамины-отшельники, живущие в горах Тибета, буддисты. До этих высоких, таинственных личностей, мало кто имеет доступ. Теософы зовут их “хозяевами”. По-английски они называются masters, но название это переведено г-жей Блаватской не учитель, а хозяин, в более широком смысле, именно потому, что эти глубоко ученые, одаренные действительными магическими, по нашему простому разумению, силами оккультизма, индусские мудрецы, имеют над ними власть и влияние огромное, хотя число избранных, с которыми они сообщаются сами, более чем ограничено. Их челы, ученики, посвященные ими во многие таинства природы и человеческих сокрытых сил (forces occultes), получают преданных им, избранных лиц, передают им их волю и желания. Нельзя однако обойти молчанием свидетельства очень многих лиц [Оставляя в стороне основателей общества, назову несколько, как: м-р Джеджи, – ирландец; Могин – брамин; m-me de Morsier – парижанка; Б. Китлей – англичанин, юрист и пр., которые говорили мне это и показывали такие письма и поведения.], показывающих, что приказание собственно их “хозяина” одного из выше сказанных махатм (которого Е.П. Блаватская в своих рассказах об Индии, подписанных Рада-Бай, называет вымышленным именем Гуллаб-Лала-Синга), достигают их совершенно непосредственно, посредством особых посланий, находимых ими неожиданно, не только в комнатах своих, но и во время путешествий, в вагонах и на пароходах. Послания же написаны по-английски или по-французски никогда не носят почтовых облаток или штемпелей и их конверты совершенно особой формы и бумаги, всегда имеют одинаковый иероглифический рисунок, какой-то особой, ярко красной краски. Мне показывали многие такие письма, как они падают с неба я не видела, но вот что я два раза видела собственными глазами. Мы сидели все вместе, несколько дней тому назад, когда некому м-ру Джеджу, секретарю общества, принесли письмо из Америки, которое он тут же и распечатал. Но, распечатав, прежде всего, обратил внимание не на содержание его, а на несколько подчеркнутых красным карандашом слов и на фразу, написанную на нем вкось тою же краской, подписанную всем хорошо знакомым именем “хозяина...”. Необходимо принять во внимание, что письмо и в Индии или Тибете никогда не бывало. Мне могут возразить, что никто не мешал нью-йоркскому корреспонденту Джеджу начертить на своем письме красную надпись, как бы от лица “хозяина”. Я согласна! Я, признаюсь, и сама подумала в первую минуту то же, но вот что меня разубедило. Дня через два после этого, в обычный час снова вошел почтальон с письмами... Но прежде я должна упомянуть, что в это самое время г-жа Блаватская выслушивала жалобы одного очень молодого человека, гостившего у нее, на его мать. М-р Китлей, изволите ли видеть, приехал в Париж нарочно, чтоб познакомиться ближе с самими деятелями теософического общества, доктрины которого ему были хорошо знакомы по чтениям. Он оказывался пламенным теософистом и даже отказался совершенно от мясной пищи и вина (теософисты вполне искренние и убежденные все вегетарианцы из-за уверенности, что кровь животных дурно действует на дух, на высшие способности человека, и не касаются спиртных напитков), чтоб быть достойнее своих примеров и скорее удостоиться личной манифестации учителей Тибета. И так м-р Китлей горько жаловался на свою мать, которая требовала, чтоб он или вернулся к ней, в Ливерпуль, или тотчас ехал продолжать свое “путешествие по континенту”, предпринятое в гигиенических видах.

– “Мать моя до смерти боится, чтоб я не бросил дела и не уехал за вами в Мадрас! говорил он. Это с ее стороны эгоизм и недоверие! Я сказал ей, что пока она жива, я с ней не разлучусь; но она хорошо знает, что по моему весь смысл жизни в теософизме, в высших учениях; что я горячо желаю жить в центре, где вы сами живете и действуете!..

В эту минуту позвонил почтальон, и в числе многих писем оказалось одно из Ливерпуля, от м-рисс Китлей к сыну. Он распечатал его без особой поспешности, но вдруг лицо его приняло изумленно-испуганное выражение, и он весь побагровел. На письме, слова его матери касательно уважения и послушания, которые дети должны своим родителям, были подчеркнуты красным составом, за хорошо известной подписью. ...Согласитесь, что мать, ратующая против увлечения сына теозофическим обществом, не стала бы сама его убеждать во всемогуществе пророков?.. Тем не менее, Китлей, может быть, не сразу послушался бы матери, если б тут не вернулся из Лондона президент общества, полковник Олькот и не спровадил его, приказав исполнить волю родительскую. M-me de M***, секретарь парижской ветви общества (где президентствует известная своим состоянием леди Кэтнесс, герцогиня де Помар), сама рассказывала мне, что своевременное письмо “du maitre”, письмо, которое она нашла вложенным, вместе с его оригинальным конвертом, под подушку другого, постороннего делу письма к ней, – положительно спасло ее от самоубийства и заставило всей душой предаться делу теософии. Вот факты. Теперь перейдем к другим, но не менее удивительным.

“Не буду рассказывать того, что слышала от других о натуральных феноменах, производимых адептами, учениками махатм, силою развитых оккультических знаний; расскажу лишь то, чему сама была свидетельницей и это подтвердят и другие присутствовавшие. 8 мая (ст. ст.) мы все собрались вечером в гостиной маленького помещения, занимаемого в Париже основателями теософского общества и их приближенными. Как всегда, сторонних посетителей было очень много, но после полуночи оставался лишь д-р философии профессор Тюрман. Он засиделся, рассказывая нам о неудовлетворительности парижских медиумов, о пустоте заседаний спиритического кружка Leymarie, в котором, говорил он, ничего замечательного давно не происходило. Самая заметная манифестация, по мнению его, были недавно слышанные им в заседании спиритов музыкальные звуки, раздававшиеся в темноте. Е.П. Блаватская, сидевшая в своем кресле и спокойно раскладывавшая русский пасьянс, засмеялась, заметив, что на что же для этого темнота? “Где нет обмана, там темноты не нужно!” И произнеся это, она положила в сторону карты, подняла руку, будто готовясь бросить что-либо в воздух, и прибавила:

– Слушайте!

В ту же секунду, со стороны комнаты, в которую она махнула рукой, раздался гармоничный звук, как бы арфы, цитры. Он прозвучал тихо и замер в воздухе. Она опять подняла руку, махнув ею в другую сторону, – тот же феномен!.. Вокруг нея все вскочили, пораженные, затаив дыхание. Еще, в третий раз она махнула рукой, словно разрежая воздух, – на сей раз к потолку, на бронзовую люстру, висевшую среди комнаты, и в ту же секунду люстра отозвалась аккордом, будто на всех рожках ее были невидимые струны, гармонично отвечали на ее повелительный жест... После этого вечера Е.П. повторяла несколько раз это явление и раз 19 мая в присутствии нескольких лиц, принадлежащих парижской прессе и ученому миру, в числе которых был профессор Оливье, здешнего университета, завзятый психолог.

Но это вздор сравнительно с дальнейшим проявлением ее оккультической власти.

Так, например, 23 мая утром, мы снова все вместе находились в приемной в следующем составе. У стола в середине комнаты сидели m-me de Morsier, толкуя с секретарем Джеджем и с брамином Могини (главным проповедником теософических убеждений, а также и учителем желающих познакомиться с доктринами буддизма) о делах общества, подписывая разные бумаги, дипломы вновь поступивших членов и пр. Направо от них сидела Е.П. Блаватская с своей сестрой; а налево, в двух шагах от стола полковник Олькот разговаривал с нашим известным писателем, Всев. Серг. Соловьевым о действии на него магнетизма, которым почтенный президент теософов лечил его уже несколько дней. По обыкновению в урочный час внесли письма и между прочим одно на имя тетки г-жи Блаватской, гостившей у нее, Н.А. Фадеевой.

Г-жа Блаватская взяла письмо и назвав особу его писавшую (что было не трудно, так как рука на адресе была хорошо знакома ей и сестре) сказала:

• Хотелось бы мне знать, что она пишет?
• Что ж! Это вам не трудно; прочтите сквозь конверт, сказали ей.
• Попробую! и с этим словом она приложила запечатанное письмо ко лбу.

Кругом шли громкие разговоры по-английски и по-французски; но, несмотря на шум, г-жа Блаватская почти в ту же минуту заговорила, рассказывая сестре по-русски то, что она читала мыслью в письме. Тогда сестра ее обратила всеобщее внимание на то, что она делала и подав ей листок бумаги, просила ее записывать вкратце содержание письма.

– А? Ты мне не веришь! засмеялась Елена Петровна. Хорошо! И держа левую руку вместе на запечатанном письме, и на поданном ей листке бумаги, она, правой, начала быстро писать на последнем, попавшимся под руку цветным карандашом, синим с одного конца, а с другого красным. Разумеется, все обратили внимание на происходящее, в особенности B.C. Соловьев, прислушиваясь к тому, что громко сама себе диктовала его соотечественница, духовным оком читая и переписывая русское письмо.

Блаватская кончала словами: “Кланяйтесь Елене Петровне!!”

• Это вздор! прервала ее сестра; таких церемонных приветствий тебе там, наверное, нет!
• Нет, есть! И чтоб тебе доказать, что я читаю не смысл, а подлинные фразы письма, я несколько его фраз передала построчно, в тех же словах, твердо отвечала Блаватская. Она подписала свое писание именем писавшей письмо действительное, перевернула карандаш красным концом книзу, подчеркнула им свое в словах “кланяйся ЕЛЕНЕ” и в ту же секунду сделала внизу на своем клочке бумаги под именем писавшей настоящее письмо, теософическую шестиугольную звезду, прибавив громко с силой непоколебимой воли:

— Хочу, чтобы эти красные знаки отсюда перешли в письмо, и на те же места его!

И, энергично ударив рукой по запечатанному посланию, она перебросила его обратно своей сестре со словами:

— Tiens! C'estfait... (Возьми! Сделано!)...

