Предыдущая | Оглавление

Славу большого композитора Малер обрёл посмертно. При жизни его знали как талантливого дирижёра — сначала в Европе, потом в Америке. Его симфонии и другие музыкальные произведения опередили свою эпоху и воспринимались современниками скорее с недоумением. Но Малер говорил: "Моё время ещё придёт" — и не ошибся.

В 1895 году Малер начал работу над Третьей симфонией. Две первые звучали трагически, автор выразил в них своё разочарование жизнью. Третья получила название "Радостное знание" и, по словам Дерика Кука, известного исследователя творчества Малера, свидетельствовала о "вновь обретённом оптимизме или, скорее, мистическом откровении о ценности и смысле существования".

О каком радостном знании идёт речь? Близкий друг Малера Рихард Шпехт вспоминает разговор, состоявшийся между ними в Гамбурге в 1895 году. Малер говорил тогда с глубокой убеждённостью: "Мы все вернёмся; именно эта уверенность придаёт жизни смысл, и совершенно неважно, будем ли мы в последующем воплощении помнить свою предыдущую жизнь. Важен не отдельный индивидуум и его благополучие, а великое устремление к совершенному и к чистому, продолжающееся с каждым новым воплощением".¹⁶⁷ Третью симфонию можно воспринимать как отражение идеи перевоплощения жизни, от низших царств к человеку и дальше.

Кук приводит письмо Малера, где композитор говорит о том, что хотел отобразить в этом произведении путь эволюционного развития природы, таящий "в себе всё самое грозное, великое, а также прекрасное":

"Конечно, никто этого так и не поймёт. Мне всегда казалось странным, что люди, говоря о "природе", как правило, имеют в виду лишь цветы, птичек и запах леса. Никто не знает бога Диониса, великого Пана. Так вот вам нечто вроде программы — то есть пример того, как я пишу музыку. Везде и всегда это только голос природы!"

Обширная первая часть симфонии, говорит Кук, представляет "природу во всей её целостности... пробудившуюся от бездонной тишины и зазвучавшую". Последующие части посвящены этапам реинкарнационного восхождения от растения и животного, через человека, к всеведущему и всемогущему Божественному Началу.¹⁶⁸

О том, что Малер верил в перевоплощение, автору настоящей книги рассказал известный дирижёр Бруно Вальтер — протеже и близкий друг композитора, — который и сам разделяет это убеждение. По словам Вальтера, Малер проникся этой идеей, когда общался с теософами в 1890-х годах.¹⁶⁹ Именно Бруно Вальтер порекомендовал нам книгу "Густав Малер", из которой и взят приведённый выше разговор Малера с Рихардом Шпехтом.

В честь девяностолетия со дня рождения финского композитора Яна Сибелиуса музыкальный критик "Нью-Йорк таймс" писал в декабре 1955 года:

"Взаимосвязь искусства и жизни — лейтмотив творчества Сибелиуса... Его музыка — это само дыхание полей, лесов, моря и небес... Мальчиком Сибелиус любил бродить по безлюдным местам вокруг родного Хяменлинна. Птицы всегда восхищали его. "Миллионы лет назад, в прошлых воплощениях, — сказал он однажды... — я, должно быть, был как-то связан с лебедями или дикими гусями, потому что и сейчас ощущаю это родство"."

Ида Золман, друг и соседка семьи Сибелиусов, рассказала автору настоящей книги, что в кругу близких ему людей Сибелиус не скрывал, что верит в перевоплощение, и говорил о своих прежних жизнях. Другое независимое свидетельство на этот счёт мы получили в 1982 году от Гарри Каллио в Институте мировой культуры в Санта-Барбаре, Калифорния. Каллио рассказал, что, будучи в Финляндии, специально навестил семью композитора и побывал у археолога Ирье Палохеймо, жившего когда-то по соседству с Сибелиусом. От него-то Каллио и узнал, что Сибелиус вместе с несколькими близкими ему художниками уделял много времени изучению теософии и учения розенкрейцеров.

В предисловии к двухтомной биографии "Новый Скрябин" Фобиона Бауэрса известный музыкант Владимир Ашкенази писал:

"Я считаю Скрябина одним из величайших композиторов... Его музыке присущ необыкновенный идеализм... Основа его мысли — это непоколебимая преданность Искусству и вера в него как в средство возвышения человеческого духа, в проявление света, добра и истины. Не берёмся утверждать, что, не понимая философии Скрябина, нельзя воспринять его музыку, однако узнав, что вдохновляло его, можно глубже проникнуться ею. В этом человеке философ неотделим от творца прекрасной музыки."¹⁷⁰

