Если хочешь ты видеть, где солнце позднее садится,
То на западъ иди ты отъ тысячи пышныхъ садовъ
По долине, где Гангъ среброводный широко струится,
Где потокъ Ниладжанъ съ непокорнымъ Моханомъ сребрится.
Ты иди по траве, вдоль пленительныхъ ихъ береговъ.

Тамъ , где сестры, стремглавъ, упадаютъ въ Фальгу голубую,
Что течетъ отъ Гайи до немыхъ барабарскихъ высотъ;
Возле этой реки есть пустыня, и въ древность седую
,,Урульи” ее звалъ вкругъ нея обитавший народъ.

На окраине ея лесъ дремучий вершины возноситъ
Къ голубымъ небесамъ, закрывая отъ солнца ручей:
Онъ кипитъ и бурлить, точно вырваться бешено проситъ
На свободу и светъ изъ зеленой темницы своей.

На опушке лесной, подъ могучимъ зеленымъ навесомъ,
Деревушка Сенани ютится, а въ чаще лесной
Жилъ Всечтимый одинъ; Онъ беседовалъ сь птицами, съ лесомъ
О таинственной жизни и сумраке смерти немой.

Тамъ Онъ долго сиделъ, въ размышленья свои погруженный,
Забывая о голоде, жажде . . . Случалось, порой
Что очнувшись отъ думъ, обезсиленный и утомленный,
Свою бедную чашу у ногъ находилъ Онъ пустой.

И тогда, не ропща, Онъ питался плодами, что зрели
На деревьяхъ кругомъ и срывалися съ ветки родной.
Красота его блекла и тридцать два знака на теле,
Знаки Будды, - исчезли съ его красотою земной.

Желтый, сморщенный листъ, съ ветки свеянный бурей ненастной,
Врядъ-ли меньше похожъ на душистый, весенний листокъ,
Чемъ Владыко въ те дни на божественный образъ прекрасный,
Озарявший красою блаженства волшебный чертогъ.

Разъ на землю упалъ нашъ Владыка борьбой истомленный,
Бледенъ ликъ его быль и загадоченъ очеркъ чела,
Онъ безъ чувства лежалъ, точно смерти косой пораженный...
Сердце смолкло въ груди... Кровь по жиламъ Его не текла.

Но, случайно, пастухъ шелъ лесною тропинкою мимо.
Онъ заметилъ Сиддарту, на помощь къ Нему поспешилъ...
Солнце жгло Его съ неба сквозь ветви деревъ нестерпимо,
Хищный коршунъ надъ Нимъ въ вышине неподвижно парилъ.

И пастухъ наломалъ ветокъ розы цветущей и дикой,
И устроилъ изъ нихъ надъ священной главою навесъ.
Онъ, какъ низший, не могъ прикоснуться къ особе великой,
А въ Сиддарте призналъ онъ любимца земли и небесъ.

Онъ изъ козьихъ сосцовъ влилъ въ уста Его кроткия прямо
Молоко... Между темъ, ветви быстро надъ нимъ проросли
И изъ нежныхъ цветовъ къ небесамъ ароматъ фимиамомъ,
Как съ кадильницъ святыхъ, полился съ освященной земли.

И навесъ изъ ветвей сталъ похожъ на шатеръ разцвеченный,
Что воздвигнутъ царю на охоте, вдали отъ дворца,
И пастухъ божествомъ счелъ Сиддарту и палъ пораженный
Предъ сияньемъ Его вдохновенно святого лица.

Вотъ очнулся Благой и просилъ пастуха изъ кувшина
Дать ему молока. ,,О, Владыко! - сказалъ Ему тотъ, -
Я - Судра и не смею коснуться рукой властелина.”
Онъ ответилъ ему: ,,Милосердье и тягостный гнетъ

Всехъ существъ на земле сочетаютъ. У всехъ, безъ различья
Одноцветная кровь, одинаково слезы солны,
И никто на земле не родится со знакомъ величья,
И передъ взоромъ враговъ все живущие въ мире – равны.

Благороденъ лишь тотъ, кто всегда справедливъ неизменно;
Низокъ тотъ, кому низость и злоба одни по плечу.
Дай напиться мне, братъ, а когда я свой подвигъ смиренно
Совершу на земле я сторицей тебе заплачу.”

Взвеселился пастухъ и исполнилъ Сиддарты желанье.
Дни прошли. Разъ Благой на дороге толпу увидалъ:
Съ музыкантами шли танцовщицы, полны обаянья,
Къ храму Индры... Одинъ музыкантъ на бансуле игралъ,

Билъ другой въ барабанъ; третий струны тревожилъ ситары...
Стройно вторилъ имъ звонъ драгоценныхъ запястьевъ, браслетъ:
Каменистой тропой шли на праздникъ веселыя пары,
Чтобъ всесильнымъ богамъ принесть свой веселый приветъ.