Все происшедшее, равно как и содержание того, что Елена Петровна написала, было переведено не понимающим по-русски. Письмо немедленно передано по принадлежности и когда г-жа Фадеева его распечатала, содержание его оказалось совершенно таким, каким его передала г-жа Блаватская, некоторые фразы были даже составлены в тех же выражениях; а в словах: “Кланяйся Елене Петровне” имя ее было подчеркнуто красным карандашом, а ниже подписи стояла красная шестиугольная звезда! И даже росчерк от ее карандаша, на клочке бумаги, был воспроизведен с точностью фотографического снимка.

Изумительный факт этот тотчас был изложен письменно, засвидетельствован подписями всех присутствующих и находится в руках пишущей эти строки.

Следующий, не менее поразительный феномен, к несчастию происшедший без многих свидетелей в присутствии лишь близких г-жи Блаватской и г. Соловьева, точно также засвидетельствован его подписью, препровождаемою, вместе с вышеназванным документом, в редакцию “Одесского вестника”.

Это было на другой день вечером, 24 мая (ст. ст. – О.Б.). В этот день Блаватская была нездорова, а потому не могла ехать на заседание теософического общества, которое происходило в отеле графа де-Барро (51 rue de Varennes). Она просила сестру свою засвидетельствовать о ее нездоровьи, что та и сделала, отправившись на заседание с президентом общества. Но едва началась конференция, сестра г-жи Блаватской почувствовала сильнейшую головную боль и вместе с тем непонятное, но очень определенное желание вернуться домой. Она тихо заявила об этом сидевшему возле нее B.C. Соловьеву и встретила в нем полное сочувствие в ее желании провести вечер с больной сестрой. Он предложил ей ее тотчас же проводить в ожидавшем его фиакре; они незаметно ускользнули, и через десять минут уже были в улице Notre Dame des Champs, 46, куда взошел по приглашению г-жи Блаватской и Всеволод Сергеевич Соловьев. Они тотчас устроились вчетвером (тут была и Н.А. Фадеева) в той же “чудодейственной” гостиной, у чайного стола, и беседа, как, разумеется, и следовало ожидать, вскоре перешла на предметы мистические. У всех их было в жизни много “не снившегося мудрецам”, особенно в жизни Елены Петровны, которую они просили рассказать как можно подробнее о том, как она приобрела свои удивительные оккультические способности и что такое именно за существа ее удивительные “гуру” – учителя. Рассказывая о них вещи, которые здесь передавать не место, Елена Петровна предложила своим собеседникам посмотреть портрет собственно ее учителя, брамина-мудреца, которого имени она печатно передавать не желает. Она открыла большой плоский, совершенно гладкий медальон, не покидающий ее груди и все рассматривали и ощупывали, и взвешивали на руках этот медальон, с портретом, красками, красивого человека с римским профилем, черной, как смоль бородою и в белом тюрбане. Это односторонний, или вернее однопортретный медальон (таков он и теперь) без малейшего признака места другого портрета, в его плоской крышке.

Его осмотрели, и Елена Петровна, снова надев его, начала рассказывать, что у нее остался в Мадрасе ее собственный портрет им же нарисованный. Вдруг в маленьком обществе произошло нечто странное, что очень трудно передать словами. Как будто бы воздух стал реже или удушливее, не знаю!.. Что-то положительно спирало дыхание. Елена Петровна закрыла рукой глаза и сказала:

— Знаете! Я чувствую, что у нас сейчас произойдет что-то... Будет какой-нибудь феномен! Он сделает!..

Она подразумевала своего учителя “хозяина”, который в ее мнении всесилен, и тут начала предлагать своей тетке Н.А. Фадеевой пожелать что-нибудь: чтоб он ей принес какую-нибудь вещь, показался бы сом...

Но мы все так растерялись, что никто ничего не мог сообразить, а все начали говорить, чтоб он сделал или принес что хочет...

В эту минуту г. Соловьев устремил взгляд в одну точку комнаты, говоря, что он видит как бы огненный шар овальной формы, как лучезарное, голубовато-огненное яйцо... Не успел он произнесть этих слов, как издали, из передней, в которую дверь была отворена ради прохлады, донесся музыкальный звук, словно кто-нибудь тихо провел рукою по струнам арфы, – точно такой же звук, как все присутствующие и прежде уже слыхивали, только полнее.

Раз и другой повторился аккорд и замер...

Сестра г-жи Блаватской встала и вышла в переднюю, ярко освещенную лампой. Нечего и говорить, что все в ней было тихо и пусто. Единственный оставшийся в доме мальчик-слуга, привезенный из Индии, давно спал в кухне, за плотно запертой дверью. Теперь поверят или нет этому правдивому рассказу, но вот что произошло. Когда сестра Елены Петровны вошла обратно в гостиную, она застала ее сидящей между ее теткой и г. Соловьевым, но в тот же время она ясно увидела тень или как бы одноцветно серый образ человека, отходившего от нее к стене и там вдруг исчезнувшего. Человек этот или его бестелесный образ, был небольшого роста, в какой-то мантии и тюрбане. Видение продержалось всего секунду, но она ясно его рассмотрела и тотчас же заявила о нем, сама очень испугавшись. Едва успокоившись от этих странных явлений, все присутствовавшие были вновь озадачены феноменом совершенно уж очевидным и материальным. Г-жа Блаватская, открыв снова свой медальон, почувствовав, как она сказала, что-то странное, сама обвела всех изумленным взглядом.

В медальоне оказалось не один, а два портрета!

Один был тот же, но напротив него, крепко вделанный под стекло в овал его крышки, находился ее собственный портрет, о котором она сейчас рассказывала.

Медальон опять пошел по рукам. Его рассматривали, ощупывали, взвешивали... Сомнения быть не могло: у четверых людей галлюцинация зрения немыслима.

Разбудили слугу индийца, и г-жа Блаватская его спросила, где ее портрет, рисованный когда-то, в Адияри, учителем (by the Master)?.. “Он остался в Адияри, в бронзовой шкатулочке в вашем стеклянном шкапу”, отвечал мальчик без запинки.

Елена Петровна молча открыла медальон. Индиец чуть не вскрикнул от изумления, но тотчас же, не колеблясь, произнес:

— It's the Master who brought it! (хозяин, учитель принес его).

Но этим изумительные происшествия этого вечера не кончились. Когда через четверть часа, волшебный медальон, с которого все более не спускали глаз, был по требованию сестры ее снова открыт Еленой Петровной, ее портрета в нем не оказалось... Он исчез бесследно и с рамкой, и с стеклом неизвестно как и каким путем... Единственным признаком присутствия кого-то невидимого, распорядившегося так свободно вместимостью закрытого медальона, бывшего все время на виду у всех, были все те же гармоничные звуки, аккорды или гаммы, по временам издававшиеся с разных сторон. Я должна договорить все, хотя признаюсь, заключение мне лично не нравится тем, что несколько напоминает заключительные фокусы престидижитаторов: в конце вечера, когда полковник Олькотт со своими секретарями и с брамином вернулись из заседания и все им начали передавать все случившееся, a B.C. Соловьев встал, чтоб распрощаться и уехать, – портрет оказался на дне его шляпы... Он увез его с собою, так как было единодушно решено, что гуру (учитель) или махатма (мудрец) или Master – хозяин, – кто бы он там ни был, – подарил его г. Соловьеву. Мне передали, что после полковника с его приближенными, Могин, брамин, сейчас же устремил глаза на камин, где стояла шляпа г. Соловьева, и несколько раз говорил, что видит в той стороне мелькающую руку, – но меня при этом не было; я вошла когда г. Соловьев уже прощался.

Все это происшествие, носящее для простых смертных характер положительно чудесный глубоко верующими в учение буддистов теософами объясняется, будто бы несомненной способностью астрального тела каждого человека отделяться от его плоти; а так как для этой такой так сказать газообразной оболочки человеческого бытия, – (оболочки, сохраняемой по мнению их, человеком некоторое время и после смерти), нет, как и для души, ни времени, ни расстояния, то оно свободно может переноситься в данную минуту туда, куда влечет его мысль и желания и производить всякие так называемые феномены... Так или не так, мы не будем этого разбирать, но заявляем лишь факты, которые не могли быть ни обманом (ибо происходили открыто, при внимательном наблюдении троих присутствовавших), ни тем менее одновременным заблуждением, иллюзией чувств и мыслей, которые в таком случае были бы слишком близки к помешательству.

Что касается первого феномена, – передачи содержимого письма и знаков красным карандашом, то теософское учение объясняет это самым натуральным образом, простым проявлением силы воли, действующей на магнетические токи, сокрытые в каждом человеческом теле. Вот объяснение, данное по этому поводу г. Олькоттом.

В этих случаях полноправной действующей силой является развитая внимательным уходом человеческая воля; принцип, присущий, по учению оккультистов, божественному ego, бессмертной душе или духу. Дабы анализировать подобный феномен, нам надо понять, что в числе сокрытых, почти неизвестных и неисследованных сил человеческого бытия существует сила притяжения и перемещения или движения атомов. Так, г-жа Блаватская, в данном случае, привлекла, не разъединяя их, атомы краски своего карандаша, слила их с своей нервной или жизненной силой; заставила их проникнуть, пробежать полукругом подобно электрическому току чрез свое тело; из правой руки излиться в оконечности левой; проложить себе путь сквозь микроскопические отверстия, необходимо находящиеся в каждой бумаге и лечь именно на заранее указанные им ее сосредоточенной волей места.

Вот объяснения данные нам президентом теософического общества, которые я передаю, разумеется, не принимая на себя за них ответственности. Что касается верной передачи содержимого письма, то это такой обыкновенный феномен ясновидения, что на нем незачем останавливаться.

А что же происходило в Париже и Эльберфельде при встречах Е.П.Б. с одесситами?

Вышеозначенные жители Одессы встречали у Е.П.Б., к примеру, Всеволода Соловьева, оказавшегося впоследствии юродствующим иудушкой. Не добившись какой-то особой любви ни от Е.П.Б., ни от Махатм, он, дождавшись смерти Елены Петровны Блаватской, опубликовал книгу-пасквиль “Современная жрица Изиды: Мое знакомство с Е.П. Блаватской и “теософическим обществом”. Эта книга тоже необходима исследователям, ибо в ней приводятся факты, свидетелем которых был автор (включая эпизод с портретом и шляпой). Другой вопрос, как он их интерпретирует. Но факт остается фактом, и каждый волен принимать его по-своему.