Какой же философии следовал Скрябин? Биограф и соотечественник Скрябина Борис Шлёцер свидетельствует, что теософия была единственным внешним влиянием, которое испытал композитор, и притом необычайно сильным.¹⁷¹*
_________
* Среди близких знакомых Скрябина в Москве в последние годы его жизни наряду с Б.Шлёцером (чья сестра, Татьяна Федоровна, стала второй женой композитора) был и музыкальный критик Леонид Сабанеев. Он был тонким ценителем искусства Скрябина, а тот, со своей стороны, испытывал к нему глубокое уважение и часто делился с ним своими замыслами и размышлениями. Предубеждённый против Блаватской даже не читая её теософских сочинений (сказались-таки писания Вс. Соловьева!), Сабанеев, как человек культурный, предпочитал, однако, ссылаться на занятость и не вступать с композитором в прямую полемику по этому вопросу. Его интереснейшие "Воспоминания о Скрябине", вышедшие в Москве в 1925 г., — триста с лишним страниц убористого шрифта с рассказами о его встречах и беседах с композитором в 1911-15 гг., — изобилуют упоминаниями о Е. П. Б. и теософии, хотя высказывания Скрябина и преломляются сквозь призму неприятия автора. — Ред.

Об этом же подробно говорит и Бауэрс. Он рассказывает, что, прочтя "Ключ к теософии" Е. П. Блаватской во французском переводе, Скрябин 5 мая 1905 года пишет: "La Clef de la Theosophie — замечательная книга. Просто удивительно, как близка она моему образу мыслей". Бауэрс сообщает, что "с тех пор у него появляется всё больше и больше друзей и почитателей из Теософского общества". Его коллеги помнят, "как много говорил Скрябин о теософии и о личности Блаватской". В его домашней библиотеке была также "Тайная Доктрина" на французском, которой он очень дорожил.*
_________
* "...На столе, — рассказывает Л.Сабанеев, — лежали обычно неизменный "Вестник Теософии" и "Доктрина" Блаватской в трёх французских томах. Её по очереди брали читать друзья..." "Только я не удосужился её прочесть", — пишет он и тут же приводит обращенные к нему слова Скрябина: "Это — огромное по значению произведение".¹⁷² — Ред.

В 1922 году в Москве, в квартире, где композитор провёл три последних года жизни, был открыт музей Скрябина, и комнаты приобрели прежний вид. Возвратились на свои места и книги из библиотеки композитора, включая Тайную Доктрину. Эта квартира-музей, говорит Бауэрс, играла важную роль в становлении молодого поколения композиторов и была "местом встреч музыкальной молодёжи".¹⁷³*
_________
* И в наши дни, несмотря ни на какие трудности, там по-прежнему регулярно проводятся экскурсии, встречи и концерты. — Ред.

После знакомства с теософией музыка Скрябина обрела мистическое звучание. Сравнивая первое произведение композитора для оркестра — фортепианный концерт, написанный в 1896-97 годах, — с его величайшим творением "Прометей, или Поэма огня", созданным в 1909-10 годах, музыковед Джералд Эйбрахам пишет: "Трудно поверить, что всего за тринадцать лет композитор может пройти путь от изящного, элегантного, вполне шопеновского концерта до произведения, которое в его время считалось образцом крайнего авангардизма".¹⁷⁴

Бауэрс отмечает:

"Едва ли можно найти более мистического композитора, чем Скрябин. Его музыку можно сравнить разве что с поэзией Уильяма Блейка или живописью Николая Рериха... Музыкой Скрябин поверяет свою философию."

Композитор стремился пробудить в человеке его истинную сущность. Он писал, что "в мистериях античности происходило подлинное преображение, были подлинные таинства и святость", а "измельчавшие святые наших дней забыли о той древней силе".¹⁷⁵ Когда эти "измельчавшие святые" объявляли Блаватскую обманщицей, Скрябин, защищая её, говорил, что "всем поистине великим людям пришлось пройти через обвинения в такого рода "бесчестьи"".¹⁷⁶

Упоминая о теософии и Е. П. Б. в связи со Скрябиным, Шлёцер пишет:

"[Скрябин] считал, что своим развитием во многом обязан Тайной Доктрине; до конца жизни он не переставал восторгаться Блаватской. Особенно восхищали его мужество, с каким она осуществила грандиозный синтез, а также широта и глубина её взглядов, сравнимые для него с величием музыкальных драм Вагнера... Теософское видение мира служило стимулом для его собственного творчества. "Я не стану обсуждать с вами истинность теософии, — говорил Скрябин [одному своему знакомому] в Москве, — я просто знаю, что идеи Блаватской помогли мне в работе и дали силу выполнить мою задачу"."¹⁷⁷

^{Ссылки на литературу 1 -- 258} -    Примечания