Впереди музыкантъ шелъ съ подругой прекрасной и юной
И струну за струной на ситаре тревожилъ слегка,
Женский голосъ звенелъ подъ журчавшия весело струны,
И лилась ея песнь, какъ по камнямъ - струя ручейка.

,,Что за прелесть плясать подъ ситару !
,,Но ситару настрой.
,,Ни высоко, ни низко, - умело:
,,Въ свою пляску веселой игрой
,,Увлекать молодежь - наше дело,
,,Что за прелесть плясать подъ ситару!

,,Если слишкомъ высокъ будетъ строй, -
,,Скоро лопнетъ струна,
,,И конецъ твоей музыке стройной!
,,Слабо, - будетъ безмолвна она,-
,,Снова смерть ей... Рукою спокойной
,,Осторожно ситару настрой!”

Такъ танцовщица пела, спускаясь тропинкой лесною,
Точно бабочка, легкой одеждой на солнце блестя.
И не знала она, что святого подъ пальмой густою
Вразумила своей беззаботною песней дитя.

Будда поднялъ чело, провожая кружокъ этоть шумный,
И сказалъ имъ во следъ: ,,Да, пожалуй, вы правы, друзья:
Как порой, мудреца поучаетъ невольно безумный,
Такъ меня научила нехитрая песня твоя :

Я струну бытия натянулъ слишкомъ сильно и смело,
Чтобъ спасти на земле всехъ мелодией этой струны,
И въ то время, какъ глазъ прозреваетъ ужъ истину, - тело
Умираетъ безъ силъ, а теперь-то оне и нужны!

Нетъ, я долженъ иметь все, къ чему я стремился такъ страстно!
А иначе умру, и со мною навеки умрутъ
Упованья живыхъ, и погибнутъ усилья напрасно,
И спасительный светъ ужъ слепцы никогда не найдутъ!”

Неподалеку отъ владыки
Жилъ человекъ, его стада,
Богатства - честный плодъ труда -
Завидны были и велики.
Онъ былъ другъ бедныхъ и больныхъ.
Его жена Суджата – тоже;
Она въ окрестностях своихъ
Слыла всехъ лучше и пригожей;
И въ мирной сельской тишине
Она судьбу его делила,
И если бъ небо наградило
Ее ребенкомъ, - то вполне
Она сочла-бъ себя счастливой;
И много, много разъ она
Молилась, верою полна,
И обходила торопливо
Вокруг Лингама и во храмъ
Святыя жертвы приносила
Рукою щедрою богамъ.
Она дала обетъ Лингаму*:
Коль онъ мольбе захочетъ внять, -
Ему пожертвовать съ дарами
Златую чашу, чтобъ вкушать
Удобно Дэвамъ пищу было;
И боги вняли ей: она
Красавца мальчика родила,
И, благодарности полна,
Шла въ лесъ для жертвоприношения,
Держа въ одной руке дитя,
Въ другой - священныя печенья,
И лесъ шепталъ благословенья,
На солнце млея и блестя.
Слуга, отправленный Суджатой,
Чтобъ лентой дерево обвить,
Вернулся, трепетомъ объятый
И сталъ въ восторге говорить :
,,О, Госпожа! Въ зеленой сени,
Где ты готовишь торжество,
Сложивши руки на колени,
Сидитъ лесное божество.
Какое дивное сиянье
Вокругъ чела его горитъ!
Какого полонъ обаянья
Его величественный видъ!”

Въ благоговении безмолвномъ
Предъ Буддою склонилась мать,
Что-бъ съ сердцемъ, радостию полным
Следь ногъ его поцеловать,
И говорила: ,,О, да будетъ
Владыко добръ къ своей рабе!
За скромный даръ да не осудитъ,
Да снизойдетъ къ моей мольбе!
Вотъ молоко, Свои сосуды
Я для тебя имъ налила”...
И мать смиренно въ руки Будды
Златую чашу подала,
И окропивъ въ благоговеньи
Все пальцьи рукъ его водой, -
Остановилась въ отдаленьи
Съ смущенной радостью душой.
И молоко свершило чудо:
Въ оцепеневшемъ сердце вновь
Почувствовалъ Владыко-Будда
Переливавшуюся кровь;
Лишенья, голодъ и усталость
Вдругъ миновали, точно сонъ.
И подкрепленному казалось,
Что Онъ незримо окрыленъ,
Что духъ, свершивший, точно птица,
Черезъ пустыни свой полетъ,
Спешитъ блаженствомъ насладиться
На благодатномъ лоне водъ.
И все светлее становилось
Его лицо, и робко мать
Спросила: ,,могъ-ли даръ мой милость
Всечтимьий предъ тобой, снискать?”
И Онъ спросилъ: ,,Что принесла ты?”