13 (25) сентября из Парижа Вс. Соловьев пишет В.П. Желиховской: “Получил я приказ Е.П. с приписками *** и Ц.** (Посетителей, приехавших к сестре из Одессы после отъезда г. Соловьева, – поясняет Вера Петровна) снова явиться в Эльберфельд” (44, с. 55).

В том же письме он писал: “Мне необходимо было свидание с Ц**. Я мог бы с его помощью подрезать крылья г-же Г**” (44, с. 58).

Ц. – вне сомнения, Г.А. Цорн, секретарь одесского теософского общества, а Г. – госпожа Гемерлей. Еще в марте 1884 года Е.П.Б. характеризует ее так: “Госпожа А. Хаммерл, наш уважаемый теософ из Одессы” (50, с. 160), но уже через пару месяцев происходят другие события, и мнение о Гемерлей резко меняется.

“Эта дама... рассвирепела от приема, сделанного ей в Эльберфельде, главным образом оттого, что от нее ПРЯТАЛИ Могини... герцогиня Помар отказалась от президентства... Она показывает письмо к ней той одесской дамы, г-жи Г. ...у которой горбатый сын... Каверзы обе эти дамы подстраивают ужасные... Г-жа Г. обещает в России открывать глаза” (44, с. 57).

Если о Г.А. Цорне удалось хоть что-то узнать, то совсем мало – о госпоже Гемерлей.

Так, Александр Дерибас в “Старой Одессе” пишет: “Вот оригинальная чета супругов Фридриха и Вильгельмины Кальбиц. Они снялись в день своей серебряной свадьбы – в 1869 году... “Кто бы мог поверить, что ровно двадцать пять лет до этого торжественного дня этот самый благодушный немец Кальбиц, будучи еще только женихом девицы Гемерле, устроил ей в Одессе неслыханный скандал!” (37, с. 320). Речь здесь идет о г-же Кальбиц. Г-жа Гемерле, по-видимому, была ее родственницей (фамилия в Одессе уникальная). Поскольку Кальбиц был музыкант, то в его квартире, расположенной в доме Гемерле на Дворянской улице, часто устраивались музыкальные собрания, – рассказывает А. Дерибас. 11 января 1873 г. “Одесский вестник” помещает объявление архитектора Карла Витгефта, где указан адрес его проживания: по Дворянской улице, в доме Гемерле, у Лютеранской церкви.

Но вернемся к Густаву Цорну.

Еженедельный российский журнал “Ребус”, полностью посвященный спиритизму и необычным явлениям, в № 32 за 1891 год опубликовал статью Густава А. Цорна “Пророческий сон”, написанную в октябре 1890 года.

Из этой статьи мы узнаем, что Г. Цорн был женат и у него было несколько детей. Редактор сделал следующее примечание к фамилии автора: “Личность нам хорошо известная, Г. Цорн не раз помещал свои статьи в “Ребусе”.

Статья эта была перепечатана из лондонского журнала “Light”, посвященного проблемам психических исследований.

В первых двух номерах газеты “Правда”, за 1 и 2 октября 1877 года, опубликовано объявление директора Никитского ботанического сада Н.Е. Цабеля о том, что его склад садового инструмента будет размещен в Одессе при магазине швейных машин, ламп и пр. под фирмою ГА. Цорна, что на Ришельевской ул., в д. № 21, Кречмара.

“Смею надеяться, что почтенная публика обратится с таким же лестным доверием к новому предприятию, с каким она обращается уже 12 лет к моей фирме, в склад швейных машин, ламп и пр.” – добавлял Г.А. Цорн.

Густав Цорн был не таким, как все в легендарной семье Цорнов в Одессе. “К числу старейших фирм относится и танцевальная школа А. Цорна, основанная в 1839 г.”, – писал Сергей Плаксин в книге “Коммерческо-промышленная Одесса...” (45, с. 69). В книге приводится история танцевальной семьи Цорнов, в том числе Альберта Цорна и его сына Александра. В 1898 г. в Одессе открылась танцевальная школа Эраста Густавовича Цорна (45, с. 101-103, 105) – вне сомнения, сына нашего Цорна. Сам Густав Цорн выпал из этой плеяды. С. Плаксин поместил в своей уникальной книге портреты четырех Цорнов – кроме Густава А. Цорна. Торгаш, мистик, великобританский подданный, он в 1897 году стоял у истоков Акционерного одесского строительного общества, входил в состав его учредителей.

21 и 23 сентября 1911 года в зале “Гармония” один из деятельных членов петербургского теософского общества К.Д. Кудрявцев прочитал две лекции по теософии (46, с. 86). Информация об этом событии была опубликована 21 сентября в газете “Одесские новости”. Статью “Теософия” подписал А.Ц. – тоже представитель семьи Цорнов? В ней прямо говорилось следующее: “Теософия, начавшая свое систематическое существование еще в семидесятых годах прошлого века, долгое время была у нас почти конспиративной. И только в 1908 году было разрешено в Петербурге первое русское теософическое общество. Приводились цели общества”. Очевидно, статью писал компетентный в вопросах теософии человек.

Еще о Цорне, как о свидетеле событий с Вс. Соловьевым, Е.П.Б. вспоминает в письме к В.П. Желиховской 16 мая 1886 года: “Ведь сам он (Вс. Соловьев), в продолжении пяти недель (начав еще намеки с Парижа!) меня уговаривал ежедневно (Н. и Ц. (Надежда и Цорн) это знают) вернуться в русское подданство” (44, с. 111).

Почему ни у Е.П.Б., ни у В.П. Желиховской не возникло мысли о том, что Вс. Соловьев мог быть провокатором, выполняя задание, может быть, того же Ш-го отделения? Думаю, такие мысли возникали, но их не стоило доверять бумаге, а тем более, письмам...

Журнал “Ребус” – спиритический журнал. В нем много заметок о спиритических кружках в Одессе. В нем же публикует свои статьи Е.П. Блаватская, ярый противник спиритизма, о сотрудничестве с которой журнал объявил в 1886 году, позже действительно опубликовав несколько ее произведений. Но после ее смерти, в 1893 году (№ 18), он же публикует издевательскую статью о теософах, Анне Безант и Махатмах...

Подборку журналов “Ребус” за 13 лет пожертвовал Одесской городской публичной библиотеке (ныне ОГНБ имени М. Горького) В.А. Соболевский, о чем написано в Отчете о работе библиотеки за 1901 год. Все годовые подшивки солидно оформлены переплетены, и на обложке рельефно, золотом вытеснено “Ребус” В. Соболевского”.

Кто такой В. Соболевский – автору пока неизвестно, но из его статьи “Сеансы в Одессе” (“Ребус”, 1883 г., № 25, с. 239-240) можно узнать, что он не раз пытался заводить спиритический кружок, но в силу скептицизма его членов отказался от этого. Он вел журнал всех сеансов “с того времени, как начал заниматься изучением этих явлений”. Содержимое журнала он отказался опубликовать при жизни.

Пионеры “псевдонауки” – исследователи оккультизма – не боялись быть осмеянными или преданными анафеме и смело брались за дело.

Одним из таких людей стал известнейший русский химик Александр Михайлович Бутлеров.

Этот виднейший ученый был женат на Н.М. Глушилиной, уфимской дворянке, сестра которой была замужем за известным всему свету спиритом Юмом. В 1871 году в Петербурге A.M. Бутлеров организовал первую научную комиссию для исследования медиумических явлений, в состав которой вошли: профессора университета Овсянников, Чебышев, Цион и доктор медицины Пеликан.

В 1883 году в Одессе, на VII съезде русских естествоиспытателей и врачей, на третьем общем собрании 27 августа, академик Бутлеров A.M. прочитал доклад “Об изучении медиумических явлений”. Текст этого доклада был опубликован (47, прилож. № 8, с. 1-9). Свои страницы ему предоставили также “Одесский вестник”, 17 (29) сентября, и “Ребус” в том же году (A.M. Бутлеров был активнейшим сотрудником этого журнала).

“Это необыкновенно интересно и живо прочитанное сообщение вызвало продолжительные рукоплескания”, – писал “Одесский вестник” 28 августа (9 сентября) и очень подробно передавал суть выступления.

“В своей речи академик Бутлеров указал на громадный интерес, представляемый медиумическими явлениями и на совершенно несправедливое, по его мнению, невнимание к этим явлениям людей науки и предложил без предубеждения отнестись к этому вопросу для более подробной и строго научной разработки его”, – отмечалось в “Протоколах...” (47, с. 23-24).

Вот некоторые выдержки из речи A.M. Бутлерова:

“Милостивые государи!

Вопрос, на который я хочу сегодня призвать внимание ваше, является до сих пор таким нелюбимым пасынком естествознания, что я не без колебания решился поднять в нем сегодня голос... дело идет о так называемых “медиумических явлениях”. Я считаю этот предмет настолько важным и серьезным – и личный взгляд мой на него установлен так прочно, что я не исполнил бы, как мне кажется, нравственной обязанности человека науки пред истиной – пред знанием, которое есть стремление к этой истине, – если бы промолчал там, где могу говорить с пользою...

... такие трудные, сложные и важные отрасли знания разрабатываются и выясняются лишь многими десятилетиями... Ищите случая серьезно ознакомиться с этой областью явлений природы...

Разве у знания есть право иметь предвзятые решения, или руководиться своими симпатиями и антипатиями, только многолетние наблюдения и опыты, после долгих колебаний, привели меня к решительному и положительному убеждению...

Научные предубеждения, излишнее доверие к ходячим воззрениям, которые нередко слывут незаслуженно за настоящую истину, бывают... сильны...

Заявление же мое – или лучше сказать, объяснение, почему я прихожу к этому заявлению, – сводится к двум главным основаниям. Вот они: 1, в качестве натуралиста я считал и считаю себя обязанным ставить факты впереди всего, не жертвуя ими для каких бы то ни было теоретических воззрений; вместе с тем, я всегда далек был от того увлечения, которое и вне области математического мышления позволяет себе априорное отрицание; 2, я привык (надеюсь, Вы признаете за мной право сказать это) – привык открыто, не справляясь с симпатией большинства, высказывать свои убеждения, когда считаю это полезным и нужным.

У нас, представителей науки, нет не только права игнорировать предмет, о котором я говорю, но скоро не будет на то и возможности...

Если убеждение это (в действительном существовании медиумических явлений – О.Б.) и ошибочно, то разве не стоит разрешения вопрос о том, как и почему оно возникает, – как могли его приобрести Гер, Де-Морган, Уаллес, Крукс, Фламмарион, Вебер, Цолльнер, Фетнер, Перти, Фихте, Ульрий, Остроградский и немало других заслуженных представителей знания?

... наука, в лице большинства своих представителей, стоит в вопросе о медиумических явлениях, так сказать, перед началом начал...

... Исследование это, конечно, потребует соединенных сил множества работников науки по разным отраслям естествознания. Одиночно и прямо браться за него я не считаю возможным...

... время серьезного изучения медиумических явлений начнется тогда, когда здесь поступят также, как поступают при исследовании других явлений природы, т. е. перестанут замыкаться в тесную рамку собственных наблюдений и будут общими силами, при помощи трезвой, строгой критики и взаимной проверки, созидать новую обширную отрасль знания...

История знаний полна примеров... что в подобных своих отрицаниях ученые ошибались каждый раз. Отрицалась возможность устройства пароходов и паровозов; отрицалось падение метеоритов и считалось даже неприличным говорить о таком вздорном предмете в собрании серьезных ученых, какова Парижская Академия наук; отрицался месмеризм, теперь допускаемый под именем гипнотизма...

Мистическое и сверхъестественное кончается там, где воцаряется знание...

... Медиумические явления не только существуют и представляют предмет для исследования, но предмет этот полон живого и величайшего интереса; вопросы, с ним связанные, проникают в самую суть человеческой жизни и деятельности; изучение медиумических явлений не только озарит новым светом физиологию, которой оно ближе всего касается, но могущественно отразится и на самых основах всего естествознания, – оно внесет радикальные изменения в наши понятия о веществе, о силе и об их взаимных отношениях” (47, прилож. № 8).

Необходимо отметить, что именно в это время в Одессе, думается, не без влияния идей академика A.M. Бутлерова, создается теософское общество которое прослеживается еще и в 1891 году.

В 1959 году еще молодой Алексей Богатский написал статью о пребывании A.M. Бутлерова в Одессе (48). Выдающийся химик прибыл в Одессу 17 августа 1883 года. 18 (30) августа в помещении городской думы открылся VII съезд русских естествоиспытателей и врачей. Работа физико-химической секции, активным участником которой и был A.M. Бутлеров, проходила в главном помещении университета на улице Петра Великого, 2. Последнее заседание – по ул. Преображенской (Сов. Армии), 24 (корпус университета, где ныне располагается научная библиотека).

Одесские газеты очень подробно описывали столь знаменательное событие в истории естествознания России.

В это время Е.П.Б. путешествовала по Египту.

Она любила A.M. Бутлерова и предчувствовала его смерть. В.П. Желиховская пишет: “Елена Петровна часто нас предупреждала о смерти людей, живших с нами в России, из-за больших расстояний... Такого рода факт случился летом 1886 года, когда, живя в Петергофе, мы получили от нее письмо из Остенде, где она извещала нас о кончине A.M. Бутлерова ранее, чем это известие появилось в наших газетах... Она писала: “Пожалуйста, соберите все, что появится в русских газетах о смерти A.M. Бутлерова. Он умер, я знаю: я его видела...” (2, № 12, с. 570-571).

13 января 1881 года на место генерал-губернатора Одессы был назначен генерал от инфантерии, князь Александр Михайлович Дондуков-Корсаков, старинный знакомый Е.П.Б. по Тифлису (и, как утверждал С.Ю. Витте, по Киеву, где A.M. состоял генерал-губернатором в 70-х годах). В конце этого же года он был назначен главнокомандующим на Кавказ и покинул Одессу.

Известно письмо Е.П.Б., написанное “Моему дорогому князю” в Одессу, 28 августа 1881 года. Она просила его дать ей адрес дяди – Р.А. Фадеева, который в тот год в Одессе не был.

A.M. Дондуков-Корсаков за несколько месяцев проживания в Одессе успел оставить здесь о себе добрую память. Вот что написано в Отчете правления одесского Славянского благотворительного общества имени святых Кирилла и Мефодия за 1882 год, почетным членом которого он состоял: “Хлопоты, предпринятые Правлением Славянского Общества по почину... князя Дондукова-Корсакова, об устройстве народных чтений, увенчались успехом” (с. 5-6). 27 марта 1882 года было получено разрешение открыть народные чтения, входная плата на которые должна была быть доступна массе народа.

С 1885 по 1889 год князь A.M. Дондуков-Корсаков фигурирует в Адрес-календарях одесского градоначальства как президент Одесского общества истории и древностей.

Между прочим, он приезжал в Одессу в один год с Е.П. Блаватской – в 1872 году. “Ведомости Одесского градоначальства” извещали 12 мая о приехавших в Одессу: “Приехавшие 8-го и 9-го мая... в Лондонской гост.: Киевский ген.-губ. Кн. Дондуков-Корсаков, барон Корф – № 46...”

Списки прибывших в Одессу и остановившихся в городских гостиницах, а также выехавших из них печатались в газетах ежедневно, вплоть до 1 -го июня 1872 года. Однако Е.П. Блаватская остановилась не в гостинице, а у родных, и в этот список попасть не могла.

“Одесситы” “достали” Е.П. Блаватскую и в Америке.

В январе 1875 года в Нью-Йорке проходил судебный процесс между Е.П.Б. и некой Клементиной Жеребко, обещавшей вернуть Е.П.Б. 1000 долларов за нереализованные доходы по общей ферме, но сбежавшей с деньгами. “Я знала семью м-ра Жеребко в Одессе, и он никогда не поднимался выше должности капитана частного парохода, принадлежавшего князю Воронцову. Я жила в Тифлисе, когда миссис Жеребко приехала туда из Тегерана (Персия), и на протяжении двух месяцев слухи о ней ежедневно достигали моих ушей, так же как и ушей остальных жителей города. Она вышла за Жеребко в Кутаиси. Когда год назад они приехали в Америку, они не покупали никаких “прекрасных особняков”, а купили просто ферму на шести акрах земли в Нортпорте. ...Прошлым летом, в конце июня, моя несчастливая звезда привела меня к этой женщине...” (11, с. 70-71).

И горькие, и счастливые страницы жизни. Сколько их было связано с Одессой!

После смерти Елены Петровны Блаватской, наступившей в Лондоне 26 апреля (8 мая) 1891 года, крупнейшие одесские газеты поместили ряд информационных сообщений об этом печальном событии и некрологи о писательнице, которые приведены здесь в хронологическом порядке. Это еще одно звено связи Е.П.Б. с Одессой – прощальное звено...

“Новороссийский телкграф”, 1891,2 (14) мая, с. 3:

Лондон. (“Temps”) Г-жа Блавацкая, основательница теософической или скорее буддийской секты, скончалась в Лондоне вследствие инфлуэнции. Блавацкая имела много приверженцев среди английской аристократии.

“Одесские новости”, 1891,2 (14) мая, с. 2:

– г-жа Блаватская, основательница теозофического общества скончалась в Лондоне 8 мая на 60-м году жизни.

“Одесские новости”, 1891,3 (15) мая, с. 2:

О смерти г-жи Блаватской мы уже сообщали. “Daily News” дают теперь кое-какие подробности о болезни и кончине ее, вызванной, помимо осложнившейся инфлуэнцы, еще и другими болезнями. Религиозными своими верованиями покойная, по словам газеты, мало приобрела адептов. Спиритические сеансы, в которых она играла роль медиума, вызывали и обсуждения, и осуждения, но, во всяком случае, были замечаемы, и притом именно аристократией Лондона. Блаватская опубликовала много трудов о тайнах и таинствах, в которые сама была посвящена – о необуддизме, знакомом ей, по словам одного тибетского мудреца, настолько, что в ней сосредоточивались все источники премудрости и истины и даже дар чудес.

“Одесский вестник”, 1891,4 (16) мая:

+ ЕЛЕНА БЛАВАТСКАЯ

На днях в Лондоне умерла от инфлуэнцы известная наша соотечественница, уроженка Юга, Елена Петровна Блаватская, основательница теозофического, т. е. буддистского общества, имеющая своих адептов повсюду, между прочим и среди одесситов. В Одессе существует кружок членов этого общества. Г-жа Блаватская была женщина выдающегося ума и характера и обладала литературным дарованием. В конце 70-х годов она писала из Филадельфии очень интересные очерки американской жизни, помещавшиеся в издававшейся тогда в Одессе газете “Правда”. Несмотря на странность религиозно-философских убеждений, Елена Блаватская пользовалась всеобщим уважением и имела многочисленных друзей. Вся ее жизнь и деятельность запечатлены печатью глубокой искренности и согласия между словом и делом. Это была натура с мистическими наклонностями и увлекающаяся до самоотвержения.

17 лет Елена Петровна была выдана замуж за 62-летнего старика, барона Блаватского, видного чиновника в Тифлисе; спустя три месяца она разошлась с ним и пустилась путешествовать по Турции, Греции, Египту, затем посетила Канаду, Соединенные Штаты, где изучала краснокожие племена и мистические негритянские секты, после этого она пыталась проникнуть в Тибет и когда эта попытка ей не удалась, то объездила английские и нидерландские владения в Ост-Индии. В 1855 г. она с тремя товарищами опять попыталась проникнуть в Тибет. Ее товарищи потерпели неудачу, но она успела достигнуть цели, благодаря своему удивительному мужеству. Здесь ей пришлось быть героиней сотни приключений. Она посетила также Туркестан, затем Кавказ и опять Грецию и Египет, где учредила общество для изучения новейшего спиритуализма. Посвятив себя изучению физиологических, философских и мистических вопросов, она кончила тем, что основала в 1875 г. с американским полковником Олькотом пресловутое теозофическое общество. Она развивала доктрины своей секты в серии объемных сочинений. С ее смертью сошла со сцены женщина оригинальная, одни приключения которой во время путешествий составили бы дух захватывающий рассказ.