,,Святейший, невеликъ мой даръ,” -
Ему ответила Суджата.
,,Я отъ пятидесяти паръ
Коров, которыхъ подоила,
Густымъ и свежимъ молокомъ
Двенадцать паръ другихъ поила,
И подоивши ихъ, потомъ
Коровъ шесть самыхъ лучшихъ нашихъ
Доила снова; ихъ дары
Въ серебряныхъ варила чашахъ
Съ сандаломъ, съ примесью амбры,
И рисъ, на ниве возращенный
Какъ жемчугъ, взятый на подборъ,
Въ растворъ бросала благовонный
И кипятила тотъ растворъ.
Услышалъ Богъ мое моленье:
Послалъ мне сына за него,
И вотъ за то въ благоговеньи
Благодарю я божество.”

И тихо складки покрывала
Господь нашъ отстранилъ рукой,
Рукой, которая спасала
Отъ зла и смерти миръ живой,
И возложивши руки эти
На непорочное чело,
Сказалъ: ,,Да будетъ въ этомъ свете
Тебе отрадно и светло.
Да не касается тревога
Твоей души !
------------------ Но за него
Ты накормила здесь не бога,
А только брата своего.
Я былъ царевичемъ когда-то,
Теперь я странствую шесть летъ:
Земля зловещей тьмой объята,
И для нея ищу я светъ.
И я найду его ! Нетленный,
Ужъ онъ мерцаетъ предо мной,
Как лучъ любви благословенной,
Как светъ денницы золотой.
Но плоть моя въ борьбе устала.
Теперь-же, добрая сестра,
Мне пища силы даровала
И не забуду я добра.
Но отвечай мне: ,,Неужели
Тебе отрада - жизни нить,
И у тебя нетъ больше цели,
Какъ жить, молиться и любить?”

Она ему въ ответъ: ,,Не скрою,
Моя душа не велика,
Но долго-ль влагой дождевою
Наполнить чашечку цветка!
Пусть дождикъ чуть лишь сбрызнетъ поле:
Имъ полонъ лилии цветокъ,
И для моей смиренной доли
Довольно счастия далъ рокъ.

Мой повелитель добръ и неженъ,
Улыбка сына ярче дня,
И миръ жилища безмятеженъ...
Что-жъ нужно больше для меня?
Вплоть отъ заката до восхода
Я целый день заботъ полна:
Поутру, помолясь, народу
Распределить я хлебъ должна,
Украсить дерево святое,
Работу всемъ служанкамъ дать,
А ровно въ полдень, на покое
Владыку дома приласкать.
Домой приходитъ онъ усталымъ,
На грудь главу склоняетъ мне,
А я пою и опахаломъ
Надъ милымъ вею въ тишине.
Тамъ ужинъ... Вечеръ наступаетъ,
Я за столомъ служу ему.
Вотъ ночь лампады зажигаетъ,
И блескъ луны ласкаетъ тьму.
И, помолившись въ нашемъ храме,
Въ зеленомъ садике потомъ
Мы побеседуемъ съ друзьями
И къ сну спокойные идемъ.

И какъ-же мне не быть счастливой?
Я - мать, угодная богамъ,
А сынъ мой жнзнию правдивой
Мне путь укажетъ къ небесамъ.
Въ писаньи есть: ,,Кто созидаетъ
Въ степи для ближнихъ водометъ,
Въ пустыне дерево сажаетъ,
Иль честно сына воспитаетъ,
Тотъ въ небо съ дэвами войдетъ.
А книгамъ верю я смиренно:
Я не умнее техъ мужей,
Что ихъ писали вдохновенно,
Что знали таинства вселенной,
Сердца читали у людей.
Я также думаю, что всюду
Добро исходитъ отъ добра,
А зло - отъ зла, и верить буду,
Что сладкий плодъ, когда пора
Его придетъ, на светъ выходитъ
Изъ корня сладкаго всегда,
Что доброту любовь приводитъ,
А злую ненависть - вражда,
Что порождаетъ миръ - терпенье,
А если мы умремъ, для насъ
Настанетъ, можетъ быть, мгновенье
Счастливей, чемъ минувший часъ.
Зерно даетъ намъ колосъ целый,
Где скрыто зеренъ пятьдесят;
А почки этой астры белой
Цветы огромные таятъ.