Тело Блаватской, согласно ее последней воле, будет предано сожжению.

“Одесский листок” (2-й лист к № 116), 1891, 5 (17)мая:

26 апреля скончалась в Лондоне Елена Петровна Блаватская, урожденная Ган, от инфлуэнцы, осложнившейся некоторыми другими болезнями, которыми покойная давно страдала. Е.П. родилась в Екатеринославе в 1831 году. Отец ее, полковник Ган был родом из макленбургских дворян, поселившихся в России. В 1887 г. она поселилась в Лондоне, где открыла издание журнала “Lucifer, the Lightbringer”, при содействии Энни Безан. В 1876 году г-жа Блаватская выпустила в свет свое первое произведение “Isis unveiled”. В 1888 году появились два первых тома громадного ее труда “The Secret doctrine, the synthesis of Science, Religion and Philosophy”. В 1889 г. она издала “The Key to Theosophy”. Согласно последней воле покойной, тело ее будет сожжено”.

“Одесские новости”, 1891,6 (18) мая:

(раздел “Изящные искусства”)

Елена Петровна Блаватская умерла 26 апреля в полдень. Три недели у нее продолжалась инфлуэнца, усложненная серьезным страданием почек.

Согласно последней воле покойной, тело ее будет сожжено.

“Одесские новости”, 1891, 10 (22) мая, с. 2:

ТЕОСОФИСТКА БЛАВАТСКАЯ

Вслед за известием о кончине основательницы “теософической секты”, Елены Блаватской, помещаем вкратце биографию этой интересной личности. Родилась она в Екатеринославе, в 1831 году, а затем вышла замуж за кавказского губернатора, по смерти которого удалилась в Тибет, в буддийский монастырь, к подножию Гималайя, где всецело погрузилась в мистерии отшельников. Буддисты эти слывут с испокон века, “посвященнейшими в тайны из жрецов будды”, удостоенными даже посещения богов. При общении с ними у Блаватской возникла мысль – основать особую секту в этом духе. Покинув монастырь, она пустилась по Америке, там натурализовалась, и встретила в полковнике Олькотте верного себе адепта, с помощью которого вербовала себе приверженцев и строила храмы новым богам. Учение секты ее, хотя и основано на буддизме, не представляет уклонение в том смысле, что она признает одну мистическую сторону ее. Расставшись в Америке с Олькоттом, она направилась в Индию, где и основала свою секту, очень и очень прикосновенную к спиритизму. Блаватская предпринимала перед приверженцами своими истинные чудеса: в ее присутствии раздавались призрачные звуки, цветы ссыпались бог весть откуда, пустые бутылки наполнялись на глазах зрителя. Венцом ее чудес была “психологическая телефония”, состоявшая в том, что невидимые руки собранных на заседании лиц, вручали членам секты загадочные письма, прибывавшие будто бы, с Гималайя, и притом с советами и приказами свыше. Сообща с одним из индусских мистиков она опубликовала два тома о своем учении, под заглавием “Разоблаченная Изида”. В книжках этих заключается катехизис теозофов. Г-же Блаватской пришлось подвергаться также многим нападкам; ее считали обманщицею, шарлатанкой, и объявили ее, наконец, русским шпионом. Помимо англичан, восставали против нее протестантские комиссионеры. Блаватская отправилась в Лондон и основала там секту, затем переехала в Париж и там тоже приобрела приверженцев, число которых возрастало из года в год. В 1884 г. она снова отправилась в Индию, чтоб побороться с врагами своими, и дать отпор назойливым клеветам “Обозрения христианской коллегии в Мадрасе”, всячески и беспощадно клеймившего ее. Лондонское психологическое общество снарядило в Индию делегата своего, патера Годжсона, чтобы проверить на месте — творит ли Блаватская чудеса или нет? Годжсону удалось захватить переписку, очень компрометировавшую Блаватскую. Доклад его лондонскому обществу был таков: “Г-жа Блаватская не провозвестница откровений, незримых и неведомых нам духов, а тем менее простая авантюристка, напротив: в среде сектанток она есть одна из совершеннейших, остроумнейших, интереснейших обманщиц, имя которых перейдет к потомству. Помимо того она и русская шпионка”. Но подобный приговор нисколько не повредил Блаватской: число учеников ее возрастало. В Париже даже существовали три газеты, одна из которых называлась “Синим Лотусом”. Блаватской нет более в живых. Основанное ею общество состоит из 173 отделений и рассчитывает устоять долее, чем основательница его, “воинствующая амазонка мистицизма”.

Загадочная, необычная, притягательная женщина – Елена Петровна Блаватская умерла. Сколько неправды поместилось в ее скупых некрологах на родине!...

С тех пор в мире опубликовано 12 ее биографий, сотни статей о ней в словарях, справочниках, энциклопедиях, ее книги.

В США вышло 15-ти томное собрание сочинений Е.П.Б.

“Честное слово, я начинаю тосковать по родине и ужасно хочу вновь увидеть свою страну. Но не бойтесь, я никогда, никогда больше не ступлю на родную землю” (11, с. 389).

“Вот если бы я писала на русском и была признана моим любимым народом, тогда, возможно, я бы поверила, что достойна своих предков” (4, с. 242).

В.П. Желиховская описывает последнюю встречу с сестрой, в Лондоне, в 1890 году: “Любимейшим удовольствием ее было в эти последние наши вечера слушать русские, простые песни... То и дело обращалась она то к одной, то к другой из дочерей моих с заискивающей просьбой в голосе: “Ну, попой что-нибудь, душа!.. Ну хоть НОЧЕНЬКУ!.. Или ТРАВУШКУ... Что-нибудь наше, родное спойте...” (2, №12, с. 608).

“Трудно себе представить что-либо необычайнее и несправедливее того упорного непонимания и даже враждебности, с которыми русское образованное общество продолжает относиться к своей гениальной соотечественнице... которая по справедливости, должна быть славой и гордостью своей родины...”, –пишет биограф Е.П.Б. в 1911 году (5, с. 7, 8).

В России Теософское общество было основано в период “оттепели” в 1908 году. Его взгляды разделяли: КЭ. Циолковский, М.К. Чюрленис, А.Н. Скрябин, М.А. Волошин, Н.К. и Е.И. Рерихи и другие уважаемые люди. В 1918 году Общество перестало существовать и возобновило свою деятельность лишь в 1991 году.

Книги, написанные Е.П. Блаватской, всего несколько лет, как стали доступны русскому читателю.

Высказывание Христа: “Кто из вас без греха, первый брось в нее камень” (Евангелие от Иоанна, VIII, 7) имеет значение только для тех, у кого есть совесть.

Читая постоянно Русский Архив, я иногда нахожу в нем ссылки на книгу “Сказания о роде князей Долгоруковых”, как напр., в 1-м № за нынешний год, в статьях: Царствование Анны Ивановны, и последующих. Я встречала также подобныя ссылки и во многих других журналах. Не знаю, на сколько места этой книги указываемыя ссылками, оправдывают это доверие; но знаю достоверно, что автор ее не взял на себя труда познакомиться основательно с родословием собственнаго своего дома, члены котораго в настоящее время вовсе не так многочисленны, чтобы собрание верных справок могло быть сопряжено с особенными затруднениями. Я намерена здесь указать только те ошибки, которыя прямо касаются родословной ветви моей покойной матери; и который в случай надобности могу доказать законным образом. Прежде всего считаю нужным изложить это родословие в его настоящем виде и подлинном порядке.

Мать моя, супруга тайного советника, Елена Павловна Фадеева урожденная княжна Долгорукова, принадлежала к старшей ветви рода князей Долгоруковых. Прапрадед ея, князь Григорий Федорович Долгоруков (род. 1656 г., ск. 1723, потомок по прямой линии кн. Семена Владимировича, родоначальника этой ветви, родной брат знаменитаго кн. Якова Федоровича) действительный тайный советник и св. Андрея кав., долгое время находившийся посланником в Варшаве, был женат на княжне Марье Иванов. Голицыной, от которой имел трех сыновей: старший кн. Алексей, отец невесты Петра II-го, княжны Екатерины Алексеевны; второй кн. Иван, и третий кн. Сергей Григ., прадед моей матери. Этот последний находился сначала при Российских посольствах во Франции, в Австрии и в Англии; потом был назначен в Варшаву на место отца своего (1721), отозван (1725), и снова назначен посланником в Варшаву (1728). В бытность свою в Польше, кн. Серп Григ, настоял, чтобы церкви, отнятые у православных, были им возвращены. Он был женат на баронес. Марфе Петр. Шафировой (род. 1697, ск. 1762), дочери вице-канцлера бар. Петра Павл. Шафирова, и в 1730-м г. во время гонения на Долгоруких, при Анне Иоанновне, лишившись чинов (он был тайным советником) и орденов, отправлен с семейством на жительство в дальнюю деревню, и в том же году, по указу 12 июня, сослан в Ораниенбург. Имущество его, движимое и недвижимое, конфисковано, и безвозвратно отписано на Нас, по выражению указа. По семейным преданиям, число крестьян, населявших его имения, простиралось до двух сот тысяч душ. Кн. Серг. Григ, отличался обширным умом, твердым, мужественным характером и необыкновенными дипломатическими способностями. Девять лет спустя, императрица Анна вспомнила о его блестящих дарованиях, и вызвала в Петербург с намерением снова употребить на дипломатическом поприще; он был назначен посланником в Лондон, но так как это не согласовалось с видами Бирона, то накануне его выезда в Англию, он был схвачен, арестован и препровожден в Новгород, где вместе с другими Долгоруковыми предан казни смертию, – отсечением головы. Во время его ссылки, два его сына, кн. Петр и кн. Василий, еще в детском возрасте, подверглись истязаниям своего рода: кн. Петр послан солдатом в Азов, а кн. Василий отдан на житие и учение кузнецу. Между нашими семейными бумагами сохранились письма последняго к своей внучке, моей матери, писанныя уже в старости, крупным детским почерком, без притязаний на грамматику. Он сам не раз говаривал моей матери, что, прожив значительную часть своей молодости в кузнице, не мог основательно научиться Русской грамоте. Кроме князей Петра и Василия, у кн. Сергея Гр. был еще сын Николай (ск. 1784) и три дочери: Мария, бывшая в замужестве за кн. Вяземским, дедом нашего известнаго поэта, Анна за кн. Голицыным, и Анастасия за кн. Щербатовым. В “Сказаниях о роде князей Долгоруковых” упоминается еще о четвертом сыне Григории, но так как я никогда не слыхала о нем от моей матери, и ничего о нем не говорится в наших родовых семейных бумагах, то эта личность мне кажется не вполне достоверною. Кн. Николай был женат на княжне Каркадиновой (ск. 1779 г.) и имел одного сына, который застрелился. Кн. Петр бывший солдатом в Азове, был впоследствии генерал-майором и убит при взятии города Хотина в 1769 г. Дед моей матери кн. Василий Серп, по воцарении императрицы Елисаветы Петровны, восстановленный в своем звании, оставил кузницу, вступил в военную службу, служил кажется не долго, вышел в отставку в чине премиер-майор, жил отчасти в Москве, отчасти в деревне, а под конец поселился в своем имении Знаменском, Пензенской губернии, где и жил до своей кончины, последовавшей в 1807 г. Он был женат на княжне Анастасии Ивановне Ромодановской-Ладыженской, родной внучке знаменитого князя-кесаря Ромодановского. От этого брака остались три сына, князья: Павел, Сергей и Александр Васильевичи, и дочь княжна Екатерина Васильевна, бывшая в замужестве за г. Кожиным. Князья Александр и Сергей не были женаты, и умерли в 20-х годах в Пензенской губ. (первый в чине полковника, а второй бригадира, оба в отставке). Старший же кн. Пав. Вас. отец моей матери, родившийся в 1755 г., пожалованный офицерским чином еще в колыбели, тоже служил в военной службе, которую начал и закончил в Рязанском полку; был впоследствии командиром этого же полка, принимал участие во многих походах и военных делах того времени, участвовал в поход на Кавказ с корпусом графа В. А. Зубова, получил георгиевский крест, и в начале царствования императора Павла, не желая брать на себя выполнение тогда вводимых разных суровых мер в военной дисциплине, вышел в отставку в чине генерал-майора, к неудовольствию императора, и тем вероятно лишил себя блестящей карьеры. Потом он получал неоднократно приглашения продолжать снова службу, но уже не желал возобновить ея, поселился навсегда возле своих родителей в Пензенской губернии, и скончался в Пензе, в 1837 г. 82-х лет от роду.

Князь Пав. Вас. был женат на Генриете Адольфовне Бандре-дю-Плесси, дочери генерал-поручика Екатерининского времени [древней французской фамилии], исполнявшего преимущественно дипломатические поручения, и командовавшего одною из дивизий в Крымскую войну. Это супружество состоялось в конце 1787 г. Могилевской губ. в имении отца невесты. Княгиня Генриетта Адольфовна Долгорукова скончалась в 1812 г. на пути из Пензы в Киев, куда она ехала для свиданья с материю. От этого брака сыновей не было, остались только две дочери: старшая, княжна Елена Павловна, моя мать, родившаяся в 1788 г. 11 окт., бывшая замужем за тайным советником Фадеевым, скончавшаяся в 1860-м г. 12 авг. 71 г. от рождения, в Тифлисе; и княжна Анастасия Павловна, бывшая замужем за г. Сушковым, дядею гр. Растопчиной и братом Николая Васильевича Сушкова, родившаяся 1789 г. и сконч. 1828. Княжнами Еленой Павл. и Анастасией Павл. Долгоруковыми окончилась отрасль кн. Сергея Васильевича.

В родословных таблицах приложенных в конце книги “Сказания о роде князей Долгоруковых” родословие этой отрасли невообразимо перепутано [Некоторыя из этих ошибок поправлены в 1-й части Российской Родослов. книги Спб. 1854. Вообще считаем долгом заметить, что книга “Сказания” была первым опытом Петра Долгорукова, и потому не удивительны ея недостатки; за то четыре части Российской Родословной Книги составляют почетный труд, за который исследователю новой Русской истории приходится часто благодарить автора. П. Б.]. В таблице № 1-й, под рубрикою: “Старшая ветвь рода князей Долгоруковых”, начиная от родоначальника этой ветви кн. Семена Владимировича, до кн. Сергея Григорьевича, кажется, идет довольно исправно, но отсюда начинается путаница. Сын Сергея Григорьевича, дед моей матери, кн. Василий Сергеевич означен не женатым, хотя, как выше сказано, он был женат на княжне Анастасии Ивановне Ромодановской-Ладыженской. Из трех сестер его, означена только одна Анна, а две другия, княжны Мария и Анастасия, неизвестно за что вовсе исключены из списков. В таблице № 2 под рубрикою: “Вторая ветвь рода князей Долгоруковых”, где родословие начинается от кн. Федора Владимировича, два сына кн. Василия Сергеевича, отец моей матери генерал-майор кн. Павел, и ея дядя бригадир кн. Сергей, записаны сыновьями какого то князя Василия Иванова-сына, а дед мой кн. Павел Васильевич показан тоже не женатым, хотя, как выше сказано, он был женат на Генриете Адольфовне Бандре-дю-Плесси.

Третьяго их брата, полковника кн. Александра Васильевича, я не доискалась во всех четырех таблицах, – он тоже за что то исключен из родословных списков.

А между тем во время издания книги “Сказания о роде князей Долгоруковых” в 1840 г., при малейшем старании составить основательный, серьезный труд, можно было без особенных хлопот избежать этих довольно грубых ошибок. Тогда легко было разузнать родословие старшей линии этого дома, состоявшей из очень немногих членов. Дед мой кн. Павел Васильевич, был человек не незаметный между Долгоруковыми. Старый Екатерининский, заслуженный генерал, 82 года с достоинством носивший свой титул и имя, отличавшийся высоко-просвещенным умом и многосторонними специальными познаниями, имевший близкия родственныя и дружеския связи и сношения с знатнейшими домами обеих столиц, пользовавшийся величайшим уважением всех знавших его, — заслужил, по крайней мере на столько внимания, чтобы однофамилец его, составлявший родословное сказание об общем их роде, потрудился узнать, чей он был сын, был ли женат, и оставил ли потомство; тем более, что он умер в 1837 г., всего за три года до издания этого сочинения.

В бытность моего отца в том же году в Петербурге, кн. Илья Андреевич Долгоруков, бывший начальником штаба при генерал-фельдцехмейстере, сказал ему при свидании: “В князе Павле Васильевиче мы лишились нашего патриарха”. Некоторые из Долгоруких носили по нем траур.

Можно с достоверностию сказать, что эти промахи в “Сказаниях о роде князей Долгоруковых” (не исключительные и не единственные), доказывают крайнюю небрежность, с которою они составлялись. Удивительно, что автор, взявшись за этот труд, не постарался, или не захотел исполнить его добросовестнее. Моя покойная мать, прочитав эти “Сказания”, писала автору их, указывая на ошибки в ее родословии, но не удостоилась получить никакого ответа, а тем менее конечно печатного заявления.

Автор в начале своей книги объявляет, что многие лица и события не могли быть им описаны с полною истиною, что он предоставляет князьям Долгоруковым двадцатого века пополнить пропуски его, что книга их будет в тысячу раз лучше его, а в материалах и документах недостатка не окажется... В конце предисловия он предполагает, что однофамильцы его извинят недостатки книги его. Конечно это зависит от снисхождения его однофамильцев, но велико должно быть снисхождение, извиняющее изданное печатно родословие, в котором Семен записан Карпом, а Иван Петром. А потому, чтобы князья Долгоруковы двадцатого века могли пополнить пропуски его, описать лица и события с полною истиною, и чтобы книга их могла быть лучше этой, необходимо оглашение недостатков ея. Двадцать шесть лет как книга эта появилась в свет, и до сих пор, кажется, никто не заявлял о ея промахах, а между тем их много, и она действительно в 20-м веке может послужить источником для черпания историко семейных событий, имен и лиц. Молчание о ея ошибках только подтверждает, укрепляет их, как бы освящает временем, – а потому по долгу совести и истины, повторяю я, следует рано или поздно обличить гласно эти ошибки, хоть для того, чтобы не ввести в заблуждение князей Долгоруковых двадцатого века, на счет их собственнаго родословия.

Считаю не лишним упомянуть, что из числа немногих фамильных вещей, доставшихся моей матери, мы с особенным благоговением храним большой серебряный, позлащенный, с резьбою изображением святых угодников, крест с святыми мощами, принадлежавший великому князю св. Михаилу Черниговскому, родоначальнику князей Долгоруковых, и по преданиям всегда находившийся с ним безотлучно. Он составлял драгоценное достояние старшей ветви князей Долгоруковых и наследственно от предков достался матери моей, как старшей дочери князя Павла Васильевича. Многим из князей Долгоруковых известно о существовании этого креста, но, быть может, не все знают, где он находится.

Надежда Фадеева.
Тифлис 1866 г.,июня 23-го.