Учитель! Знаю, есть печали,
Предъ ними - даже смерть нема:
Умри дитя мое, - едва-ли
Переживу его сама.
Тогда, держа въ объятьяхъ сына,
Я-бъ на святой небесный судъ
Ждала въ томъ мире господина,
Где жены верныя живутъ.
Ударитъ часъ неумолимый,
Уделъ мой видеть, какъ костеръ
Подниметъ грозно клубы дыма,
Подъ небо, царственный шатеръ.
А если смертию примерной
Жена индийская умретъ,
За каждый волосъ свято-верной
Мужъ годы въ небе проживетъ.
Такъ страха смерти я не знаю.
Пусть я любима и люблю,
Я о другихъ не забываю:
Больнымъ и нищимъ помогаю
И небеса о нихъ молю.
Добро творю я, где возможно,
И твердо верую въ одно:
Что все, что есть, то непреложно,
И благо въ немъ заключено.”
Ответилъ Будда ей смиренно:
,,Ты самой мудрости мудрей!
Своею речью драгоценной
Научишь ты учителей.
Довольна будь своимъ незнаньемъ,
Тебе путь истины знакомъ.
Рости, сияя обаяньемъ,
Благоухающимъ цветкомъ.
Для лепестковъ твоихъ атласныхъ
Светъ правды будетъ слишкомъ жгучъ,
Пусть ихъ для негъ святыхъ и ясныхъ
Лелеетъ долго светлый лучъ.
Ты поклонилась мне, какъ богу,
А я склоняюсь предъ тобой.
Ты знаешь къ истине дорогу,
Какъ голубь любящий - домой.
Тебя возвышенную зная,
Понять не трудно, почему
Своихъ надеждъ не покидая,
Мы не бросаемъ жизни тьму.
Да будетъ миръ съ тобой всецело,
Пусть также я мое свершу,
Как ты свое свершить съумела.
Теперь-же, добрая, прошу,
Тому, кого ты принимала
За бога, - это пожелать.”

И, осчастливленная мать
,,Да будетъ!” тихо прошептала.
Къ владыке мальчикъ между темъ
Рученки простиралъ, и духомъ,

Быть можетъ, зналъ онъ больше, чемъ
Мы все - умомъ, глазами, слухомъ.
А Будда, пищей подкрепленъ,
Стопы направилъ къ древу Боди,
Тамъ, какъ провиделъ раньше Онъ,
Ему открыться на свободе
Святая истина должна.

Съ техъ поръ то дерево - священно,
Съ техъ поръ его листва безсменно
Свежа, густа и зелена.

И шелъ Владыка величаво,
И пелъ ему небесный сводъ:
,,Миры, ликуйте! Слава! Слава!
Учитель къ истине идетъ!”

Когда проходилъ Онъ подъ сенью зеленой
Могучихъ и стройныхъ деревъ,
Земля подстилала Ему благовонный
Коверъ изъ травы и цветовъ.
Деревья вершины предъ Нимъ преклонили,
И боги Ему съ ветеркомъ
Дыханье небесныхъ цветовъ посылали,
И звери смотрели тайкомъ.
Смотрели на Будду все: кто - изъ пещеры,
Другие изъ чащи лесной.
Забывъ о вражде своей, вепри, пантеры,
Олени сбегались толпой;
Изъ трещины камня змея появилась,
Забывши влечения зла,
Она изумрудной головкой склонилась
Предъ Буддой и такъ замерла.
Рой бабочекъ пестрыхъ, какъ радугой томной,
Крылами его обвевалъ,
И выпустилъ на землю коршунъ огромный
Добычу и клекотъ издалъ.
Тутъ векша за Нимъ по деревьямъ скакала,
Тамъ - ткачъ на гнезде ликовалъ,
И ящерка весело рядомъ сновала,
И голубь, воркуя, леталъ.
Все знали, что миру готовится чудо,
И хоры небесъ и Земли
Восторженно пели Учителя-Будду
Отвсюду, - вблизи и вдали:

,,Господь, любовию обильный!
Ты, поборовший гордость, гневъ,
Внемли, всечтимый и всесильный,
Благословляющий напевъ!

Для всехъ ты жертвовалъ собою!
Гряди-же къ дереву, Господь!
Спеши божественной душою
Страданья мира побороть!

Гряди, о светлый и всечтимый!
Насталъ твой часъ. Ужъ сотни летъ
Его ждалъ миръ необозримый;
И въ эту ночь да будетъ светъ!”

И только подъ Боди возселъ нашъ учитель,
Сгустилася ночь, и Мара,
Царь мрака, узналъ, что пришелъ искупитель,
Светильникъ любви и добра.
Онъ созвалъ кь себе всехъ подвластныхъ собратий,
Изъ безднъ и ущелий… На зовъ
Примчалися Тришна, Рага и Арати
Съ толпою презренныхъ рабовъ:
Невежество, низкия похоти, страсти,
Отродия мрака и зла,
Слетелись, чтобъ всеми орудьями власти
Разрушить святыя дела.
Они ненавидели Господа славы.
Но кто изъ святыхъ мудрецовъ
Постигнулъ, какъ были ихъ козни лукавы,
Какъ гневъ ихъ былъ страшно суровъ?!
Они насылали грозу за грозою:
То громь безпощадный гремелъ,
То тучи по небу неслися толпою,
Сверкая мирьядами стрелъ;
То сладкия речи коварно шептали
И въ образахъ нежныхъ, какъ сны,
В цветахъ и листве наготою сверкали,
Как светлые духи весны;
То пеньемъ манили его къ сладострастью:
Сомненьемъ крушились надъ нимъ;
То духъ искушали величьемъ и властью,
Но Будда сиделъ недвижимъ.