Часть первая

1. Фадеева Н.А. Заметки о родословии князей Долгоруковых // Русский архив. – 1866. –№ 8-9. – С. 1339-1348.
2. Фадеева Елена Павловна // Русский биографический словарь / Под ред. А.А. Половцева. – Спб.,1901. – Т. 21.
3. Елена Павловна Фадеева (биографический очерк) // Кавказ. – 1860. – 15 сентября. – С. 426.
4. Витте С.Ю. Воспоминания: В 3 т. Т. I. – М.: Соцэгиз, 1960. – LXXXI+555C.
5. Витте С.Ю. Избранные воспоминания: 1849-1911. – М.: Мысль, 1991. – 708 с.
6. Фадеев A.M. Воспоминания Андрея Михайловича Фадеева: 1790-1867: В 2-х частях. – Одесса: Тип. Южно-рус. о-ва печати, дела, 1897. – ч. I. – 231 с; ч. П. – 256 с.
7. Желиховская В. Необъяснимое или необъясненное (Из личных и семейных воспоминаний). – Спб., 1885. – 90 с.
8. Крэнстон Сильвия. НРВ: Е.П. Блаватская: Жизнь и творчество основательницы современного теософского движения / При участии Кэрри Уильяме. – Рига-Москва: Лигатма-Сирин, 1996. –720 с: ил.
9. По поводу статьи “Роман одной забытой романистки” // Исторический вестник. – 1886. – Ноябрь. – С. 456-462.
10. Ахвердян Р. Блаватская и Грузия // Литературная Грузия. – 1991. – № 6. – С. 206-222.
11. Фатов Н.Н. Библиографические материалы для изучения жизни и творчества Е.А. Ган (Хронологическая канва и указатель литературы) // Известия отделения русского языка и словесности императорской Академии наук. – 1914. – Т. XIX, кн. 2. – С. 211-263.
12. Мэри К. Нэф. Личные мемуары Е.П. Блаватской. – М.: Сфера, 1993. – 320 с. (Серия “Белый лотос”).
13. Некрасова Е.С. Елена Андреевна Ган (Зенеида Р-ва): 1814-1842: Биографический очерк//Русская старина. – 1886. – № 8. – С. 335-354; № 9. – С.553-574.
14. М.Г. Русская женщина 30-х годов // Русская мысль. – 1911. – № 12. – С. 54-73 (паг. II-я); 1913.-№8. – С. 347-349.
15. Желиховская В.П. Елена Андреевна Ган, писательница романистка в 1835-1842 гг. // Русская старина. – 1887. – № 3. – С. 733-766.
16. Желиховская В. Елена Петровна Блаватская: Биографический очерк // Русское обозрение. – 1891. – №11. – С. 242-294; № 12. – С. 567-621.
17. Список населенных мест Херсонской губернии и статистические данные о каждом поселении. – Херсон: Изд-во Губерн. Стат. комитета, 1896. – 582 с.
18. Историко-хронологическое описание церквей епархии Херсонской и Таврической /Составил Гавриил. – Одесса: В гор. Тип., 1848. – 71 с.
19. Зенеида Р-ва. Сочинения. – Спб.: Тип. К. Жернакова, 1843. – Сочинения в 4-х томах. – Т. II. – 435 с.
20. Николаев Р. Памяти В.П. Желиховской // Исторический вестник. – 1896. – Июль. – С. 190-194.
21. С-кий А.Б. Памяти В.П. Желиховской // Русское обозрение. – 1896. – Август. – С. 608-615.

21а. Богданович О.В. Писательница В.П. Желиховская родилась в Одессе //Вестник региона. — 1998. – 31 января. – Сб.

22. Протоколы VII съезда русских естествоиспытателей и врачей в Одессе, с 18-го по 28-е августа 1883 года. – Одесса: Тип. П.А. Зеленого, 1883. – Приложение № 8.
23. Соловьев Вс. С. Современная жрица Изиды: Мое знакомство с Е.П. Блаватской и “теософическим обществом”. – М.: Республика, 1994. – 350 с.
24. Желиховская В.П. Е.П. Блаватская и современный жрец истины: Ответ г-жи ИГРЕК г-ну Всеволоду Соловьеву. – СПб.: Тип. А.С. Суворина, 1893. – 177 с.
25. Блаватская Е.П. Письма. – М.: Золотой век, 1995. – 456 с.
26. Никольская Т.П., Крылова Г.А. Желиховская Вера Петровна// Русские писатели: 1800-1917: Биографический словарь. – М.: Науч. Изд-во “Большая российская энциклопедия” ФИАНИТ. – Т. 2. – 1992. – С. 262-263.
27. Мазиер А.В. Русская словесность с XI по XIX столетия включительно: Библиографический указатель произведений русской словесности в связи с историей литературы и критикой. – СПб.: Тип. Альтшулера, 1902. – ч. П. Русская словесность XVIII и XIX ст. – 650 с.
28. Отзыв экстраординарного профессора Перетятковича о комедии “Назвался груздем – полезай в кузов”. – Одесса: Тип. “Одесского вестника”, 1885. – 14 с.
29. Вопросы теософии: Сборник статей. – СПб., 1911. – Вып. 2.
30. Брусилов А.А. Мои воспоминания. – М.: Воениздат, 1983. – 256 с.

30а. Брусилов А.А. Мои воспоминания. Посмертное издание. – М.-Л.: Гос. Изд-во, отдел военной литературы. – 1929. – 250 с.

31. Оккультный мир Е.П. Блаватской: Воспоминания и впечатления тех, кто ее знал. – М.: Сфера, 1996. – 512 с: ил. (Сер. “Белый лотос”).
32. Шапеллон А. Исторический очерк Одесской Мариинской городской женской гимназии: 1868-1892. – Одесса: Центральная типо-литография, 1896. – 117 с.
33. Отчет о деятельности Одесского Дамского комитета для снабжения бельем и перевязочными средствами раненых и больных воинов на Дальнем Востоке. – Одесса: Тип. Г.М. Левинсона, 1901. – 23 с.

33а. Желиховская Н.В. Женские рассказы. – М.: Изд. В.Д. Карчагина, 1904. – 197 с.

34. Желиховская Н.В. Братская помощь. – М.: Тип. Тов. И.Д. Сытина, 1906. – 22 с.
35. Отчет общества пособия бедным больным на Куяльницком и Хаджибейском лиманах за...” 1911,1912,1913,1914, 1915, 1916 года.
36. Приезд в Одессу Н.В. Брусиловой //Одесский листок. – 1916. – 9 августа. – С. 2.
37. Семанов С. Генерал Брусилов: Документальное повествование. – М.: Военное издательство, 1988. – 318 с.
38. Бессонов Б.Л., Мильдон В.И. Письмо Блаватской // Литературное обозрение. – 1988. – № 8. – С. 110-112.
39. Ф-а Н.А. [Н.А. Фадеева] Воспоминания о Ростиславе Фадееве /У Фадеев Р.А. Собрание сочинений. – Т. I. – СПб.: Тип. В.В. Комарова, 1889. – С. 1-69: портрет.
40. Глинский Б.Б. Граф Сергей Юльевич Витте (материалы для биографии) // Исторический вестник. – 1915. – Апрель. – С. 232-257.
41. Письма Мастеров Мудрости: 1870-1888. – М.: Сфера, 1997. – 286 с.
42. ГАОО, Ф. 1, оп. 140, Д. 11, Л. 102.
43. Новороссийский календарь на 1873 год. – Одесса: Тип. П. Францова, 1872. – С. 73, 101.
44. Адрес-календарь Одесского градоначальства на 1897 г. – Одесса: Тип. Штаба Одес. Воен. округа, 1897.
45. Новый старший председатель судебной палаты // Одесские новости. – 1899. – 7 февраля. – С. 3.
46. Отчет Правления Попечительного Общества о доме Трудолюбия в г. Одессе за 1898/9 год (1-й год).
47. Глинский Б.Б. Граф Сергей Юльевич Витте (Материалы для биографии) // Исторический вестник. – 1915. – Апрель-декабрь.
48. Кауфман А.Е. Черты из жизни гр. С/Ю. Витте // Исторический вестник. – 1915. – Апрель. – С. 220-231.
49. Сироткин В.Г. Великие реформаторы России. – М.: Знание, 1991. – 64 с.
50. Отчет Одесской городской публичной библиотеки за 1897 год. – Одесса: Тип. “Славянская”, 1898. – С. 5.
51. Г. [Б.Б. Глинский] Гр. С/Ю. Витте в университете // Одесские новости. – 1915. – 2(15) марта. –С 3.
52. Васильев К. Общество борьбы с туберкулезом // Вечерняя Одесса. – 1991. – 2 августа. – С. 3.
53. Устав одесского общества борьбы с туберкулезом. – Одесса: Тип. О-ва “Братья Кульберг”, 1911. – 14 с.
54. Отчет о деятельности Одесского общества борьбы с туберкулезом за годы 1911-1912. – Одесса: Тип. Т-ва “Братья Кульберг”, 1913. – 164 с.
55. Ревенок Н. Неблагоприятный прогноз оправдывается // Вечерняя Одесса. – 1997. – 22 марта.
56. Витте С. Леонид Андреев. Критический очерк. – Одесса: Тип. Южно-Рус. О-ва Печатного дела, 1910. – 28 с.
57. Витте С. У озера. На волоске: Повести. – Одесса: Тип. Акц. Южно-Рус. О-ва Печатного дела, 1901. – 142 с.
58. Витте С. (Гельт). Первый опыт: Повесть. – Одесса: Тип. Высоч. утвержд. Южно-Рус. О-ва печатного дела, 1898. – 165 с.
59. Витте С. Рассказы. – Одесса: Тип. Южно-Рус. О-ва Печати, дела, 1898. – 80 с.
60. Желиховская В.П. Радда-Бай: Правда о Блаватской. – М.: СП “Интербрук”, 1992. – 80 с.
61. Фадеев Р.А. Собрание сочинений: В 3-х т. – СПб.: Тип. В.В.Комарова, 1889. – Т. 1. 60 лет Кавказской войны. Письма с Кавказа. Записки о кавказских делах. – 208 с; Т. 2. Вооруженные силы России. – 250 с; Т. 3. Русское общество в настоящем и будущем. – 224+126 с.
62. А.Г. Обзор литературной деятельности Р.А. Фадеева // Фадеев Р.А. Собрание сочинений. – СПб: Тип. В.В. Комарова, 1889. – Т. 1. – С. 69-131.
63. Катков М.Н. Собрание передовых статей “Московских ведомостей”: 1868 год. – М., 1897. – 797 с.
64. Письма Махатм. – Самара, 1993. – 719 с.
65. Беленькая Л. Трость Е.П. Блаватской // Вечерняя Одесса. – 1991. – 5 июля.
66. Отчет Одесской городской публичной библиотеки за 1902 год. – Одесса: Тип. Е. Хрисогелос, 1903. – С. 9.
67. Отчет Одесской городской публичной библиотеки за 1903 год. – Одесса: Тип. Е. Хрисогелос, 1904. – С. 14.
68. В.Ж. [Желиховская В.П.] В области оккультизма и магнетизма // Одесский вестник. – 1884. – 18 (30) августа. – С. 1.
69. Шабанов В.М. Брусилов А.А. // Военно-исторический журнал. – 1989. – №10. – С. 63-65.
70. Брусилов А.А. Мои воспоминания (2-я часть). //Военно-исторический журнал. – 1989. – №10. – С. 66-73. – (Начало).
71. Богданович О. Елена Петровна Блаватская и Одесса. – Одесса: Путь Познания, 1998. – 60 с.
72. Из дневника Н.В. Брусиловой //Военно-исторический журнал. – 1990. – № 8. – С. 85-90.
73. Брусилов А.А. Мои воспоминания (2-я часть) // Военно-исторический журнал. – 1989, № 12, С. 54-57; 1990, № 2, С. 56-63; 1991, № 2, С. 38-42. – (Продолжение).
74. Джонстон Вера. Шри-Шанкара-ачария, мудрец индийский. – М.: Тип. Вильде, 1898. – 47 с.
75. Жабокрицкий Н., Головань В. Одесса в жизни Брусилова // Защитник родины. – 1990. – 1 апреля. – С. 5.
76. Зленко Г.Д. Что таила библиотека Гарварда // Вечерняя Одесса. – 1999. – 16 декабря.
77. Атлас Д. Старая Одесса, ее друзья и недруги. – О.: Ласми, 1992. – 207 с.