Сначала къ нему чередою являлись
Могучие демоны зла:
Все десять прислужниковъ Мары пытались
Храмъ света разрушить дотла,
И первый изъ нихъ - Себялюбье, который
Себя только видитъ во всемъ,
И хочетъ, чтобъ все ему были опорой,
Чтобъ думали только о немъ.
,,Коль вправду ты Будда: - сказалъ онъ лукаво:
Ты спасся, довольно съ тебя!
Теперь тебе вечной наградою слава;
Живи, ни о чемъ не скорбя.”
А Будда: ,,Что въ этихъ словахъ, - то презренно:
Что ложь, то проклятье. Ступай,
И техъ, кто лишъ любитъ себя неизменно,
Лукавствомъ своимъ искушай.”

Сомненье ему появилось на смену
И глухо шептало: ,,Взгляни,
Какую всему, что ты видишь, дать цену?
Все - призраки, тени одни!
Ты гонишься также за собственной тенью.
Возстань и иди! Нетъ пути
Помимо терпенья, насмешки, презренья.
Знай, миръ невозможно спасти.”
Но Будда ответилъ: ,, Исчезни, лукавый,
Съ тобой у насъ общаго нетъ.
Твой путь - вечный сумракъ и хаосъ кровавый,
Мой – истины радостный светъ!”

Тогда за лукавымъ предъ Буддой предстала
Колдунья. Она за собою везде
Несетъ суеверья и мрака начала
И съ истиной въ вечной вражде.
,,Ужель ты посмеешь - колдунья сказала,
Отринутъ священный заветъ,
Низвергнуть великихъ боговъ съ пьедестала,
Загладить обычаевъ следъ?
Ужели посмеешь ты храмы тревожить,
Разрушить властителей тронъ?
Кумиры и мудрыхъ жрецовъ уничтожить?
Нарушить недвижный законъ?”
Но Будда ответилъ: ,,Все то, что ревниво
Хранишь ты, - лишь форма одна,
Что истинно, - вечно, свободно и живо!
Иди!” И исчезла она.
Затемъ появился еще соблазнитель,
Кама-царь могучихъ страстей,
Царь мира и, даже, боговъ повелитель,
Лукавый и хитрый, какъ змей.
Смеясь подошелъ онъ къ подножию древа,
Скрывая свой лукъ за спиной,
Увитый живыми цветами, а слева
Стрелъ полный, колчанъ вырезной.
То были желаний смертельные стрелы;
На каждой стреле трепеталъ
Съ пятью язычками, безпечный и смелый,
Огонь на подобие жалъ.
Съ нимъ вместе, въ священное уединенье,
Какъ девственныхъ призраковъ рой,
Сорвались въ лучахъ золотистыхъ виденья,
Сиявшия дивной красой.
Оне ворковали такъ сладостно, нежно
Волшебные гимны любви,
Что слушала ночь ихъ, томяся мятежно
И сыпала звезды свои,
И радостно вторя невидимымъ струнамъ,
Лилася ихъ песнь, какъ ручей
О ласкахъ, о неге, о счастии юномъ
Въ объятияхъ милой своей;
О томъ, что нетъ въ мире нежней и дороже
Для смертнаго-пышныхъ волосъ,
Трепещущихъ персей, атласистой кожи,
Блаженствомъ исторгнутыхъ слезъ,
Что нетъ совершеннее женскаго тела,
Гармонии линий живой,
Чарующихъ взоры свободно и смело,
Пленяющихъ душу красой.
Съ волнениемъ крови ее сознаемъ мы
Всемъ сердцемъ и всемъ существомъ,
Намъ дивныя чары ея такъ знакомы,
Мы носимъ ихъ въ сердце своемъ.
Сжигаемы страсти блаженнымъ пожаромъ,
Мы жадно владеть ей хотимъ,
Как истиннымъ благомъ, безценнейшимъ даром,
Как небомъ безбрежнымъ своимъ:
О, кто не забудетъ страданья и муки,
Когда къ нему льнетъ красота,
Вкругь шеи кольцомъ замыкаются руки,
Къ устамъ приникаютъ уста.
Когда въ поцелуй заключенъ благодатный
Весь смыслъ нашей жизни, весь миръ необъятный!
Такъ пели оне и чарующей страстью
Манили Его въ тишине
Съ собой къ наслажденью, къ восторгамъ и счастью,
К любви, къ незакатной весне.
Оне въ сладострастно-мучительной пляске
Являли, какъ почки цветка,
Лишь только одне соблазнявшия краски,
Но сердце скрывали пока.

Учитель остался, объятый покоемъ.
Но Кама далъ знакъ имъ жезломъ,
И все отступили сверкающимъ роемъ...

И тихо во мраке ночномъ
Предъ взоромъ Сиддарты предстало виденье,
Затмившее всехъ красотой.
Ахъ, то Ясодхары его отраженье.
То образъ жены молодой!
Ей слезы тоски отуманили очи.
Объятья влекли за собой,
И, точно волшебная музыка ночи,
Звучалъ ея голосъ мольбой:

,,Царевичъ! я здесь отъ тоски умираю.
Ответь мне: ты встретилъ-ли край,
Подобный прекрасному нашему краю,
Где жизнь - обаятельный рай!
Где-бъ такъ отражало, какъ наша Рохини
Пленительно зеркало водъ
Сады, восхитительныхъ замковъ твердыни
И весь голубой небосводъ.
Я долго въ слезахъ о тебе тосковала...
Вернись, о Сиддарта! Вернись!
Любя, къ моей груди прильни, какъ бывало,
Устами устъ жадныхъ коснись!
Взгляни: я умру отъ холодной печали,
Мне миръ безъ тебя такъ унылъ!
Взгляни-же, мой милый! Взгляни, я не та-ли,
Кого ты такъ пылко любилъ.”
И Будда ответилъ: ,,Напрасно ты просишь
Отъ имени милой меня.
Коварная тень! Ея образъ ты носишь,
И я, его свято ценя,
Тебя проклинать не хочу и не смею.
Сокройся-же призракъ! Уйди!
Обманомъ своимъ и игрою своею
Ты чувствъ не разбудишь въ груди!”

И по лесу крикъ прозвучалъ и, мерцая
Сияньемъ болотныхъ огней,
Сокрылася духовъ нечистая стая,
Туманомъ одеждъ своихъ лесъ застилая,
Пугая уснувших зверей.

Исчезли... И небо вокругъ омрачилось
Въ дыхании грозныхъ страстей.
Чудовище Ненависть первой явилась,
Обвитая полчищемъ змей.
Изъ грудей обвиснувшихъ змеи сосали
Губительньий ядъ молока,
И злое шипенье, вияся сливали
Съ проклятьемъ, звучащимъ века.
Но злоба ея не смутила святого.
Онь взоромъ смиреннымъ очей
Заставилъ презренную смолкнуть сурово.
Шла Чувственность следомъ за ней -
Которая жизнь обожая лишь въяве,
Надъ нею царитъ, какъ чума.
А вследъ ей сестра - Вожделение къ славе:
Подвластна ей мудрость сама,
Мать подвиговъ смелыхъ и силы победной!
За нею - спесивый Порокъ
Духъ гордости. Льстивый, холодный и бледный,
Самооправдания богъ.
А тамъ, съ безобразной и гнусной толпою
Нетопырей, гадинъ и жабъ,
Тащилось невежество грязной стопою,
Мать страха и лености рабъ.
Слепая колдунья, при взгляде которой
Сгустилася полночь черней,
Земля всколебалась и дрогнули горы,
И тучи, бросавшия молний узоры,
Пролилися моремъ дождей.
Казалося, къ ранамъ земли приложили
Огонь, и весь воздухъ надъ ней
Наполнился смрадомъ и шелестомъ крылий
И визгомъ незримыхъ зверей;

Казалось, что бездны раскрыли все пасти;
Исторгнулъ все чудища адъ,
И стращныя лица, и грязныя страсти
Съ шипеньемъ и ревомъ кишатъ.

Но святостью, точно стеною незримой
Отъ демоновъ злыхъ огражденъ,
Ихъ даже почти не заметилъ Всечтимый,
Въ глубокую мысль погруженъ.
И Боди не дрогнуло даже ветвями,
Полно небывалой красы;
Какъ въ часъ полнолунья, когда надъ кустами
Зефиръ не повеетъ и съ листьевъ крылами
Не сброситъ алмазной росы.
Природа бесилась съ мучительнымъ гневомъ
Вне тени, бросаемой благостнымъ древомъ.