Часть вторая

1. Оккультный мир Е.П. Блаватской: Воспоминания и впечатления тех, кто ее знал. – М: Сфера, 1996. – 512 с: ил. – (Сер. “Белый Лотос”).

2. Желиховская В.П. Елена Петровна Блаватская: Биографический очерк // Русское обозрение. – 1891. – № 11. – С. 242-294; № 12. – С. 567-621.

3. Крэнстон С. НРВ: Е.П. Блаватская: Жизнь и творчество основательницы современного теософского движения / При участии К. Уильяме. – Рига; Москва: Лигатма-Сирин,1996. – 720 с: ил.

4. Мэри К. Нэф. Личные мемуары Е.П. Блаватской. – М.: Сфера, 1993. – 320 с. – (Сер. “Белый Лотос”).

5. Е.П. Елена Петровна Блаватская //Вопросы теософии. – 1911. – Вып. 2. – С. 7-52.

5а. Вопросы теософии. – 1911. – Вып. 2. – Полностью посвящен Е.П.Б.

6. Фатов Н.Н. Библиографические материалы для изучения жизни и творчества Е.А. Ган (Хронологическая канва и указатель литературы) //Известия отделения русского языка и словесности императорской Академии наук. – 1914. – Т. XIX, кн. 2. – С. 211- 263.

7. Фадеев A.M. Воспоминания Андрея Михайловича Фадеева: 1790-1867: В 2-х частях. – Одесса, 1897. – Ч. 1. – 231 с; Ч. 2. – 256 с.

8. Список населенных мест Херсонской губернии и статистические данные о каждом поселении. – Херсон: Изд-во. Губ. стат. Комитета, 1896. – 582 с.

9. М.Г. Русская женщина 30-х годов //Русская мысль. – 1911. – № 12. – С. 54-73 (паг. II).

10. Желиховская В.П. Елена Андреевна Ган, писательница романистка в 1835-1842 гг. // Русская старина. – 1887. – T.LIII, №3. – C.733-766.

11. Блаватская Е.П. Письма. – М.: Золотой век, 1995. – 456 с.

12. Желиховская В.П. Необъяснимое или необъясненное (Из личных и семейных воспоминаний). – Спб., 1885. – 90 с.

13. И.Я. [В.П. Желиховская]. Правда о Е.П. Блаватской // Ребус. – 1883. – Т. П. – №40-48,

14. Бессонов Б.Л., Мильдон В.И. Письмо Блаватской // Литературное обозрение. – 1988. – №8. – С. 110-112.

15. Мильдон В.И. Блаватская Елена Петровна // Русские писатели:1870-1917: Биографический словарь. – М.: Сов. энциклопедия, 1989. – Т. 1. – С. 272-273.

16. Витте С.Ю. Воспоминания: В 3-хт. – М.: Соцэгиз,1960. – Т. 1. – LXXXI+ 555 с; Т. 3. – 723 с.

17. Витте С.Ю. Избранные воспоминания: 1849-1911 гг. – М.: Мысль,1991. – 708, (11) с.

18. ГАОО, Ф. 2, Оп. 1, Д. 754. Дело о Всемилостивейше пожалованной земле Действительному Статскому советнику Витте... (11 ноября 1868-1869 гг.). – Л. 4.

19. Чарнецкий В.А. Замечательная родословная // Моряк. – 1993. – №5; №6.

20. Богданович О. В защиту адреса и чести Блаватской // Одесский вестник. – 1994. – 24 сентября. – С. 9.

21. Гурский А. Загадки Е. Блаватской // Вечерняя Одесса. – 1991. – 7 июня.

22. Гурский А. Мысли сквозь века // Вечерняя Одесса. – 1991. – 11 октября.

23. Богданович О. Где жила в Одессе Е.П. Блаватская // Вестник региона. – 1996. – 14 декабря. – С. 7.

23а. ГАОО, Ф. 59, он. 2, д. 1858 (1862 г.), Л. 12.

24. Одесская старина. – Одесса: Тип. П. Францова, 1869. – 86 с.

25. Ф-а Н.А. [Фадеева Н.А.] Воспоминания о Ростиславе Фадееве // Р.А. Фадеев. Собрание сочинений. – Спб., 1889. – Т. 1; – С. 1-69.

26. Глинский Б.Б. Граф Сергей Юльевич Витте (Материалы для биографии) //Исторический вестник. – 1915. – Апрель. – С. 232-257.

27. Беленькая Л. Трость Е.П. Блаватской // Вечерняя Одесса. – 1991. – 5 июля.

28. Богданович О. Елена Блаватская – наш “собственный корреспондент” // Вестник региона. – 1995. – 2 декабря.

29. Блаватская Е. Из-за моря, из-за синего океана // Правда. – 1878. – 23 февраля (7 марта). – С. 1-4.

30. Блаватская Е. Из-за моря, из-за синего океана // Правда. – 1878. – 16 (28) мая. – С. 1-3.

31. Блаватская Е. Из-за моря, из-за синего океана // Правда. – 1878. – 24 октября (5 ноября). – С. 1-2.

32. Блаватская Е. Письма из Америки // Правда. – 1878. – 12 (24) марта. – С. 1-4.

33. Блаватская Е. Из-за моря, из-за океана // Правда. – 1878. – 3(15) декабря. – С. 1.

34. Блаватская Е. Письма из Америки //Правда. – 1878. – 25 марта (6 апреля). – С. 1-4.

35. Блаватская Е. Письма из Америки: Томас А. Эдисон, изобретатель фонографа // Правда. – 1878. – 23 мая (4 июня). – С. 1-3.

36. Блаватская Е. Из-за моря, из-за океана //Правда. – 1878. – 6 (18) декабря. – С. 3-4.

37. Дерибас А. Старая Одесса: Исторические очерки и воспоминания. – Одесса: Тип. Акционерного Южно-рус. о-ва Печати, дела, 1913. – 378 с: ил.

38. Желиховская В. Опыты психометрии // Ребус. – 1886. – №3. – С. 33-34.

39. Желиховская В.П. Радда-Бай: Правда о Блаватской. – М.: Интербрук, 1992. – 80 с.

40. В.Ж.[Желиховская В.П.] В области оккультизма и магнетизма //Одесский вестник. – 1884. – 26 июля; 2 августа; 4 августа; 18 августа.

41.В.Ж. [Желиховская В.П.] Е.П. Блаватская и теософисты // Одесский вестник. – 1884. – 5(17) июня.

42. В.Ж. [Желиховская В.П.] Письма из-за границы // Новороссийский телеграф. – 1884. – 1 (13) июня; 10 (22) июня; 21 июня (3 июля).

43. В.Ж.[Желиховская В.П.] Письма из Парижа // Новороссийский телеграф. – 1884. – 14 (26) июня.

44. Желиховская В.П. Е.П. Блаватская и современный жрец истины: Ответ г-жи ИГРЕК г-ну Всеволоду Соловьеву. – СПб.: Тип. А.С. Суворина, 1893. – 177 с.

45. Плаксин С. Коммерческо-промышленная Одесса и ее представители в конце девятнадцатого столетия и история развития торговых фирм с приложением адресных сведений. — Одесса: Тип. Я.М. Сигала, 1901. – 143 с.

46. Вестник теософии. – СПб., 1911. – №10.

47. Протоколы VII съезда русских естествоиспытателей и врачей в Одессе, с 18-го по 28-е августа 1883 года. – Одесса: Тип. П. А.Зеленого, 1883.

48. Богатський О. О.М. Бутлеров в Одесі //Чорноморська комуна. – 1959. – 6 жовтня.

49. Богданович О. Писательница В.П. Желиховская родилась в Одессе // Вестник региона. – 1998. – 31 января. – С. 6.

50. Блаватская Е.П. Письма А.П. Синнетту. – М: Сфера, 1997. – 528 с. – (Серия “Белый Лотос”).

* - Богданович Ольга
Блаватская и Одесса: Одесские годы Елены Петровны Блаватской и членов ее семьи. - 2-е изд., испр. и доп. - Одесса: Астропринт, 2006. - 256 с. (Сер. "Содружество". Вып. III).
Книга "Блаватская и Одесса" издана Одесским Домом-Музеем им. Н. К. Рериха и является выпуском III серии "Содружество".
Второе, исправленное и дополненное издание краеведческой книги Ольги Богданович рассказывает о жизни в Одессе и связях с ней основательницы Всемирного Теософского общества Е.П. Блаватской и ее родных - Фадеевых, Витте, Желиховских.