И въ третию стражу, лишь скрылись отъ Будды
Все демоны, и прилетелъ
Зефиръ отъ луны, - ужъ до Самма-самбудды *
Подняться учитель успелъ.
При свете, для взоровъ людей непонятномъ,
Увиделъ Онъ ясно вдали
Рядъ всехъ своихъ жизней въ кругу необъятномъ,
На лоне унылой земли.
И въ сумракъ временъ погружаясь все боле,
Узрелъ Онъ пятьсотъ пятьдесятъ*
Отдельныхъ, томительныхъ жизней на воле,
И дальше проникъ Его взглядъ:
Такъ странникъ, окинувший съ горной вершины
Весь пройденный путь предъ собой,
Все видитъ: дорогу, болота, стремнины,
Зловещия бездны, леса и равнины,
Откуда Онъ путь началъ свой.

И лестницу жизней увиделъ Владыка
Отъ первой, где, точно въ ночи,
Все смутно, неясно, угрюмо и дико
И вплоть до последней, где все такъ велико,
Где правда бросаетъ лучи;
Где десять святыхъ добродетелей ясно
Указуютъ путь къ небесамъ;
Онъ виделъ, какъ новая жизнь полновластно
Сменяетъ предшественницъ тамъ.
Какъ новыя жизни берутъ тамъ начало,
Где старымъ приходить конецъ;
Какъ все, что одна жизнь въ борьбе обретала,
Другая вплетаетъ въ венецъ;
Какъ строго отчетъ отдаютъ за потери,
Какъ гибнетъ все то, что старо,
Какъ зло отворяетъ лишь злу только двери;
Добро жъ порождаетъ добро.
А смерть безъ ошибки подводитъ итоги...
Ничто отъ нея не уйдетъ...
Ведетъ она счетъ самый верный и строгий
И въ новую жизнь отдаетъ.
Минувшее все въ настоящемъ сокрыто
По воле бесстрастной судьбы...
Ничто не отвергнуто имъ, не забыто
Изъ мелочей вечной борьбы!

И въ среднюю стражу достигъ нашъ Учитель.
Прозренья въ те сферы, куда
Подлунного мира тоскующий житель
Проникнуть не могъ никогда.
Туда, где мировъ миллионы безмолвныхъ
Незримы для взоровъ съ земли,
Плывутъ величаво въ сапфировыхъ волнахъ,
Как вечныхъ боговъ корабли...

Все это увиделъ Онъ въ образахъ ясныхъ
И вечность прозрелъ предъ собой.
Что мощная мудрость постигнуть не властна,
Постигъ Онъ всезрящей душой.
Онъ духомъ постигъ недоступное взорамъ.
Постигъ, какъ въ лучахъ бытия
Возникла изъ тьмы гармоническимъ хоромъ
Мировъ недоступныхъ семья.
Носясь въ океане лазури предвечной,
Онъ виделъ ту волю во всемъ,
Которая весь этотъ миръ бесконечный
Ведетъ благодатнымъ путемъ,
Ту волю, которой все дивно-покорно,
Все, даже и сонмы боговъ,
Которая все разрешаетъ упорно
И все создаетъ, и бросаетъ, какъ зерна,
Въ пространство мирьады мировъ.
И твердо вселенную мощною дланью
Ко благу ведетъ, красоте и познанью.

И капля росы и звезда золотая
Все въ цепи созданья звено,
И воли премудрой законъ исполняя
Все въ мире ей служатъ равно.
И тотъ человекъ, что всемъ сердцемъ желаетъ
Собратьямъ своимъ помогать,
Живетъ лишь для смерти, - на мигъ умираетъ
Чтобь жизнь лучше прежней принять.
Когда же четвертая стража настала,
Онъ тайну страданья позналъ,
Совместно со зломь, извратившимъ начало
Святыхъ и свободныхъ началъ.

И первой открылась ему Дукха-Сатья:
Святая изь истинъ святыхъ;
За жизнью повсюду блуждаетъ проклятье
Съ толпою страданий немыхъ.
Страдания эти разрушить лишь можно,
Разрушивши мирь съ бытиемъ,
Съ рожденьемъ, съ любовью, со всемъ, что тревожно
Палитъ насъ, какь знойнымъ огнемъ.
Никто не избегнеть ея наслаждений,
Исполненныхъ грусти живой,
И нежныхъ печалей, пока его гений
Ихъ лживость не обнялъ душой.
Но тотъ, кто позналь всю тщету обольщенья,
Позналъ, что оно – западня…
О, что ему жизнь и ея вожделенья?
Онъ только заботится, какъ безъ мученья
Отъ жизни избавить себя.
И видитъ онъ ясно, что тьма Обольщенья
Порочныя страсти родитъ,
Энергию къ жизни… А тамъ - воплощенье
И всеотражающий видъ.
Такъ чувства рождаются мало-помалу
Въ немъ: радость, печаль и обманъ,
А чувство въ себе заключаетъ начало
Желаний и грезъ океанъ.
И смертный, по мутнымъ волнамъ океана,
Съ палящею жаждой въ груди,
Какъ утлый челнокъ подъ бичомъ урагана,
Несется, а смерть впереди.
Напрасно пытается влагой соленой
Онъ жажду свою утолить:
Чемъ более пьетъ онъ больной, истомленный,
Темъ более хочется пить.
Богатство, почетъ, сластолюбие, слава,
Гневъ, гордость, любовь, красота, -
Въ мишурныхъ одеждахъ кружась величаво,
Какъ призракъ манятъ, какъ мечта.
Но мудрый не станетъ гоняться за тенью,
Въ душе просветленной своей
Не дастъ онъ созреть роковому влеченью
И гаситъ порывы страстей.
Душа, усмиренная волей, не проситъ
Пустыхъ, мимолетныхъ утехъ,
И кротко глухую борьбу переноситъ,
Какъ прошлымъ навязанный грехъ.
И страсти стихаютъ и гибнутъ... Тогда-то
,,Я”, подвиговъ светлыхъ итогъ,
Становится чисто, безгрешно и свято,
И чуждо житейскихъ тревогъ.
Тогда ему поисковъ счастья не надо
Стезя пройдена и Карма*
Свободна отъ мукъ и тлетворнаго яда,
Отъ узъ и отъ плоти ярма.
Она неподвластна греху и здорова,
Свободна отъ тяжкихъ оковъ...
Теперь она выше страданья земного,
Счастливей царей и боговъ.
Желание жить въ безконечномъ тумане
Смолкаетъ, и жизнь, какъ во сне,
Проходитъ безъ жизни, въ блаженной Нирване,
Въ покое, въ святой тишине.

И только лишь звездочки ночь погасила, -
Зажглась на востоке заря,
И алое утро земле возвестило
О славной победе царя.
Светлелъ небосклонъ, и пурпурное пламя
Росло и росло въ небесахъ,
Какъ будто вдали развевалося знамя
Въ торжественно-светлыхъ лучахъ.
И горы, обвитыя ночью въ туманы,
Всехъ раньше увидели светъ,
И пурпуромъ нежнымъ его осияны,
Светились, какъ нежный приветъ.
Почувствовавъ теплое утра дыханье,
Раскрыли цветы лепестки,
И тихо прошло золотое сиянье
По сонному лону реки.
И слезы исчезнувшей ночи сверкнули
Алмазами въ влажной траве;
Все: лесъ и равнины въ лучахъ потонули
И рой облаковъ въ синеве.
И солнце нашло антилопу, коснулось
Очей ея робкихъ, шепча:
,,Румяное утро проснулось, проснулось!”
И нежною стрелкой луча
Встревожило въ гнездышке птичекъ:
----------------------------- ,,Вы спите”
Шепнуло. ,, Проснитесь! Пора!
Проснитесь и ясное солнце хвалите
Какъ вечный источнкъ добра...”

И птицы воспели Ему славословье:
Торжественный гимнъ – соловей;
Дроздъ, голубь, колибри, - все пели съ любовью
Приветъ средь зеленыхъ ветвей.
И такъ это утро смиреньемъ сияло,
Что миръ по земле разлился:
Убийца забылъ о ноже и меняло
За трудъ безъ обмана взялся.
Грабитель добычу вернулъ со слезами.
Войну прекратили цари.
Больные разстались съ своими одрами
При первомъ же блеске зари.
И даже сама Ясодхара, тоскливо
Все дни безъ Сиддарты влача,
Проснулась внезапно светла и счастлива
Въ то утро при блеске луча.
Какъ будто кончались печали разлуки …
Весь миръ сталъ внезапно добрей;
Утихли рыдания, стоны и муки,
Порвалися звенья цепей.

И духи, прозревъ появление Будды,
Надъ сонной землей пронеслись...
И пели: „Свершилось великое чудо...
О, миръ утомленный, проснись!”
Жрецы съ удивленнымъ народомъ стояли,
Любуяся солнцемъ, и все –
„Великое что-то” - невольно шептали –
,,Есть въ этой небесной красе!”
Все жители леса спокойно дружили,
Лишь только насталъ этоть день:
Лань съ хищникомъ рядомъ изъ озера пили
Съ тигрицею пасся олень.
Безъ страха резвилась зайчиха съ семьею
У мрачной скалы, где орелъ
Сиделъ неподвижно; и рядомъ съ змеею
Ребенокъ неопытный шелъ.
И бабочки, радугой пышной сверкая,
Летали съ цветка на цветокъ,
И съ ними кружилася ласточекъ стая,
Резвился безпечный щурокъ:
Учителя духъ почивалъ неизменно
На людяхъ, на птицахъ, зверяхъ.
А самъ Онъ подъ древомъ сиделъ вдохновенно
Въ сияющихъ алыхь лучахъ...

* ПРИМЕЧАНИЯ